Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 8 2007)
Все русское да русское. Но есть и нерусское.
Высокий ум.
А руки связаны.
Так начал пить мой друг.
Это японская танка по памяти. И автора не помню.
А вот классик корейской поэзии ХV века Чон Чхоль в переводе Анны Ахматовой.
Я оглянуться не успел,
Как миновали годы.
А много ль дел я совершил,
Разгулу предаваясь?
Да никаких! Так должен я
Гулякой быть до смерти.
"А мы просо сеяли, сеяли..."
В статье “Звездолет, шампур, Россия” с ироническим подзаголовком “Писательская техника на грани фантастики” (“Русская жизнь”, 2007, № 1) Борис Кузьминский в пух и прах разнес роман Андрея Дмитриева “Бухта Радости” (“Знамя”, 2007, № 4), чем немало взбудоражил литературное сообщество.
Казалось бы, что за событие — отрицательная рецензия. Кто из критиков их не сочинял и кто из самых признанных и успешных писателей не получал критических оплеух? Борис Кузьминский — прекрасный менеджер (сделанная им полоса “Искусство” газеты “Сегодня” до сих пор остается блестящим образцом журналистики 90-х), но вовсе не эталон критического вкуса и критической беспристрастности. Я даже не говорю о вечно уязвленной Аделаиде Метёлкиной, щедро награжденной многочисленными комплексами: ей и отведена была такая роль — быть резервуаром авторской желчи. Но взять хоть некогда курировавшийся Кузьминским проект “Литература категории А” — загнулся он, допускаю, из-за косности издательства “ОЛМА”, но сколько недоумения и иронии было в прессе по поводу “списка Кузьминского”, в который оказались включены иные литераторы, недотягивавшие, по злому замечанию одного критика, даже до категории “Г”.
Похоже, однако, что Кузьминский расстался с истеричной манерой Аделаиды Метёлкиной, а вот что касается стремления расставить писателей по категориям — тут, возможно, мы имеем дело с новым витком этой старой затеи. Во всяком случае значение статьи Кузьминского выходит за рамки внутрикритических конфликтов. Резкая, но хорошо аргументированная, афористичная и емкая, она не похожа на текст, вырвавшийся в минуту раздражения, и производит впечатление спланированной акции.
Тут придется сделать отступление и подумать о значении места публикации — нового журнала “Русская жизнь”, в котором Дмитрий Ольшанский занял пост главного редактора, а Борис Кузьминский — его заместителя.
Генеральный директор нового издания — Николай Левичев, председатель политсовета “Справедливой России”, над которой еще недавно посмеивались: мол, единственное реальное дело партии — спасение выхухоли. Однако постепенно стало ясно, что кремлевские селекционеры удачно пришили вторую голову к выведенному ранее дракону — партии власти. Новая голова принялась покусывать старую, соперничая в преданности начальству (чего стоят одни только заявления Миронова о необходимости продления полномочий президента).
Насколько нужен подобной политической партии “журнал для образованных людей со сложившимся мировоззрением”, ощущающих свою “интеллектуальную полноценность”, “не гламурное, не деловое, не информационное и не политическое издание” (о чем сообщает “Русская жизнь” в распространенном перед презентацией пресс-релизе)? Дмитрий Ольшанский может, конечно, заявлять публично (и даже сам уверовать), что “журнал не имеет политической или предвыборной цели” и поэтому в нем не будет политики, а только “общество”. Вряд ли отсутствие предвыборной цели устроит владельцев… Но пока команда журнала, частично знакомая нам по много обещавшему, но закрывшемуся “Консерватору”, пытается осуществить очередной амбициозный проект. Одно уже оглавление выглядит новаторски дерзко: вместо длинных и банальных названий разделов и рубрик вбиты по шляпку краткие и энергичные существительные: НАСУЩНОЕ, БЫЛОЕ, ДУМЫ, ОБРАЗЫ, ЛИЦА, СВЯЩЕНСТВО, ГРАЖДАНСТВО, СЕМЕЙСТВО, МЕЩАНСТВО, ХУДОЖЕСТВО (все это заставляет вспомнить игру рубриками, что так блистательно велась в отделе культуры газеты “Сегодня”).
Статья о Дмитриеве стоит в разделе ХУДОЖЕСТВО и соседствует с рецензией Дмитрия Быкова на фильм Алексея Балабанова “Груз-200” (естественно, рецензия оборачивается рассуждением о феномене Балабанова) и статьей Максима Семеляка о новом альбоме группы “Аукцыон” (статья тоже выходит далеко за рамки темы, касаясь общих проблем русского рока и импровизационной музыки).
Понятно, какая знаковая нагрузка ложится на эти статьи, отвечающие каждая за свой род “художества”.
Атакуя Дмитриева, Борис Кузьминский ставит под сомнение не только эстетическую ценность данного романа, но саму систему литературной иерархии, место в которой достигается “признанием критики и собратьев по перу, выражающимся в аналитических рецензиях, престижных наградах и том коконе почтительной тишины, который мгновенно окружает автора, когда тот снисходительно выбирается на презентацию или премиальный фуршет”. Дмитриев — удобная мишень для такого рода атаки, эталон писателя, созданного критикой и удачно вписавшегося в роль. “Исключительно благообразен на вид, — иронизирует Кузьминский, — говорит мало и веско, новыми сочинениями радует скупо, удостоен стипендии фонда А. Тёпфера и Большой премии Аполлона Григорьева, фигурант авторитетных шорт-листов. Амплуа: „виртуозный стилист””.
Вот по этому амплуа сначала и бьет Кузьминский. Он просто цитирует несколько образцов ритмической прозы писателя, иронически пытаясь представить, как воспринимает их некая гипотетическая лесковская девушка, воспитанная на русской прозе и жаждущая почитать что-то серьезное про современность (то есть идеальный образованный читатель). “Река плыла, не уплывая; она стремилась вдаль, на месте оставаясь, кружа немного голову. Корона солнца опадала на воду и с плеском разбивалась об нее. Пух перистых на нижних и тяжелых небесах слегка тревожил, поскольку был приметой непогоды, но сонные отары кучевых — там, высоко, на верхних легких небесах, ее, похоже, не сулили”. Ну и так далее. Кузьминский не скупится на цитаты — и прием срабатывает. Вырванная из контекста, подобная проза и в самом деле производит комическое впечатление, а тщательный анализ псевдопоэтической фразы неизбежно обнаружит нелады с грамматикой, отсутствие существительного при наличии определения к нему (“пух перистых”) и запутанный синтаксис. Скука одолевает гипотетическую лесковскую девушку, привлеченную Кузьминским в качестве интеллигентого эксперта, а она не считает скуку залогом доброкачественности литературы и закрывает книгу.
“Дальше будет только хуже, — одобряет ее действия критик, — проза, вязкая, точно позабытая неделю назад на конфорке овсяная каша, возжаждет сорганизоваться в стихи, да силенок не хватит; завяжется криминальный сюжет, но в середине рассосется, как всхлип; судьбы персонажей, вяло перекрещиваясь, не дадут ассонанса, кто-то неуклюже набьет кому-то морду, кто-то с кем-то бессмысленно переспит, и закончится роман беззубым хеппи-эндом, точно позаимствованным из подростковых повестей конца 70-х”.
Оттуда же, утверждает автор статьи, и фигура и поэтика Дмитриева. Главное обвинение, разумеется, не в том, что патентованный “виртуозный стилист” упражняется в словесных ритмических композициях сомнительного вкуса. Главное обвинение звучит архаично (его часто предъявляли писателям официозные советские критики), но в устах Кузьминского выглядит совершенно новаторским. А именно — критик упрекает писателя в том, что тот не знает и не чувствует современной жизни. “В „Бухте Радости” мы не чувствуем ни сегодняшних лиц, ни грязного пресного пляжа, ни силовых линий времени, его специфических атрибутов, — они старательно названы, но не выболены всей нервной кроной, изнутри. Манера мешает — высокоразвитая манера интеллигентской советской литературы, инерционная и комфортная, точно ватин, в который автор замотан по самое темечко и бродит теперь вдоль шумных улиц 2007-го, как слепоглухонемой увалень Винни Пух, отгороженный от столкновений с зазубринами реальности”.
Давненько критика не судила писателя за то, что он не чувствует время (да пусть себе самовыражается, его ли это дело знать, что за тысячелетье на дворе). Давненько никто не говорил, что плоть времени меняется, и не ставил писателю в вину, что его зрение, убаюканное инерцией, не в силах эти перемены заметить и отразить. Это уже тянет на программу.
На программный характер статьи Кузьминского косвенно указывает и небольшая реплика Дмитрия Ольшанского в “Живом журнале”, доказывающая полную солидарность двух руководителей “Русской жизни”. “Ох, ну до чего же скверный писатель Андрей Дмитриев, — ворчит Ольшанский. — Сел и читаю его „Бухту Радости”: невыносимо бездарно. Кокетливая и неудачная претензия на стиховые размеры в прозе, дурные слова, вязкий синтаксис, кривой сюжет. Зато интеллигентность так и прет из каждого пассажа. Генеральная идея романа: простой русский народ, злой и нехороший, мучает альтер эго автора, трепетного и аэропортовского. Не хочу даже заглядывать в рецензию Немзера, там ведь написано, что это гениально, ослепительно” <olshansky.livejournal.com/1057873.html>.
