Игорь Адамацкий - Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1980-е
— То-то и вижу, Фролов. Ты на меня, Фролов, не сердись. Работа. Мы с тобой умрем скоро.
— Как умрем? Отчего?
— От скуки.
— От муки?
— От скуки, говорю. Ты на часы посмотри. Сколько еще до рассвета? Это ж с ума сойти!.. И заняться, главное, нечем.
Дмитрий Константинович мог возразить, ему было чем заняться, но возразить не успел, проверяющий сказал негромко:
— Ужас. Терпеть не могу безделья. Места себе не нахожу, просто беда какая-то… Хоть давай, что ли, в игру какую сыграем, все дело. Ты какие игры знаешь? Я тебе слово загадаю, хочешь?
Он написал на полях черенковской статьи две буквы: «М» и «А», между ними поставил три черточки.
— Отгадывай.
Дмитрий Константинович вспомнил:
— У нас это «виселицей» называлось.
Он уже много лет не играл в «виселицу».
— И у нас называлось, — оживился проверяющий. — Должен тебе заметить, я проверил сегодня человек десять. Никто не сумел выкрутиться.
— Наверное, слово редкое.
— Обыкновенное слово. Говори букву.
— Я.
— Эх ты, — проверяющий нарисовал столбик.
— Ну, брат, у тебя просто мозги набекрень. Так не годится. Ты проиграешь.
Черенков пожал плечами… Лопатки и плечи колола дранка, он лежал на крыше сарая, а свет на веранде уже погасили. «Дима, ты где?» Сквозь ветви рябины проступал Млечный Путь… Ветви шевелятся.
— Ты брось. Ты не спи. Так мы не договаривались. — Проверяющий ткнул в плечо кулаком. — Я задаю наводящий вопрос: кем ты хотел стать в детстве?
15— Астрономом, — услышал Дмитрий Константинович. — В детстве я хотел стать астрономом. Все мечтали стать космонавтами, потому что запустили космонавта, один я — астрономом!..
Я был влюблен в звездное небо, особенно в августе, особенно в конце лета, когда падают яблоки в саду, а мы избываем последние ночи дачного существования. Я путался в таблице умножения, но умел уже отличать Гончих Псов от Волос Вероники. Я находил едва заметный Алькор в созвездии Большой Медведицы. Я видел Персея и спасенную им Андромеду и гигантского Кита, плывущего вдоль кромки леса. Бабушка говорила: лик человека отражен на Луне, — Каин убил Авеля. В бинокль отца — полевой, двенадцатикратный — я рассматривал Озеро Снов, Океан Бурь и Залив Радуг. Позже с часами в руках я наблюдал покрытие звезд лунным диском и ждал с замиранием сердца секунды, когда вспыхнет очередная звезда, отпускаемая на свободу. Я знал, что такое восторг. На восторге моем лежал отсвет отчаяния: я боялся. Я боялся думать о том, о чем лучше не думать, и я думал о звездах. Яблоки бьются оземь. Ветер шумит листвой. Мы все превращаемся в излучение. Если средняя плотность вещества во Вселенной действительно меньше критической, мы все превратимся в излучение. Через сорок миллиардов лет мы все будем ничто. Мы — это Земля, Солнце, звезды, все мироздание, включая атомы меня самого, так и не ставшего астрономом. Великая пустота! Один электрон на миллиарды кубических лет световых. Так жить нельзя. Надо что-то придумать. Кто я? Зачем? Во что я верю? За кого себя выдаю? Как я стал таким… я, я, который…
— Это романтизм, — пробормотал проверяющий. — Ты не можешь отгадать слово.
16Телефонный звонок заставил очнуться.
— Здравствуй, Фролов, — сказала она.
— Здравствуйте, — сказал Черенков, возвращаясь на землю.
— Ты что, не один?
— Нет, почему же.
— Это ты или не ты?
— Кажется, я…
— У тебя изменился голос. Ты спишь?
— Кажется, нет. Я не знаю…
— Ты ничего не знаешь.
— Чего не знаю?
— Ты не знаешь, ты это или не ты, спишь ты или не спишь, любишь или не любишь…
— Кого не люблю?
— Никого ты не любишь. Ты меня не любишь. Ты меня бросил, ты…
— Я не я… Я, я…
— Ты, ты! Ты бросил меня, да?
— Нет… то есть да… То есть тут есть одно обстоятельство… — Он покосился на проверяющего: проверяющий укоризненно качал головой, ему не терпелось доиграть в «виселицу».
— Скажи: тебе плохо? Ты устал? Ты устал, да?
— Да, — сказал Черенков.
— Я приеду. Я возьму такси и приеду.
— Нет, нет, я не знаю… Ко мне нельзя.
— Так ты не один?
— У меня проверяющий.
Долгая, долгая пауза.
— Счастливо провериться. — Она повесила трубку.
17— Извини, друг, но пора завязывать. Я сейчас нарисую веревку.
— Не хочу, — сказал Черенков.
— Это нечестно, — сказал проверяющий, — называй букву.
— Твердый знак.
— Тупой! Тупой! — проверяющий застучал кулаком по столу. — Сколько можно подсказывать?! Ты туп! Ты темнота! Ты не человек, а туловище! Твое тело тождественно трафарету! Тоже тут… Ты тугодум, тук-тук. — Он постучал себя по лбу.
Дмитрий Константинович внял подсказке.
— «Тэ»? — спросил он удивленно.
— Слава богу, отгадал четвертую. Не делай меня человекоубийцей. Чур, чур! Чхи, — чихнул проверяющий.
— Чую, чую! — закричал Черенков, — буква «че»!
— Чудесно!
Стук в дверь.
— Чудесно.
Чайник эмалированный, занавеска ситцевая, плитка нагревательная, аппарат телефонный, стол, стул, диван, тишина, сон, бессонница, пауза…
18— Это она.
— Это они.
— Это она. Как глупо, боже… Как бестолково!
— Я тебе говорю, это они. Называй последнюю. Только прошу, помни про свою астрономию.
— Буква «а». Вы задумали слово «мачта».
— Вот тебе «мачта». Ты проиграл. Я задумал другое.
На пороге стоял бородатый. В руке он держал веревку.
19— Идем.
— Куда?
— Открывать ворота.
20— Извини, пожалуйста. У меня к тебе просьба. Ты бы не мог отрезать кролику волосатую ногу?
Это моя жена появилась из кухни. (Мы приобрели мясо кролика, у кролика контрольная нога, а у моей жены аллергия на шерсть.)
Я иду на кухню и выполняю все, что она меня просит. Я взволнован.
— Ты редактируешь новый свод образцовых инструкций?
— Нет, я размышляю над судьбой одного человека.
— Звонил Фролов. Он спрашивает, куда ты пропал.
— Куда я пропал? Хорошо, спасибо.
Я возвращаюсь опять за машинку.
— Любимая моя! — пишу посвящение.
Любимая моя! Я посмотрел на небо и вспомнил те края, где я ни разу не был. Где я и быть не мог: там всякое такое — Весы и Козерог и многое другое…
21Еще не заря, но предутренний сумрак. Фиолетовые разводы на востоке. Шествие облаков. Предрассветная дымка. Капли влаги на гипсовых лицах.
Чигирь-звезда горит над забором.
«Однако есть ли у меня полномочия?» — думал я, открывая ворота.
— Не спи, не спи, — торопил бородатый.
На территорию охраняемого объекта кузовом вперед въехала грузовая машина. Из кабины выскочил бородач, абсолютная копия первого.
Я подумал: наверное, братья.
Братья опустили борт кузова. Гипсовый человек лежал на спине. Гипсовый человек смотрел в небо.
— Ну вот, привезли, — сказал первый (а может, второй), он обматывал веревкой гипсовое туловище.
— Ребята, но почему ночью?
Братья многозначительно промолчали.
— Ребята, это кто-то выполняет план по выпуску валовой продукции?
— Послушай, — сказал второй (а может быть, первый), — не пытайся рассудком постичь то, что не поддается рациональному объяснению. Лично я давно не задаю вопросов.
— Но… но какова их природа?
Я услышал:
— Это мертворожденные. Их возникновение было ошибкой. Тяни.
Втроем потянули за конец веревки.
Гипсовый человек сопротивлялся, — он не хотел покидать кузов, — он цеплялся ногой за скамейку, в запасное колесо упирался плечом, он опрокинул ведерко, перевернулся на бок и, передвигаясь вперед короткими рывками, вывалился из машины.
Я посмотрел на лицо вновь доставленного, оно показалось чрезвычайно знакомым.
22Мотор уже был заведен, когда на крыльце появился проверяющий.
— Стой, стой! Где накладные?
Я отскочил в сторону, я спрятался за кабину. Выглядывая отсюда, я видел, как проверяющий проверяет. Он подносил к самому носу какие-то бумаги — казалось, что нюхает. Он стоял под фонарем. Дул ветер.
Проверив, он сказал:
— Поезжайте.
Машина тронулась.
— Выходи, проигравший. Я тебя вижу! Пора!
— Прочь, прочь, прочь, — говорил я себе, на ходу залезая в кузов. Прежде чем лечь на место гипсового человека, я успел обернуться назад: проверяющий таял в тумане.
23Что было дальше?
Ничего. С первыми лучами солнца на объект возвратился Фролов. Он был изумлен и испуган: неведомо кто в сапогах и штанах на манер галифе спал на диване.
Около крыльца Фролов обнаружил новую статую — с удивительно знакомым лицом.
Николай Исаев
Почетная Шуба, или
Сон в летнюю ночь на Гоголевском бульваре, с тем чтобы он совершеънно находился между Фонтанкою и Мойкой
