Эм Вельк - Рассказы (сборник)
И с еще большим удивлением дядя Герман вдруг заметил, что гордое молодое лицо, эти теплые карие глаза, красивый тонкий нос, светлая пышная шевелюра, эти чуть выдающиеся скулы и пухлые губы так похожи на мужчину с фотографии, как только может быть похож сын на отца. Лицо его постепенно потемнело, выдавая глубокую печаль, а губы жалобно скривились:
— Во всяком случае отец моего отца был аристократ, владевший огромным поместьем, а большевики во время революции уничтожили и его и всю его собственность. Бедный отец! Когда Германия начнет управлять миром… — Он замолчал, но глаза его грозно засверкали.
Дядя Герман покачал головой, глядя на разгневанного пасынка степей.
— Тебе прямо хоть кол на голове теши. Я видел фотографию твоего отца, он произошел от монголоида. Ты знаешь, что такое монголоид? Это помесь белого с… — Но дядя Герман уже не помнил точно с кем.
Однако Вольфа Дитера было невозможно сбить с его позиций. Он гордо указал на себя:
— Похож я на него?
Дядя Герман понял, что не добьется толку, но попытался нанести еще один удар:
— Именно лицом, дружище!
И тут дядюшка пожалел о своей бесцеремонности, о том, что ради достижения цели отступил от истины; он встал, покачал головой и сказал, скорее себе самому:
— Если бы я был писателем, я бы об этом написал! Только если такое прочтут нацисты, меня упекут в концлагерь за издевательство над родовитыми хранителями германской крови.
Поскольку Вольф Дитер Бэр, который с тех пор прибавлял к своей фамилии «называемый Вальдхаузен», теперь уже никак не мог представить доказательств об арийском происхождении отца, он был освобожден не только от службы в СС, но даже и от службы в СА[28]. Партия тоже отклонила его кандидатуру, так что у него в разговоре с несколькими антинацистски настроенными элементами в деревне даже срывались неодобрительные замечания типа: «Эта братия, которая не может проследить своего происхождения по отцовской линии хотя бы до восемнадцатого века» или: «У других вон ни кожи, ни рожи». (Об этих антифашистских речах вспомнят жители Фюрстенхагена в последующие годы; тогда они приобретут цену.)
Известное удовлетворение несчастный изгой получил, когда его по достижении совершеннолетия спросили, поскольку он приемный ребенок, какую он впредь хочет носить фамилию: своего приемного отца, Бэра, или настоящей матери, Вальдхаузен. Естественно, Вольф Дитер избрал фамилию Вальдхаузен и, конечно, пожелал именоваться барон фон Вальдхаузен, и он был вне себя в равной степени и от ярости, и от печали, когда в суде ему разъяснили, что это невозможно: незамужняя мать-дворянка может передать своему ребенку только фамилию, но не дворянское звание.
— Тогда я отказываюсь от титула барона, — заявил Вольф Дитер после короткого размышления. Нет, частица «фон» от матери-аристократки тоже не может перейти к внебрачному ребенку.
— Это несправедливость, совершаемая государством по отношению к беззащитным детям, — взорвался Вольф Дитер. — Вы вон кричите и пишете о защите незамужних немецких матерей, о том, что их дети имеют в новом государстве равные права с законнорожденными, а на самом деле обманываете матерей и детей!
Служащий участкового суда решительно призвал беззащитного ребенка к порядку, и делать это пришлось не один раз, пока Вольф Дитер не понял, что и с обычным дворянством ничего не выйдет. В знак протеста против установлений третьего рейха Вольф Дитер хотел уж было в гневе вернуться опять к простой фамилии Бэр, но тут сообразил, что изменение фамилии по крайней мере освободит его от подозрений в расовой неполноценности, и он принял фамилию Вальдхаузен без аристократических приставок.
Однако в собственных глазах и в глазах крестьян он остался господином фон Вальдхаузеном, и не одни только молоденькие девушки и женщины Фюрстенхагена поверили, что он лишь жертва этих чиновных индюков и выскочек нацистской партии, преследовавших его, настоящего немецкого дворянина, из зависти. Возможно он тогда угодил бы в конце концов в гестапо, во всяком случае районный руководитель после многочисленных предупреждений своего шефа, господина землевладельца Крюгера, сделал уже замечание в таком духе, но тут Вольфа Дитера забрали в армию. Вольф Дитер стал солдатом. Обычным солдатом, пехотинцем; в этом печальном государстве не было даже одногодичников-добровольцев.
Так вот, а потом Гитлер и вовсе перечеркнул личную жизнь молодого человека, развязав войну. Господин фюрер напыжился, уподобившись спутнику бурелюбивого Борея, набрал воздуха до отказа, раздув щеки, и выпустил с такой силой его, что миллионы солдат подняло и разметало по всем странам света. Пролетев над морями, над лесами, солдаты врезались где-то вдали от родины в горные кряжи или увязли в зыбучих песках, тут их покатило назад в Германию, и даже дальше — за Германию, в разных направлениях. Спустя шесть лет они опять очутились на родине: их, вместе с гражданским населением, погребли развалины фабрик, городов и сел, под которыми оказались скрыты также трупы покончивших с собой и следы сбежавших, некогда толстощеких, раздувателей бури. Некоторые солдаты поднялись снова, оборванные и грязные, хромые и больные, потерявшие прежние тела и души, и, шатаясь, двинулись по бесконечным дорогам к родным нивам. Но родины больше не было.
VIII
Среди возвращавшихся домой летом тысяча девятьсот сорок пятого года был также Вольф Дитер Вальдхаузен. Дома в разрушенном Магдебурге уже не было, а название родового имения там, в Тюрингии, он забыл. Да и стучаться туда вряд ли следовало, неизвестно, кто там теперь обитает. Но Галле еще существовал. И дядя Герман тоже. Хотя он и превратился в усталого, дряхлого, беспомощного старика, оплакивавшего героическую смерть обоих шумных сыновей и печальную кончину своей тихой супруги, но его скорбные речи об усопших начинавшиеся негромко, всегда переходили в страшные проклятия в адрес Гитлера и его сподвижников. Ему понравилось, что Вольф Дитер так убежденно вторит его проклятиям. Пусть остается, сколько хочет. Родители? Да, они живут сейчас в Штральзунде, дела у них идут сносно. Они, конечно, все потеряли, но, поскольку господин член участкового суда всегда был противником нацизма, оккупационные власти дали ему хорошее место.
Вольф Дитер написал домой теплое письмо, в котором извещал о своем скором прибытии; при этом он вовсе не кривил душой: у него становилось тепло на сердце, когда он вспоминал о матери. Но он все-таки задержался на две недели в Галле: его не отпускал осиротевший дядя Герман; и, уезжая, Вольф Дитер был выбрит, чист, одет в хороший костюм одного из сыновей дяди Германа, в руке его был чемодан, а в сердце — самые лучшие надежды на встречу с родиной и юношеская вера в себя.
Первую половину своего путешествия он проделал на крыше вагона, так переполнен был поезд. Затем ему удалось под аккомпанемент бессвязных протестующих Криков женщин втиснуться на открытую платформу, и он очутился меж двух ругавшихся пассажиров, отложивших на несколько минут взаимные обвинения в краже и объединившихся против новичка, угрожая ему рукоприкладством. Чистый господин в приличном костюме подействовал на них, оборванных и грязных, как красная тряпка на быка, а еще большую ярость вызвала его радостная физиономия, которую ни разу не омрачили раздражение или гнев, когда они награждали его такими ругательствами, как «спекулянт», «симулянт», «нацистский главарь» и прочими словами. В конце концов их обезоружило или это радостное лицо, либо сильное тело, облаченное в костюм. Очень скоро они опять обратились к физическому и словесному выяснению собственных отношений, а так как им пришлось наверстывать упущенное, то на Вольфа Дитера они перестали обращать внимание.
Их мелкая личная беда и склока застилала им глаза, и они не замечали всего, что видел подсевший к ним пассажир, когда поезд пересекал шоссе и проселочные дороги: немецкое несчастье с тачками и тележками все еще движется в неизвестность; не замечали они и безутешных пустых полей и выгонов. Не замечали, как зеленеют поля и голубеет небо, смеется солнце, и не увидели даже, что поезд остановился у маленькой станции с названием «Розенфельд», написанным на облупившейся, некогда белой доске, где на перроне стояли, взявшись за руки, две молоденькие хорошенькие девушки, бросавшие взгляды вдоль поезда.
Свет солнца, голубизна неба, зелень лугов, пение птиц, глаза девушек — все эти источники вечного огня заставили сердце Вольфа Дитера вспыхнуть, сияние сфокусировалось в его глазах и горячим потоком хлынуло на девушек, те почувствовали волнение и оглянулись на молодого человека. Усиленная теперь уже четырехкратным отражением энергия вернулась к нему, заставив его душу затрепетать от бессознательной пронзительной радости бытия. Она выразилась в крике и, поскольку крик тонул в шуме окружающих, в виде жестов. А так как девушки тоже стали выкрикивать непонятные слова, то к ним начали прислушиваться ругавшиеся в вагоне женщины, они поглядели на девушек, потом на парня, стоявшего на платформе, посмотрели на луг за девушками, прекратили ругаться и начали хихикать. В конце концов все стали громко и весело хохотать и поддержали хором это трио. Затем к ним присоединились и мужчины, и люди с других открытых платформ.
