Габриэль Руа - Счастье по случаю
— Постарайтесь сдерживаться. Теперь уже недолго. Скоро мы будем у себя.
У себя!
Как знакомо было детям это слово, одно из первых, которые они услышали в жизни! Они, сами того не сознавая, произносили его ежедневно, почти ежечасно. И сколько разных мест уже обозначало это слово! Им они называли когда-то сырой подвал на улице Сен-Жак. С этим словом было связано и воспоминание о трех душных клетушках под самой крышей грязного дома на улице Сент-Антуан. Это было почти всеобъемлющее слово, не всегда даже понятное, потому что оно говорило не об одном определенном жилище, а о добрых двух десятках, разбросанных по всему предместью. В нем можно было уловить сожаление, чувство утраты и какую-то примесь неопределенности. Оно было связано с ежегодным переездом. В нем чувствовался оттенок сезонности. Оно отдавалось в сердцах, словно отзвук бегства, непредвиденного отъезда; и звучание его как бы будило в памяти резкие крики перелетных птиц.
Роза-Анна видела обращенные к ней сияющие лица детей; на нее смотрели счастливые, полные сдержанного волнения глаза, и порой все дети сразу умолкали.
Но Роза-Анна, позволив детям немного помечтать, сочла нужным удержать их от излишнего самообольщения.
— Не воображайте только, что мы сейчас въедем в какую-нибудь квартиру миллионера, — ласково сказала она. — Нам таки придется ее самим почистить. Помните, как было грязно здесь, когда мы только что сюда перебрались? Чтобы кто-то сделал там для нас уборку, на это рассчитывать не приходится. — Внезапно вернувшись к повседневным заботам, она быстро спросила: — А кто-нибудь из вас взял половую щетку? Это же важнее всего. Ее нужно иметь под рукой; она нам сразу понадобится. Будет щетка и ведро воды, так нам и грязь не страшна. Я всегда говорю: самое главное — это половая щетка.
Как правило, с младшими детьми она бывала немногословна. В общении с ними она ограничивалась молчаливой нежностью и ласковыми выговорами, но редко разговаривала с ними. Однако сейчас, глубоко расстроенная внезапным уходом Флорентины, она горько упрекала себя и пыталась искупить свою вину перед старшей дочерью, стараясь сблизиться с младшими детьми. К тому же в этот вечер она так остро ощущала свое одиночество, что искала бы сближения с любым живым существом.
Сегодня она была словоохотлива и говорила с ними, как с равными; она не снисходила до их уровня, но ласково и серьезно старалась говорить с ними, как со взрослыми. Это произвело на детей глубокое впечатление. Никогда еще мать не разговаривала с ними так, как сегодня. Глядя им в глаза, она говорила им вещи удивительные и в то же время серьезные; и тут же как бы между прочим позволяла себе пошутить или вздыхала, словно подчеркивая то доверие, с которым вдруг стала к ним относиться.
— Ничего не скажешь, у нас хватает невзгод, — говорила она. — Совсем не весело переезжать вот так, среди ночи. Да и мало ли чего еще!.. Но как подумаешь — мы ведь живем не хуже, чем другие. А в странах, где теперь идет война, найдутся и понесчастнее нас; там уж людям совсем тяжело приходится…
Роза-Анна умолкла, спрашивая себя, сказать ли Азарьюсу об уходе Флорентины сегодня или подождать до завтра. И тут же решила, что правильно поступила, умолчав об этом, — пусть эта сцена, казавшаяся ей сейчас дурным сном, останется тайной между ней и дочерью.
Многие коробки были уже полны. Они всей семьей укладывали следующую, стоя вокруг нее на коленях посреди кухни. И Розу-Анну внезапно охватило безудержное желание привлечь детей к себе, соединить их всех в одном объятии и ободрить их.
— Во всяком случае, новый дом не может быть хуже этого, — проговорила она. — Здесь нам было слишком тесно. А там будет попросторнее. Ваш отец сказал — пять комнат. Пожалуй, у тебя, Ивонна, будет своя. Нечего, конечно, строить воздушные замки, пока мы не видели дома, но сдается мне, там будет нам поудобнее, чем здесь. Ваш отец сказал, что и веранда есть — можно будет поставить несколько горшков с цветами. И дворик — это тоже удобно: если хватит места, будем выращивать кое-какие овощи. Ну, а грязь — это пустяки. Я уже говорила — постараемся, так все вычистим.
Тем временем их проворные руки опорожняли шкафы, оголяли стены. Атмосфера семейного уюта исчезала. Последними ее признаками оставались стенные часы, украшенные креповой бумагой, да кепки, висевшие на гвоздях. Атмосфера семейного уюта умерла, но в глазах бывших обитателей этой квартиры не было сожаления. Наоборот, эти глаза сияли, словно уже видя, как семейная атмосфера возрождается в новом, более прекрасном обличии.
Вот так всегда — лучшими минутами их жизни были те, которые предшествовали переезду.
Но позже они всегда забывали об этом.
К тому времени, когда Азарьюс вернулся, вся кухня уже была завалена упакованными ящиками и связками всяческой утвари. Эта семья обладала особым даром быстро укладываться, уменьем экономно размещать вещи, невероятной изобретательностью и неунывающей бодростью цыганского табора, способного сняться с места за какой-нибудь час.
Великолепно понимая друг друга без слов, они принялись все вместе перетаскивать свое имущество в грузовик. Азарьюс и Филипп вдвоем выносили тяжелые вещи; Роза-Анна собирала более хрупкие предметы и сама ставила их в крытый брезентом кузов, стараясь запомнить, куда что положила. За ней бежали младшие члены семьи: кто бережно нес в своих слабых руках семейную ценность — стенные часы из кухни, а кто — старую, потрепанную куклу, обнаруженную под ворохом грязного белья. Шествие замыкал Альбер — предусмотрительный и благоразумный мальчуган тащил, хотя и с трудом, пошатываясь, целую охапку дров.
Все эти разнообразные вещи, составлявшие обстановку семьи, — как убого, как жалко выглядели они, когда их одну за другой выносили на всеобщее обозрение из их привычных углов!
Между тем у освещенного порога дома собралась кучка зевак и мальчишек.
— Ишь ты, Лакассы переезжают! Как видно, они сильно спешат!
Услыхав это замечание, Роза-Анна благословила ночь, скрывавшую их переезд. Она была рада мраку, завеса которого скрыла их убогий скарб от посторонних глаз.
Слишком часто их пожелтевшие матрасы, колченогие стулья и исцарапанные столы, перевернутые ножками вверх, их уродливые и ржавые железные кровати, их потускневшие зеркала — слишком часто все эти пожитки, явные свидетельства их нищеты, занимали свое место в той печальной процессии переезжающих, которая в первые дни мая заполняла улицы бедных кварталов и медленно двигалась под лучами солнца, особенно подчеркивавших сальные пятна на всей это ветоши.
Наконец самые необходимые предметы разместились в уже привычном порядке: съестные припасы, упакованные самой Розой-Анной в большую корзину, постельное белье в старом чемодане, стол, стулья и даже кухонная плита.
— Ее надо снять и захватить с собой сегодня же, Азарьюс. Как бы там ни было поздно, — твердо сказала Роза-Анна. — Ночью или завтра же утром нам может понадобиться горячая вода.
Почти совсем опустевшая кухня выглядела удивительно просторной и странно безжизненной, когда Роза-Анна вернулась туда уже одна, чтобы оглядеться вокруг в последний раз. Ей казалось, будто она сделала это, чтобы посмотреть, не забыто ли что-нибудь в спешке. Она не уловила ничего иного в том смутном чувстве, которое побудило ее вернуться и ненадолго задержаться в этой оголенной комнате.
Здесь проспал последнюю ночь перед уходом в армию Эжен — вот тут, под этим кровом, который никогда больше не приютит их. Как знать, доведется ли им еще ночевать всей семьей под одним кровом? Здесь Даниэль серьезно играл в свои незатейливые игры, пока его не сломила болезнь! Здесь, когда ей пошел уже пятый десяток, она холодным, пасмурным октябрьским утром заметила, что снова готовится стать матерью — уже в двенадцатый раз. Здесь Флорентина совсем недавно смотрела на нее с немой мольбой…
Флорентина… первенькая! Сердце Розы-Анны рванулось к ней, хотя его все еще переполняли сомнение, гнев и чувство обманутой любви. Она с минуту постояла в раздумье. И спокойствие вновь вернулось к ней. Это чепуха. Флорентина вернется домой. И все объяснит. А наверное, нечего и объяснять. Роза-Анна горячо ухватилась за эту надежду. Флорентина, которая в детстве была такой же набожной и мягкой, как Ивонна, не позволит себе сделать что-нибудь дурное. Теперь Роза-Анна горько упрекала себя. Подумав о том, что дочь может вернуться еще и сегодня, она торопливо вырвала листок из календаря, взяла карандаш и рукой, уже разучившейся писать, вывела несколько строк: «Мы переезжаем, ты можешь переночевать сегодня в комнате Филиппа, а завтра днем я пошлю в магазин Ивонну или Люсиль, чтобы они показали тебе дорогу». Она на секунду заколебалась, а потом подписала: «Твоя мать».
И уже с чувством облегчения она сняла с вешалки за дверью свою шляпу и пальто. Потом тихонько отворила дверь в столовую и, не зажигая света, взяла с буфета распятие и изображения святых, с которыми никогда не расставалась.
