Ингмар Бергман - Благие намерения
Анна. Мужественный поступок.
Альма. Мужественный?
Анна. Хотите попить? Чаю?
Альма. Спасибо, у меня от этих таблеток во рту пересохло.
Анна кладет руку Альмы на одеяло, Альма лежит совершенно неподвижно. Солнце еще не зашло, но скрылось за деревьями, и тени в комнате сгустились. Длинные, вытянутые облака подернуты морозной зеленью.
На кухне покой и уют. Петрус читает вслух Дагу, они пристроились рядышком за кухонным столом. Мейан погружена в рукоделие. Ароматно дымят щи. Як после помывки в изнеможении растянулся на полу. День угасает.
Мейан. Как себя чувствует старая фру?
Анна. Кажется, заснула.
Мейан. У нее были сильные боли?
Анна. Безусловно. Надо бы приготовить ей чаю.
Мейан. Сейчас сделаю.
Анна. Дагу пора спать. Пойду уложу его. Хенрик с доктором должны явиться с минуты на минуту, правда?
Ожившие, вновь обретенные будни. Спокойные голоса, привычные действия, дела. Анна зовет сына, который неохотно отрывается от читающего вслух Петруса. Як машет хвостом, показывая, что он бодрствует, но страшно устал. Мейан, заварив липовый чай, наливает его в большую, расписанную цветами чашку, кладет на тарелку несколько сухарей. Анна берет Дага на руки и поднимается по лестнице. «Я хочу сам», — говорит он грустно, но и не думает вырываться. Вот он стоит на кровати, рубашка и штанишки уже сняты. «Пописать хочешь?» — «Нет, я уже писал». — «У тебя дыра на чулке, надо надеть другие!» — «Нет, спасибо, новые чулки колючие». «Быстро в постель, вот так, поцелуй маму, вот так. А куда поцеловать Дага? Ага, в носик. Пожалуйста».
Анна отгораживает кроватку Дага зеленой ширмой. «Бабушка умрет?» — тихо спрашивает Даг. «Нет, не умрет, доктор придет с минуты на минуту».
«А когда смерть придет за бабушкой и погрузит ее на тачку, она может и еще кого-нибудь прихватить?» — спрашивает Даг. «Что ты такое болтаешь», — говорит Анна, по-прежнему стоя рядом с ширмой. В белой комнате густой сумрак, сквозь окна втекает и вытекает не дающий тени снежный свет. «А вдруг она меня по ошибке прихватит. Или маму». — «Смерть не приходит с тачкой, — говорит Анна. — Откуда ты это взял?» — «Папа читал тетям книгу!» — «Ах, вот оно что, а ты слышал? Но понимаешь, это ведь сказка. Смерть не приходит с тачкой, и смерть не ошибается. Если бабушка умрет, так потому, что она очень устала и ей страшно больно». Даг внимательно слушает материны объяснения. А потом спрашивает: «Дети тоже умирают?» Анна в задумчивости молчит и тут слышит, как Хенрик снимает лыжи и, топая на крыльце, отряхивает снег с пьексов.
«Папа вернулся, — говорит Анна. — Спи, мой мальчик, мы как-нибудь поговорим обо всем этом, когда у нас будет побольше времени». Она быстро проводит рукой по его лбу и щеке, и он безропотно закрывает глаза.
Хенрик. Доктора нет дома, но сестра Бленда обещала немедленно ему передать, как только он вернется. Несчастный случай в кузне.
Мейан. Старая фру спит. Я подала ей чай, а она сказала, что хочет спать. Но чаю немножко выпила. Я помогла ей.
Хенрик в сенях расшнуровывает пьексы, лицо у него раскраснелось от мороза, он нанес в сени снега, полушубок и шапка брошены на дровяной ларь. Он шмыгает носом.
Анна. Я довольно долго сидела у нее, голова у нее совершенно ясная. Может быть, приступ на сей раз миновал.
Хенрик. Поднимусь к ней, взгляну.
Анна. Лучше я! Ты весь потный, я положила тебе сухую одежду возле печи в кабинете.
Хенрик. Нельзя ли сегодня пообедать пораньше? У меня в шесть часов назначена встреча с людьми и с церковным старостой.
Мейан. Через десять минут можно садиться.
Анна. Я тоже должна была пойти. Насчет рождественского базара. Тебе придется сказать, что я никак не могу.
Хенрик на цыпочках поднимается наверх, чтобы переодеться, а Анна осторожно открывает дверь в комнату, где спит фру Альма. Она сразу же понимает, что старуха умерла, но на всякий случай подходит к кровати и делает быстрый профессиональный осмотр. Закрывает покойной глаза, складывает ей руки на груди и убирает со лба, еще теплого и чуть влажного, волосы. Потом зажигает полуобгоревшую стеариновую свечу на ночной тумбочке и свечу, стоящую на высоком зеленом комоде. Затем возвращается к кровати и смотрит на покойную. Пытается понять, что она чувствует: да, торжественность. Жалость. Величие смерти. Из твоего чрева появился на свет Хенрик.
Услышав шаги Хенрика на лестнице, она выходит из комнаты и закрывает за собой дверь. Он сразу понимает, что произошло, на мгновение замирает на последней ступеньке лестницы, а потом, взяв Анну за правую руку, начинает плакать, громко, непривычно, без слез. Странный, душераздирающий плач. Анна, преодолев первую растерянность, тянет его с собой в комнату к покойной. Он останавливается у дверей, плач быстро прекращается — словно бы это нечто запретное, с чем надо справиться как можно быстрее.
Анна. Она просто заснула, это видно.
Хенрик. Да, но в одиночестве. В одиночестве. Она всегда была одинока.
В начале ноября в районе Стуршёна разражается снежный буран, который с короткими перерывами продолжается почти целую неделю. Стужа словно пламенем горелки обжигает людей и их жилища, выедает спинной мозг, минус тридцать, буран — это настоящий ад, гибель земли.
Как-то рассветным утром Анну рвет в ведро, сначала она решила, что виновата салака, она была жирная, отвратительная. Потом ее рвет еще раз, от страха Анна покрывается испариной. Нет, это не салака. Хенрик поддерживает ей голову, он стоит в кальсонах и нижней рубахе, только что приступил к бритью, лицо в мыльной пене. «Тогда, значит, колбаса на бутерброде вчера вечером, я почувствовал тухловатый запах». — «Я не ела колбасы, — возражает Анна, беспомощно глядя в зеркало. — Не ела». — «Ну, тогда не знаю. Может, живот переохладила в уборной». — «Не думаю, — бормочет Анна, спускает рубашку и обнажает левую грудь. — Видишь!» — говорит она. «Что? Что я должен увидеть?»
Анна. Черт подери, неужели не видишь, что она стала…
Хенрик. Красивее?
Анна. Идиот! Неужели ты не видишь, что она изменилась?
Хенрик. За ночь?
Анна. А вдруг я беременна?
Хенрик. Что? Мы же были…
Анна. …осторожными. Хотя я не знаю, что ты, собственно, имеешь в виду под осторожностью.
Хенрик. …ты же говорила, что хочешь ребенка.
Анна. …это просто слова.
Хенрик. …когда мама…
Анна. …Э!
Хенрик. Жилки появились.
Анна. …она здорово увеличилась всего за одну ночь. Сейчас опять вырвет.
Хенрик. Встань на колени. Я подержу тебе голову.
Анна. Ничего не выходит.
Хенрик (садится на пол). Иди сюда, я тебя обниму.
Анна. Мне холодно. Почему все время такая холодина?
Хенрик (укутывает ее в одеяло). Сейчас согреешься.
Анна. Ты меня мылом перемазал.
Хенрик. Девочка моя любимая. Похныкай, пожалуйся!
Анна. Я такая несчастная, Хенрик.
Хенрик. Такая несчастная?
Анна. Почему должно быть так жутко холодно и так жутко темно? Можешь мне ответить?
Хенрик. Мы сами выбрали такую жизнь.
Анна. И так тихо. И так одиноко. Давай куда-нибудь поедем, а? Всего на пару недель. На неделю.
Хенрик. Где мы возьмем деньги?
Анна. У меня есть деньги. Я плачу.
Хенрик. Я не могу уехать сейчас, когда у настоятеля инфлюэнца, ты же знаешь.
Анна. Фу, черт, до чего мне плохо.
Хенрик. Залезай в постель.
Анна. Нет, с тобой лучше. (Обнимаются.)
Хенрик. Жалуйся, жалуйся!
Анна. Я страшно скучаю по маме! Сумасшествие какое-то, но я жутко соскучилась по маме.
Хенрик. Я напишу ей вежливое письмо и попрошу приехать навестить нас: «Тетя Карин доставит нам искреннюю радость, если наконец, несмотря на все неудобства, соберется навестить нас в нашей глуши».
Анна. Полный кошмар.
Хенрик. Тогда уж и не знаю.
Анна. Я скучаю по Трэдгордсгатан. По маме, Лисен и Трэдгордсгатан. И по Эрнсту! (Всплакнула.) Я соскучилась по моему брату!
Хенрик. Бедная моя, любимая девочка.
Анна. А ты хочешь еще одного ребенка? Отвечай честно. Хочешь еще одного малыша?
Хенрик. Я хочу десяток. Ты знаешь.
Анна. И лучше девочек?
