Анатолий Жуков - Судить Адама!
– Внимание, граждане! Очередное заседание товарищеского суда считаю открытым…
А это конечно же сам Митя Соловей, наш незаменимый заседатель и оратор, приятнейший не только для начальства человек. Вряд ли у него есть враги. Никогда никому не откажет, всегда ласково пообещает, а если порой и не сделает, так не всегда это от него зависит, Что ж, послушаем.
Слушать должны были сперва Клавдию Маёшкину, потом Анну Ветрову, но к столу неожиданно вышла старушка Прошкина и попросила обсудить ее, потому что она престарелая и сидеть ей на такой жаре неспособно – голова болит.
– Хорошо, – разрешил Митя Соловей, с облегчением дав знак сесть своей любимой и ненадежной Клавдии. – Только прошу короче.
– Как умею, уж не обессудьте. Про веник я. Прошлой зимой пропал у меня новый просяной веник. Ну, потужила я, а что сделаешь, пропал и пропал. Весной пошла я к Титкову за дрожжами – говорили, он самогонку гонит и дрожжи у него всегда в запасе…
– Ты с ума сошла! – крикнул Титков так, что Адам вздрогнул и чуть не сбежал, но Титков сумел его ухватить за задние ноги. – Не гоню я самогона и никогда не гнал, товарищ председатель.
– Гражданин председатель, – поправил Митя Соловей.
– Виноват, гражданин председатель. Но все равно я самогон не гоню! Редко пьющий я теперь, по праздникам только, с расстройства. Вот доведете с этим своим судом, и запью. А тебя, гражданка Прош-кина, привлеку за клевету. Запишите, товарищ… виноват, гражданка… Запишите, гражданка секретарь, лживые ее слова и свидетелей, я это дело так не оставлю. Если вы кота моего засудили, то я вас…
– Успокойтесь, гражданин Титков, никто вам слова не давал. Продолжайте, гражданка Прошкина.
– А что продолжать? Я говорю, веник мой, просяной веник, новый совсем, два раза подмела только, пропал зимой. А потом пошла я к Титкову, весной уж, по теплу было, я галоши новые надела – вот как сейчас помню, – за дрожжами пошла. Говорили, он самогонку…
– Мы это уже слышали. Давайте по существу дела.
– Ладно, батюшка, про самогонку не буду, не гневайся. Я ведь не сама – люди говорят, а мне что, я за дрожжами пошла. В магазинах у нас дрожжей не дождесси.
– Не отвлекайтесь, короче.
– Ладно, батюшка, хорошо.
– И, пожалуйста, без «батюшек», вы не в церкви.
– Прости Христа ради, я человек неученый, грамоте мало знаю, как думаю, так и говорю.
– К делу, гражданка Прошкина, ближе к делу…
– Ладно, батюшка… гражданин… товарищ… Значит, про что же я? Вот ведь старая голова… А-а, про веник!
– Не брал я у тебя веник, жадюга! – не сдержался Титков.
– Може, и не брал, я ведь и не говорю, что брал. А только пришла я к ему, только на крыльцо влезла, гляжу – мой веник. Просяной. Вот ей-богу, крест святой, не вру! Как перед иконой. Чтоб мне на этом самом месте сквозь землю…
– Я ведь тогда же говорил тебе, бабка, что веник это мой, сам я вязал осенью. У меня и сейчас на подлавке штук шесть висит, можете проверить, гражданин председатель.
– Хорошо, проверим. Почему вы, гражданка Прошкина, решили, что веник этот ваш? Какие приметы?
– Да как же, батюшка… гражданин… товарищ… просяной ведь!
– Просяные веники не у вас одной. Прошу присутствующих: кто пользуется просяными вениками, подымите руки. Та-ак. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Можно опустить. Видите, кроме вас уже семь человек, а ведь здесь ничтожная часть хмелевских жителей. Кстати, откуда у вас просяные веники? В продаже, кажется, не было?
– А сами жали. Совхозное просо рядом, ну и попользовались.
– Самовольно, выходит? Если так, то вас следует привлечь за погубление посевов совхозного проса на корню. И вас тоже, граждане присутствующие. Прошу еще раз поднять руки, а вы, Клавдия Юрьевна, запишите фамилии.
Тихий говор на скамейках и в толпе позади них смолк, установилась чуткая тишина, руку поднял только один Титков, поскольку о своих вениках он уже сказал для протокола.
– Странно. Было семь, теперь ни одного, кроме ответчика. – Митя Соловей поднял темные бровки на лоб, покачал головой. – Ну что ж, потом мы вернемся к этому вопросу. Продолжайте, гражданка Прошкина. Значит, вы на совхозном просяном поле нарезали стеблей и навязали себе веники. То есть, проще говоря, украли их у совхоза, а гражданин Титков украл веник у вас, так?
– Что ты, господь с тобой, и в мыслях не было! Внучок соломы просяной привез, я и навязала.
– Если солома из-под комбайна, веник не получится, – сказал Чернов. – Тут надо жать серпом, а из мятой соломы не получится.
– Как же не получится, Кириллыч, когда навязала. Цельную дюжину навязала и на шест повесила. А как уж мой веник попал к Титкову, откуда мне знать. Може, кот его блудный заигрался и утащил. Коты, они любят с вениками играться, с пряжей тоже, все нитки перепутают, если недоглядишь.
– Значит, вы подозреваете не Титкова, а его кота, верно я вас понял?
– Этак, этак, батюшка, кота. Такой блудня у него кот, все знают, хоть кого спроси.
– Хорошо. Но по чему вы определили, что веник – ваш?
– А по завязке. Проволокой завязан. Внук мой завязывал.
– Все мы проволокой завязываем, – сказал Титков. – Шпагата в магазинах летом не бывает, зимой привозют, а проволоки всегда сколько хошь – мастерская «Сельхозтехники» рядом.
– А почему бы вам зимой не запасти шпагат?
– За него платить надо, а тут вроде по-свойски. Распустили народ совсем, нигде порядка нету.
– Позвольте, но вы, гражданин Титков, тоже ведь проволокой завязываете и тоже просо воруете на веники?
– Я от обиды. Что я, в поле обсевок! Шилом море не согреешь…
– Неубедительно, гражданин Титков, совсем неубедительно и некрасиво. А вы почему не садитесь, гражданка Прошкина?
– Я, батюшка, хотела и про кота сказать. Вон какой он лежит, полосатый да большой, все коленки у Титкова закрыл пузом-то. И глядит хмуро, щурится, моргает. Вот я и подумала: а если это не кот, а человек в образе кота, оборотень-разбойник Ванька-Каин?
На скамейках весело задвигались, заулыбались, в толпе позади кто-то радостно заржал. Митя Соловей постучал по графину, Чернов укоризненно покачал головой:
– Это уж ты, бабка, напрасно.
– Да как же напрасно, Кириллыч, погляди сам. Видишь, опять подморгнув. И усами водит туда-сюда. – Бабка осторожно приблизилась к Титкову и занесла костистую руку в крестном знамении: – Изыди, нечистая сила, нехристь…
Наверно, ее сухая рука показалась Адаму угрожающей, он рванулся и слетел с коленей хозяина, нырнул под скамью, промелькнул между ног собравшихся зевак и скрылся в зарослях крапивы у забора соседнего дома.
– Оборотень! Оборотень! Православного креста не выносит!
– Точно, бабка, антихрист!
– Старая дура! – прохрипел Титков с досадой. – Иди вот лови его теперь, ведьма сушеная.
– А ты не ругайся на меня, не ругайся, ты подумай сперва: если креста не стерпел, значит, оборотень и есть…
– Садитесь, гражданка Прошкина, иначе привлечем вас за непредусмотренные действия.
– Осподи, твоя воля! – Бабка, бормоча о бестолковости судей, которые простого дела понять не могут, а берутся судить людей, прошла к своей скамейке и, перекрестившись, села, тая обиду.
Заседание остановилось за отсутствием основного ответчика. Председатель предложил Титкову поймать кота, но тот решительно отказался: кто спугнул, пусть тог и ловит. Ишь, нашли дурака!
– Придется вам, Иван Кириллович, организовать, – сказал председатель. – Попросите школьников или кого-то из присутствующих.
Чернов нехотя встал и, провожаемый насмешливыми замечаниями односельчан: «Ты его сперва покрести, Кириллыч», «За хвост не лови, он заговоренный!» – пошел к Петьке Ломакину, прорабову сыну, который неподалеку подкачивал шины своего мопеда. Длинноволосый Петька будто не слышал Чернова, продолжал пыхтеть с насосом и обратил внимание лишь после того, как окончил работу.
– Чего тебе, дед? Адама поймать? – И зубы скалит, курносый бес. – Плати рупь, достану.
– Какая плата, тебя взрослый просит,
– За так в крапиву не полезу.
– Почему за так – за благодарность,
– За какую?
– Спасибо скажу, неслух. Или вам, нонешним, мало?
– Мало. У нас всякий труд оплачивается, материальная заинтересованность.
– Ай-яй-яй, до чего грамотность-то доводит. А мы, бывало, не то что кота, мы на смерть за правое дело шли, не торговались.
– За правое и я пойду, а сейчас не знаю, правое или нет. Вдруг суд оправдает и вы зря его мучаете?
– Так ведь когда оправдает, а сейчас он на подозренье и надо выяснить всю правду-истину.
– Выясняйте, я что!
– А ты, значит, в стороне. А еще, поди, старый пионер, в комсомольцы собрался. Какой класс?
– В восьмой перешел.
– Стало быть, четырнадцать полных, можешь и в комсомол. Какой же ты комсомолец, если в тебе никакой активности?
– Я еще не комсомолец.
С оглушающим треском и дымом подкатил сорванец поменьше, заглушил свой ревучий примус и спросил, будто Чернова тут не было:
