Павел Кочурин - Коммунист во Христе
— Будут спрашивать, так не разыскивайте меня. И вы тоже уходите с глаз долой, — глянул он на Александру. — Надоедят… Горяшин вчера домой звонил.
Но Ивану все же пришлось объясняться с Горяшиным. По дороге к гаражу его ок-ликнули. Пришлось зайти в мастерские. Колотин хотел посоветоваться, как быть с тракто-ром Саши Жохова. Запчасти не удалось достать. В сельхозтехнику трактор отравлять — уйдет день, тягач снимай с сева. И раньше месяца трактора не жди. Лучше оформить у них ремонт, забрать запчасти и самим отремонтировать. Тут и раздался телефонный зво-нок Игоря Константиновича Горяшина.
Не зря, выходит, председатель прятался, как гоголевский герой в коляски от на-званных во хмелю гостей. Ни до кого не дозвонившись в конторе, зав перезвонил в мас-терские и напал на Ивана. Начал с выговаривания: никого нет на месте, ни председателя, ни парторга, ни агронома. Иван, ухмыляясь про себя, ответил, что как раз все на местах, в поле, сев идет.
Горяшин машинально спросил, сколько "га" выдано на сегодня. Но тут же спохва-тился, что день-то только начинается, перекинулся на лен. По его выходила, что уже соз-дано особое звено и новое поле засевается льном. Не иначе, Николай Петрович вчера что-то наобещал. Стало привычно — день прожит на обещаниях и ладно.
— Поздно со льном, Игорь Константинович, — высказал Иван в трубку телефона. — На дополнительный план и семян нет. — Слукавил, вроќде как, и сам сожалея об этом: — Такова вот незадача. Голову ломаем… — О Даниловом поле промолчали оба, обошли вопрос, как обхоќдят путники навозную кучу.
Горяшин все же выдал себя:
— Как сговорились, председателей не разыщешь, и ни у кого семян нет. Бухарские купцы обчищенные… Смешками отделываются.
Иван с горечью и досадой, и с каким-то еще неосознанным чувством недоверия по-думал, что не может зав отделом по сельскому хозяйству не знать, забыть, как осенью "вычищали" льносемена во исќполнение "первой заповеди". Вспомнил же вот ходячие при-сказки о буќхарских купцах.
Вообще-то Иван к Горяшину относился с пониманием. Человек при должности, при обязательствах. Не было бы такой должности, не было бы и такой нелепицы горяшин-ской. Только вот слишком самоувеќренный и больно прыткий. Оценка была иронической и в то же время соќчувственной. Не плестись же райкомовскому демиургену в хвосте вея-ний… По образованию Горяшин зоотехник. Ивана с механизацией ферм поддерживает. На словах, конечно, а инаќче-то как ему. Николая Петровича подбадривает с "доставани-ем". И это уже хорошо. О бычках, конечно, знает, донесли, но "вопросу" хода не дает. Иногда и толковые советы от него услышишь. Зоотехником у них в колхозе робкая деви-ца. Иван как-то куснул Горяшина. "Вот поќменялись бы, Игорь Константинович, местами с Красавиной. С вами у нас молочное хозяйство круто бы в гору пошло. Красавина бояться вас будет, носа не сунет в колхозные дела". Горяшин шутку вроде бы и принял, но усмех-нулся криво. Должность райкомовская давала ему шанс восходить по лестнице демиурге-новой, а зоотехник колхоза, это, может и на всю жизнь. Горяшин — универсальный профессионал без определенной специальности, со знаниями "вообще". Строитель буду-щего, которое непременно должно быть "светлым". От таких исходит большая опасность, и не столько для настоящего, сколько для будущего.
В конце телефонного разговора Иван попросил Игоря Константиновича не настаи-вать на льноводческом звене.
— Я приеду, — недослушав, буркнул Горяшин. Помолчал и добавил, — поговорю сам с Дмитрием Даниловичем. — Но высказано это скорее по привычке оставлять за собой по-следнее слово.
Вчера Николай Петрович говорил о совещании спокойно. Раз велено, то чего голо-ву ломать, исполняй. Но вот — утро вечера мудренее. Что-то в настроении председателя изменилось, прячется. Глядишь, все и уладится само собой. Усвоено: "Выгодно выпол-нить указание — пути сыщутся препоны одолеть, а нет — причины отговорок наготове". За свое решение спросят, а отговорки поймут: "Старались, но вот…" Чего бы этому не сле-довать и Николаю Петровичу. Но хочется уже увильнуть от всяких объяснений. Не делать — и все.
Какое-то время Иван сидел понуро на обшарпанном стуле в конторке заведующего мастерской. Отодвинул к стенке телефон, будто от него шло спутанное настроение. Гля-нул без интереса на свои же чертежи, лежавшие на столе, и вышел на волю. Подошел к машине, где ждал его бригадир трактористов Семенов.
Садясь в "Уазик" подумал досадно, что в пути может встретиться с Горяшиным. Встречи не хотелось. А что — если и Горяшину не хочется встреч?.. с теми же председате-лями. Но хотение или нехотение — ни для кого из них не играет роли. Пружина заведена, патефон крутится, пластинка вечно играющая. Кто знает, когда ее сменят. Да и кто и как может сменить.
Дорога на станцию, где сбрасывалась колхозная техника, шла среди полей, пере-лесков, выходила к Шелекше и опять удалялась в лесные лозинки. Иван вроде как заново вглядывался в то, что открывалась взору. Земля, кормилица человека, разная и единая. Другой нею и никогда не будет. И ты, крестьянин, тоже един и разный. Но кто же есть бо-лее необходимей тебя?.. Эти мысли и высказывал постоянно дедушка Данило. И вот те-перь они — твои. Но эту извечную мужикову истину, словно тепло шалый ветер, выдувают из твоей головы…
Вроде как о ком-то другом, постороннем, размышляю, уязвил себя Иван. А само-му-то в себе и не хватает смелости увидеть труса, и завопить в полный голос от самоуни-чижения. И где же сдвиг-то, коли, как вот высказал Тарапуня — "Свою башку — вручил божку, а он в твоих потемках и творит свое светлое будущее".
Упрек себе обострял в Иване чувство неудовлетворенности. Темным муќжиком, те-бя вот, инженера, никто уже не назовет, не решится. Так чеќго бы тебе вздрагивать, как мо-лодой лошадке, под взмахом демиургенова кнута. Не одно двигающееся железо под твоим началом, живые люди, и тоже — не темные мужики. И должны бы все, и ты, и они, оты-скивать секреты в своем деле… Именно секреты, скрытые и в самой человеке, и земле. У каждого для этого свои пути. Если не владеть секретами, не отыскивать их ежечасно, то-гда — безликость. Сами по себе твои знания ничего не значат, как ничего не значит возде-ланное поле без добрых семян. И на нем возьмутся сорняки, что и на пустыре.
Врывались в раздумья вчерашние разговоры с матерью. Вот Михаил Иванович Качагарин со своей Надеждой Семеновной чистят коровник. Без их такой работы немыс-лима человеческая жизнь. У них, в их деле, тоќ же свои навыки-секреты. Не делай они это-го — жизнь будет первобытќной. Возьмется чертополох, как и на незасеянном поле. Им-то самим и в голову не приходит, что работа не почетная. Городские их сын и дочь стес-няются, что отец с матерью скотники. И внуки стыдятся, что дед и бабушка при грязной работе. Мальчишки, вслед за взрослыми, дедушку называют Миша Качагарин, видя в этом как бы неполноценного мужика… А вот дедушка Данило Мишу Качагарина ценил, считал его работу самой важной в колхозе.
Вроде бы как заново, с каждым разом все яснее, открывался Ивану Старик Соколов Яков Филиппович. Жил он своей, тихой непрятанной жизнью. Но в то же время в ней бы-ла таинственность и загадочность. Как и прежде, при дедушке, заходил к ним, чтобы об-молвиться словом теперь вот с ним, Иваном и Светланой, учительницей. Высказы его, как слоги из букваря, и западали исподволь в сознание.
Коммунист во Христе, сам терпя, берег в себе провидческую веру и за других, что все неладное иссякнет, истечет, как истекают мутные реки половодные.
Иван вспоминал, как Старик Соколов в бытность парторгом при дедушке предсе-дателе колхоза, изрек евангельское: "Кесаре и пускай бы уж шло кесарево, а мужику и должно бы оставаться мужиково. При избытке мужикова — и кесарь в добре". В нем, Ком-мунисте во Христе, в его печали и скорби, стереглась судьба трех поколений: и своего, и сыновей, и внуков. Да, пожалуй, и правнуков. И все это для тех, кто пойдет дальше нас своей уже дорогой. Сам он для того и тянул свои библейские годы, чтобы чистым оком узрить, как лихо, павшее на землю нашу из веков, выкажется срамом и будет иссякать. Силой тайной власти это ему и вещано, как нареченное судьбой усмотрение праведнику… Что-то вот и забрезжило, выскользнуло из уст лукавого туманное словцо "перестройка". Старик Соколов принял это, как он сказал, без сумления и обмолвился: "Коли дом-то не по уму сварганили, то какая уж там перестройка. Тут с основы бери, с камня. А то при дряхлом низе, тяжелый верх заживо тебя и придавит. Мужик, брат, всегда только строил-ся, а не перестраивался. Если и на старом месте, то заново и по-своему". И как покаялся: "Знамо, коли и непутевой жизни взялась в нас привычка, так и не отшвырнешь ее, что ис-топтанный лапоть. Мы, старики, и то поотвыкали от себя-то. Это отвычка беду нашу и бу-дет долго тяжелить. Самих-то себя и трудно одолеть. Вот и подталкивают нас тайные си-лы, как в хвори залежавшихся".
