Роберт Пирсиг - Дзен и исскуство ухода за мотоциклом
В прошлом, когда вы постоянно отделяли субъект от объекта, ваше мышление о них было очень жестким. Вы сформировали себе класс, называемый “винт”, который казался нерушимым и более реальным, чем сама действительность. И не могли представить себе, как выбраться из тупика, ибо были не в состоянии придумать ничего нового, так как не видели ничего нового.
Теперь, чтобы вывернуть этот винт, вас больше не интересует, что он из себя представляет. То, что он из себя представляет, перестало быть категорией мышления, а продолжает оставаться непосредственным опытом. Оно уже не в товарных вагонах, а впереди поезда, и способно изменяться. Вас уже интересует, как он действует и почему он так действует. Вы начнёте задавать функциональные вопросы. И связанными с вашими вопросами будет возвышенное разграничение качества идентичное тому разграничению, которое привело Пуанкаре к фуксианским уравнениям.
И то, каковым будет ваше практическое решение, — неважно, лишь бы в нём было качество. Мысли о винте, как о соединении жёсткости и адгезии и о его особом спиральном зацеплении, могут вполне естественно привести к решениям с ударным действием или к применению растворителей. Это один из видов колеи качества. Другого рода колея может состоять в том, чтобы пойти в библиотеку, порыться в каталогах инструментов механика и подыскать такое приспособление, которое могло бы выполнить эту работу. Или позвонить приятелю, который разбирается в механике. Или же просто высверлить этот винт или выжечь его горелкой. Или же, в результате своих размышлений о винте, вы можете найти какой-нибудь новый путь извлечения его, до которого ещё никто не додумался, и который окажется лучше прочих, его можно запатентовать и через пять лет стать миллионером. Невозможно предсказать, что будет на колее качества. Все решения оказываются простыми, после того, как вы к ним пришли. Но простыми они бывают только тогда, когда вы уже знаете, что они из себя представляют.
Шоссе № 13 пролегает вдоль другого притока нашей реки, но теперь оно идёт вверх по течению мимо старых городков с лесопилками и сонного пейзажа. Иногда, сворачивая с шоссе федерального значения на такую местную дорогу, кажется что таким образом возвращаешься в прошлое. Прекрасные горы, чудная река, хоть и с рытвинами, но приятная мощёная дорога… старые здания, старые люди на крылечке… странно, что старые, обветшалые дома, заводы и лесопилки с технологией пятидесяти и столетней давности, всегда смотрятся гораздо лучше, чем новые постройки. В тех местах, где растрескался бетон, теперь растут сорняки, травы и полевые цветы. Четкие, прямоугольные и ровные очертания приобретают некую округлость. Равномерные поверхности ненарушенного цвета свежей покраски несколько изменяют вызванную ветхостью и погодой мягкость. У природы есть своя собственная неевклидова геометрия, которая как бы смягчает преднамеренную объективность этих построек с некоей произвольной спонтанностью, которую архитекторам не мешало бы изучить.
Вскоре мы сворачиваем от реки и старых сонных построек и теперь поднимаемся на сухое луговое плато. Дорога настолько извилиста, неровна и вся в рытвинах, что мне приходится сбавить скорость до пятидесяти миль. В асфальте попадаются очень неприятные колдобины, так что мне приходится быть очень внимательным.
Мы уже привыкли к длительным переходам. Те расстояния, которые казались нам большими в Дакотах, теперь представляются короткими и простыми. Сидеть на машине теперь кажется более естественным, чем не на ней. Местность мне совершенно незнакома, я тут никогда не бывал, и всё-таки я не чувствую себя здесь чужим.
На вершине плато у Грейнджвилла, штат Айдахо, мы попадаем из палящего зноя в ресторан с кондиционированным воздухом. Там очень прохладно. Пока мы ждём шоколадный коктейль, я замечаю, как один старшеклассник у прилавка обменивается взглядами с девушкой рядом с ним. Девушка за прилавком, обслуживающая их, также сердито смотрит на них. Ей кажется, что этого никто не замечает. Какой-то треугольник. Вот так незаметно мы становимся свидетелями каких-то житейских мелочей в судьбе других людей.
Очутившись снова в палящем зное недалеко от Грейнджвилла, мы видим, что сухое плато, которое выглядело почти как прерия, пока мы были на нём, вдруг переходит в громадный каньон. Видно, что наш путь будет идти всё вниз и вниз и через сотню еле приметных поворотов приведёт в пустыню с растрескавшейся землёй и разбросанными камнями. Я хлопаю Криса по колену и показываю туда рукой. Когда мы проезжаем поворот, откуда всё это хорошо видно, я слышу, как он восклицает: “Ух ты!”
На гребне я переключаюсь на третью скорость и закрываю дроссельную заслонку. Двигатель зачихал, сделав несколько выхлопов, и мы покатили вниз накатом.
К тому времени, как мотоцикл достиг низшей точки, мы спустились на тысячи футов. Я оглядываюсь и вижу похожие на муравьев машины, ползущие по плато. Теперь нам придётся ехать дальше по знойной пустыне туда, куда поведёт нас дорога.
25
Сегодня утром рассматривалось решение проблемы заедания, классической беды, вызванной традиционным мышлением. Теперь пора перейти к её романтической параллели, безобразию техники, к которой привело традиционное мышление.
Дорога, всё время петляя и кружа по холмам пустыни, привела нас к узкой полоске зелени, окружающей город Уайт-Бэрд, затем подошла к большой быстрой реке Салмон, текущей между высокими стенами каньона. Жара здесь страшная, а сияние белых скал каньона просто ослепительно. Мы кружим и кружим по дну узкого каньона, нервничая от быстро движущегося транспорта и изнывая от изнуряющей жары.
Безобразие, от которого бежали Сазэрлэнды, вовсе не присуще технике. Им так только кажется, ибо в технике довольно трудно выделить, что же уродливого в ней. Но техника — это просто изготовление вещей, а производство вещей по своей природе не может быть безобразным, иначе не было бы красоты и в искусстве, которое также занимается производством вещей. В самом деле, корень слова техника, techne, первоначально означал “искусство”. Древние греки не разделяли искусство и производство, и поэтому не создали раздельных названий для них.
Уродливость также не присуща материалам современной техники, что иногда приходится слышать. Производимые в массовом порядке пластмассы и синтетика сами по себе не плохи. Просто с ними связаны плохие ассоциации. Человек, проживший в каменных стенах тюрьмы большую часть жизни, вполне возможно, будет считать камень исконно уродливым материалом, несмотря на то, что он также является основным материалом в скульптуре. А человек, живущий в тюрьме из материалов уродливой пластмассовой технологии, начавшейся с детских игрушек и окружающей его в течение всей жизни в виде дрянных товаров ширпотреба, также склонен рассматривать этот материал как исконно безобразный. Ведь настоящее уродство современной техники нельзя обнаружить ни в каком-либо материале, ни в форме, ни в действии или продукции. Это лишь те объекты, в которых поселилось плохое качество. Мы просто привыкли приписывать качество тем субъектам или объектам, которые создают у нас такое впечатление.
Настоящее безобразие — это не результат действия каких-либо объектов техники. И если следовать метафизике Федра, оно также и не результат деятельности каких-либо субъектов техники, людей, которые производят что-то или тех, кто им пользуется. Качество, или его отсутствие, не содержатся ни в субъекте, ни в объекте. Настоящее безобразие находится в отношениях между людьми, производящими технику, и вещами, которые они производят, что приводит к таким же отношениям между людьми, пользующимися техникой и вещами, которыми они пользуются.
Федр чувствовал, что в миг восприятия чистого качества, или даже не восприятия, а в мгновение чистого качества, нет ещё ни субъекта, ни объекта. Есть только ощущение качества, которое позднее приводит к осознанию субъекта и объекта. В миг чистого качества субъект и объект идентичны. Это истина tat tvam asi Упанишадов, которая также отражена в современном уличном жаргоне. “То, что надо”, “клёво”, “смак” — всё это жаргонные обозначения этого понятия. И вот это понятие лежит в основе мастерства во всём современном техническом искусстве. И именно этого не хватает современной дуалистически зачатой технике. Создатель её не испытывает особого чувства родства к ней. Не испытывает этого чувства родства и её владелец. Следовательно, по определению Федра, у неё нет качества.
Стена, которую Федр видел в Корее, есть действие техники. Она прекрасна, но не в результате какого-либо мастерского интеллектуального планирования или какого-либо научного надзора над работой, или дополнительных расходов на её “стилизацию”. Она прекрасна потому, что работавшие над ней люди умели так смотреть на вещи, что сделали всё правильно бессознательно. Они не отделяли себя от работы так, чтобы сделать её неверно. Вот здесь и есть центр всего решения.
