Александр Торопцев - Охрана
Дело это оказалось для него несложным. Во всяком случае физически и физиологически. Получив несколько боевых наград, Борис Ивашкин был переведен в элитную часть под Москвой и здесь-то впервые в жизни оказался в жутком запое, продолжавшемся чуть ли не весь его отпуск. Случилось это в конце восьмидесятых. Сослуживцы не заметили ничего предосудительного в том, что несколько раз в течение месяца видели Ивашкина пьяным. В конце концов, отпуск у человека. Повоевал, повидал всякое, отходит душой, размагничивается.
Но жену этот запой сильно напугал. Она, уже не совсем молодая, с двумя детьми, которых еще нужно ставить на ноги, представила себе жизненную перспективу и ужаснулась в душе. Иллюзий у нее не было. Классический запой. До белой горячки дело не дошло – и то хорошо. Но оставлять без внимания этот случай она не могла. Тайком от мужа она подняла на ноги всех знакомых, консультировалась у видных наркологов, благо, деньги у них еще были. Суть да дело, опять пришел в Подмосковье август. И опять у Бориса случился запой, сразу после дня рождения, во время отпуска. Жена всполошилась. Стала уговаривать мужа закодироваться. Он поначалу отказывался, потому что знал причину срыва и не верил, что сам не сможет справиться с этой причиной и с запоем.
Кодирование помогло. Год прошел спокойный. Жена расслабилась. День рождения мужа справили без спиртного. И вдруг, через два дня, Борис Ивашкин явился домой в стельку пьяный. Жена взяла на работе отгулы (она теперь преподавала в техникуме, до учебного года оставалось несколько дней, декан пошел ей навстречу) и буквально «высидела» мужа, не отходя от него ни на секунду все эти дни. Он стерпел, отошел, врачи посоветовали повторить кодирование.
Через полгода Борис Ивашкин уже не летал. Из-за уважения к его боевому прошлому ему предложили достойную должность в части. Он протянул здесь до девяносто первого года, успел приобрести кооперативную трехкомнатную квартиру в районе метро Войковская, обставил ее, приобрел гараж, машину и перед августовскими событиями опять вошел в долгий штопор. Жена стала догадываться о том, что август для мужа что-то важное означает, но все разговоры на эту тему он резко прерывал. Он боялся их.
В начале сентября, когда страна бросилась в послепутчевские разборки, Борису Ивашкину предложили по-хорошему уйти из армии. Он так и сделал.
На своей гаражной улице он быстро нашел друзей из бывших офицеров и бывших летчиков, и здесь его признали своим, гаражным человеком.
Той же осенью выяснилось, что для репетиторов дочери, мечтавшей поступить в медицинский институт, нужны бешеные деньги. Ивашкин стал искать работу. Она, как и многое в его жизни, не связанное с небом, подвернулась ему случайно. Гаражный сосед Федор Бакулин, человек, который никогда не запьет, как окрестили его здесь, однажды вечером, вернувшись со службы, сказал ему:
– Движок надо перебрать. Столько денег просят, прямо барыги какие-то, – и назвал сумму, поразившую даже невпечатлительного бывшего летчика.
– Я бы тебе в полцены это сделал в легкую, – буркнул он. – Если бы было где. Подъемник же нужен.
– Это есть. А что, ты и вправду можешь? Ты же вроде бы летчик.
– Летчик-испытатель, заметь, – поправил его Борис Ивашкин и действительно за полцены перебрал движок.
Бакулин радовался, хотя деньги отдавал с неохотой. На лице у него было написано, что не доволен он, что нужно ему еще поторговаться. Вот служба армейская, ничему людей не научила. Сказал бы, дай только треть, хочешь перебирай, хочешь телевизор смотри. Жаль, конечно, что так получилось. И на треть он согласился бы. Но слово сказал, надо держать.
В тот день от радости Ивашкин все деньги жене выложил. А зачем они ему? Он еще не курил в то время, только втягивался. Бери, говорит жене, деньги дочери на учебу и не волнуйся, со мной не пропадешь.
Она с опаской глянула на его грязные ногти и недоверчиво спросила:
– А где ты их взял?
– В движке, – сознался он, улыбаясь.
Так потянулись для Бориса Ивашкина дни, недели, месяцы – от одного заказа до другого, третьего, четвертого – до очередного запоя в конце августа (а то и где-нибудь в апреле-мае, весна его будоражила не хуже августа).
Жена терпела. Сын заканчивал МАИ, дочь со второго раза поступила в медицинский, нужно терпеть. Она прекрасно понимала, что мужа ее никакие лекарства, никакие врачи не вылечат. Потому что очень сильным он был человеком. Таких не лечат. Такие сами, если захотят, излечиваются.
Борис пропадал в своем гаражном кооперативе. Технику он не просто знал, чувствовал ее, понимал. В нем пропал незаурядный конструктор – так частенько говаривал другой сосед по гаражу, начальник отделения одного из КБ Сухого. Действительно, Ивашкин мог работать не только руками, хотя и это доставляло ему удовольствие, но и головой, что осознали все, когда на гаражной улице появились первые иномарки, в которых он тоже быстро разобался. Безо всяких описаний, схем и другой технической документации. «Тебя будто бы в Оксфорде обучали! – однажды пошутил начальник отделения, шишка, доктор технических наук, не бедствовавший даже в гнилые 93–97-е годы. – А не вражеский ли ты шпион, Борис, а, сознавайся?»
– Шпион я, шпион! – усмехался Ивашкин. – Вьетнамо-афганской армии, прошедший полный курс повышения квалификации на «Речке». Был на «Речке»-то? – спрашивал он доктора, но тот всегда увиливал от этого вопроса.
Однажды ученый гаражный человек предложил Борису съездить на Джамгаровский пруд.
– А что я там не видел? Татарских шпионов? Мне здесь и своих хватает.
– Почему татарских?
– Джамгара – не чуешь, звуки какие?
– Нормальные звуки. Шутник ты, к слову сказать. На Джамгаровском пруду один приятель моего сокурсника, бывший летчик, интересную машину сконструировал. Сегодня полетит.
– В воду? – недоверчиво спросил Ивашкин, но по его голосу было ясно, что эта тема для него не проходная.
– В небо он полетит, в небо, – гаражный ученый открыл новенький дипломат и извлек оттуда пару фотографий. – Взгляни!
– Не взлетит, – коротко бросил Борис Ивашкин. – Такие звери только по земле-матушке могу ползать враскоряку. Она добрая, всех терпит.
– Это почему же? – ответ обескуражил доктора технических наук.
– А потому. Не взлетит и точка. Кустарщина. Я такие каракатицы в седьмом классе делал на базе отцовского «Ирбита». Не просчитана машина, понимаешь?
– Мои люди считали, – не удержался доктор, внимательно разглядывая фотографии, и уже с сомнением вспомнил: – Я тоже, но в десятом классе, собирал нечто подобное и…
– Взлетал?
– Барахтался в пяти метрах от земли и падал. Знаний не хватало… Борис, а ведь, похоже, ты прав. Не взлетит. – И покачивая головой, буркнул: – Как же я раньше не заметил? Ну и глаз у тебя! Так поедем. Я тебя туда и обратно на своей доставлю, хочешь, к дому подвезу?
– Ладно, сейчас гараж закрою.
Гаражные люди, стоявшие поодаль и не слышавшие, о чем говорят увлекаясь эти два совершенно разных человека, с завистью посмотрели вслед пробежавшим мимо по снежной дороге «Жигулям».
– Договорились, видать, – сказал один.
– Этот ученый – ушлый мужик, кого хочешь наймет за гроши. Даром, что ли, они университеты кончали, – позавидовал другой и сказал третьему: – Беги в магазин, чего уши развесил!
На Джамгаровском пруду вместо татарских шпионов возле стыдливо распустившей бело-красные крылья небольшой самоделки, которую летным словом назвать было страшновато даже самым смелым оптимистам (а вдруг не взлетит?), копошились нервные человечки. Один из них, в потертой кожаной куртке, взобрался в центр самолетика. К этому времени машина с пассажиром Борисом подъехала по широкой извилистой пешеходной дорожке к берегу как раз напротив смешных людей – так обозвал их Ивашкин, увидев издали.
– Ты прав, ты прав, – твердил доктор наук, остановив машину. – Как же сразу-то не почувствовал это?! Спустимся к ним?
– Зачем? Я это в седьмом классе прошел. Отсюда посмотрим, как он землю рыть будет, вернее, лед пруда.
Самолетик коряво разбежался по чистому льду Джамгаровки, потолкался об лед, будто не вверх рвался он, не просчитанный, не доделанный, а наоборот – вниз, под воду, чтобы там спрятаться от стыда. Но люди не дали ему такой возможности. И он бежал, бежал вприпрыжку, наконец зачем-то оттолкнулся ото льда посильнее, будто бы поняв, что в противном случае его не оставят в покое и будут гонять по льду до вечера, что уж лучше взлететь через силу, чем мыкаться так-то, еще раз он сильно оттолкнулся, взлетел под крики горе-конструкторов и, покорябавшись о зимний колючий воздух в двух-трех метрах от земли, клюнул носом в лед.
– Это называется взлетел? – спросил абсолютно теперь равнодушный летчик.
– Хуже, чем мой в десятом классе, – доктор наук тоже был доволен и честно сказал: – А у тебя глаз верный.
– Спасибо, не жалуюсь. Эх, зря мы с тобой не поспорили! Я же видел, ты надеялся, что он взлетит. Ладно, поехали домой. С ним все ясно. Конструктор в школе плохо учился. Хуже, чем мы с тобой.
