Когда-то там были волки - Макконахи Шарлотта

Отец улыбается.

— Да.

Я закрываю глаза.

— Ну разве она не красавица, — говорит он, шагая теперь рядом со мной. — Не останавливайся, дорогая.

— Я так устала.

— Знаю. Но я покажу тебе дорогу.

Я иду вслед за отцом между деревьями, пока наконец он не пропадает среди падающего снега.

Когда на лес опускается ночь, мне приходится остановиться. Я плетусь слишком медленно, прошла я мало, а теперь вообще идти слишком холодно: тело мне не повинуется. Я хочу развести огонь, но спички остались в рюкзаке на спине Галлы, руки у меня трясутся, и пальцы не шевелятся. Поэтому я сажусь на корточки, опершись спиной о ствол дерева, и обнимаю собой дочь, в чьем спокойствии черпаю мужество.

— Как только забрезжит рассвет, мы снова двинемся в путь, — шепчу я ей. — Если нужно, будем идти бесконечно. Я даже ни разу не остановлюсь. Ты в безопасности, малышка.

Кровь теперь еще сильнее хлещет из меня, но скоро я снова встану и пойду.

Сначала я чую их запах. В предутренней темноте в воздухе чувствуется мягкий, как перья, мускус, предупреждающий об их приближении. Это их лес, и их тоже тревожит запах оставляемого мной кровавого следа. Я открываю глаза. Я не спала, но лежала в каком-то промерзшем аду, елозя туда-сюда.

Моей первой осознанной мыслью за несколько часов было: «В такой холод выжить невозможно. Мы умрем здесь».

Второй: «Пришли волки».

Моя воля к борьбе безмерна. Я встану и брошусь на них, я их напугаю. Если не удастся, я буду защищаться руками и зубами, я разорву их, я сделаю щит из своего тела, я ни перед чем не остановлюсь. Я не позволю им навредить ей.

Но одной воли недостаточно, если тело отказывает. Тело властвует над нами, и его возможности тоже небеспредельны. Я пытаюсь встать, но ничего не происходит. Я пытаюсь кричать, но только хрип вырывается из горла.

Холод невыносим, я потеряла много крови.

Волки выплывают из-за деревьев. Их глаза отражают свет луны.

Я накрываю дочь своим телом и смотрю на этот маленький сверток. «Выживи», — умоляю я ее.

Морозный воздух обжигает мне легкие.

Но она не нападает на меня, эта самая маленькая из волков, сейчас почти выросшая, но по-прежнему белоснежная, как в тот день, когда я держала ее в руках. Двадцатая ложится рядом и прижимается ко мне. И когда остальные волки из стаи присоединяются к ней, согревая нас своим теплом и спасая от холода, я опускаю голову на ее белую шею и плачу.

29

Когда на рассвете я просыпаюсь, они уже ушли, и я остаюсь гадать, были ли они на самом деле. Неразрешимая тайна волков. В полубреду я встаю, ноги подкашиваются. Малышка уже давно спит.

Я иду. Мучительно переставляю ноги. Удивительно, что во мне еще осталась кровь.

Вскоре я слышу какой-то звук. Я узнаю его, это лошадь. Я падаю на землю, и на этот раз мне уже не встать.

Не страшно. Она нашла нас.

Или мне это чудится?

Она спрыгивает со спины Галлы и бежит ко мне, и она здесь, моя сестра здесь, и потому уже не важно, что я не смогу снова подняться. Ни в какой жизни она не позволит, чтобы малышка пострадала. Она защитница.

Эгги целует мне щеки и лоб и обнимает девочку. Сквозь рукав сочится кровь. Я в растерянности, я не понимаю, откуда у нее кровь.

Но она говорит моей дочери своим голосом: «Малышка», и я плачу снова, и она тоже.

— Возьми ее, — говорю я.

Эгги встречается со мной глазами, и нам не нужны слова. Она знает, что у меня в душе, в самых дальних уголках. С таким кровотечением я не могу сесть на лошадь, а даже если бы и могла, она везла бы нас всех слишком медленно. Сейчас главное — успеть. Малышка уже давно, очень давно не шевелится. И Эгги кивает, накидывает на меня свое пальто, и снова меня целует, и говорит:

— Я вернусь за тобой. Держись.

Она увозит мою дочь, а ее голос еще долго звучит у меня в голове.

В беспамятстве я сижу перед камином в доме Дункана, голова Фингала лежит у меня на коленях. Вокруг кривобокая мебель. И его большая рука гладит меня по волосам, медленно и нежно, губы прижимаются к моему виску.

— Я знаю, что случилось, — шепчет он, дыша мне в ухо.

И я тоже знаю.

Теперь я наконец-то это знаю.

— Тпру!

Откуда-то издалека доносится крик. Может быть, из другого мира. Я много часов скользила между двумя мирами; завеса между ними тонка как бумага.

Я сопротивляюсь этому крику, я счастлива там, где я сейчас. У огня тепло. Кроме его прикосновений мне ничего не надо.

— Вон там впереди!

«Инти», — говорит он, и я говорю: «Дункан», и мы оба произносим: «Не уходи», но слишком поздно, я ухожу, возвращаюсь в холод.

Сколько я здесь пролежала? Успела ли сестра вовремя? Небо крутится. Снежные облака завиваются воронками. Снежинки падают мне на щеки, на ресницы, на губы. Я могу попробовать их языком.

Появляется лицо.

Это Рэд Макрей.

Моя надежда запинается. Этот бросит меня здесь. И конец всем его неприятностям. Но он поднимает меня на руки и говорит:

— Все хорошо, милая, теперь вы в безопасности, — и я держусь за него, пока он несет меня домой, думая, что ничего-то я не знаю о ненависти и любви, о жестокости и доброте. Я не знаю ничего.

30

Я просыпаюсь и обнаруживаю свою сестру в кровати со мной и девочку между нами. Эгги смотрела, как мы обе спим. Мы держимся за руки, и ее рука такая теплая. Сестра улыбается мне, и я улыбаюсь в ответ.

Позже, когда происходящее снова начинает обретать смысл, она пересаживается в кресло, чтобы я попробовала покормить ребенка. Меня зашили, сделали переливание крови и поставили капельницу. Все тело ноет, но больше всего от переутомления. Малышку напоили, согрели, и теперь за ней наблюдают, у нее легкая желтуха, ей недостаточно молока, но, каким-то чудом, дочка пережила наши приключения без серьезных последствий.

Она крошечная, с густыми черными волосиками и невероятно симпатичным личиком. Я испытываю к ней безмерную нежность.

Эгги рассказывает, что ждала моего возвращения, когда показалась Галла со своей ношей. Сестра сняла с ее спины тело волка, потом снова развернула лошадь и поехала по ее следам ко мне, гораздо быстрее, чем я могла идти по лесу. Странно слышать ее голос. Я еще к этому не привыкла, и в то же время мне кажется, что она никогда и не прекращала говорить. Какое-то время мы молчим, слушая доносящееся из коридора пиканье аппаратов, и я наслаждаюсь кормлением грудью, этой интимностью, даже притом, что молока у меня мало. Мне сказали, если девочка будет сосать, его станет вырабатываться больше.

— Что случилось с твоей рукой? — спрашиваю я Эгги.

— Собака, — отвечает она.

Я, хмурясь, смотрю на нее:

— Что?

Она не отвечает, я вспоминаю свой сон и все понимаю.

Эгги рассказывает маленькими фрагментами, по сколько может за один раз. Кроме голоса, она использует знаки, потому что от привычки общаться жестами нельзя избавиться сразу, а может быть, и совсем нельзя.

Было так.

Когда Лэйни высаживает Стюарта в конце дороги, она думает, что тот пойдет разбираться с Дунканом. Но вместо этого он направляется к моему дому. Это я прилюдно обвинила его в насилии по отношению к жене. Это я слабая; Дункан — слишком сильная мишень для ярости Стюарта, которого один раз уже унизили.

Эгги просыпается ночью, услышав ожесточенный грохот в дверь. У нее нет ни капли сомнения, что это воплощение ее страхов: Гас нашел ее. Она берет с кухни острый нож, как делала уже несколько раз на этой самой кухне, когда возникала необходимость защищаться, смотрит в окно и видит мужчину. Это муж пришел покончить с ней. Она решает, что первая расправится с ним. Ее охватывает волнение. Чувство неизбежности. И страх, уничтожающий все остальное, поглощающий все чувства.