Тим Лотт - Блю из Уайт-сити
— Это правда, то, что ты сказал тогда, после гольфа?
Смотрю на неподвижный затылок Ноджа.
— Про то, что ты, ну… голубой.
Какое-то время я думаю, что переговорник, возможно, был выключен, потом Нодж кивает. И хотя я знал, что это правда, еще до того, как спросил, все равно, мне не по себе. Я ничего не имею против людей нестандартной ориентации. Мне плевать, кто и как распоряжается своим хозяйством. Просто я никогда не предполагал, что Нодж…
Пристально смотрю на его затылок, как будто так смогу проникнуть в мысли Ноджа. Нодж заговаривает первым:
— А ты сказал правду?
— О чем?
— О том, что Вероника ушла?
— Да.
— Ты идиот. Она была классная.
— Знаю.
Но я уже не слушаю, а раз за разом прокручиваю кивок Ноджа — потрясший меня ответ на мой вопрос.
— А почему ты раньше не сказал? О том, что ты… ну, понимаешь…
Он объезжает пробку на Бэйсуотер-роуд. Потом снова выруливает на шоссе и произносит с горечью:
— Что я педик?
— Да. То есть нет. О том, что ты гомосексуалист.
Звучит фальшиво, официально, так говорят люди из собеса и старающиеся быть вежливыми полицейские. Снова раздается голос Ноджа:
— Я такой же, как ты, Фрэнки. Не хочу выбиваться из стада. И хочу, чтобы меня любили.
Интерком доносит какой-то тусклый, неживой голос. Приходится напрягаться, чтобы разобрать слова.
Нодж вдруг резко поворачивает налево, и я заваливаюсь набок.
— Эй! Потише!
Он никак не реагирует. Просто продолжает говорить:
— И потом, это не по правилам. Ведь для настоящих мужчин существуют определенные правила.
Я выпрямляюсь и прикидываю, не пристегнуться ли.
— Но мне всегда казалось, что ты стремишься говорить правду, Нодж. Во всяком случае, так ты…
Нодж снова заваливает меня, теперь уже вправо. Я опять не удержался и врезался головой в пепельницу, которую кто-то оставил открытой. Кажется, она рассекла мне кожу на лбу, но боли я не чувствую.
— Думать и говорить — разные вещи. Ты-то должен хорошо это знать, Фрэнки.
Какое-то время мы молчим. Я чувствую, как по лицу стекает тонкая струйка крови. Мы огибаем Гайд-парк, едем параллельно Оксфорд-стрит. Мраморная Арка справа от меня утонула в море рычащих, пыхтящих авто. Нодж опять начинает говорить. Я смотрю на него в зеркальце заднего вида. На этот раз он очень близок к тому, чтобы взглянуть на меня. Он как будто хочет и не может сделать этого. По крайней мере, озлобленность сменилась отрешенностью, он как будто далеко отсюда.
— На этом все бы и кончилось. Да так оно и вышло. Кончилось все: наша с Тони, Колином и тобой дружба, четырнадцатое августа, все. Ведь голубой — это не цвет «Рейнджерс»? Нет! Никому я не мог об этом сказать. Тем более тебе.
— Почему тем более мне?
Чтобы объехать пробку, Нодж сворачивает в узкий проулок, выкручивая руль влево с еще большей яростью, чем раньше. Я успеваю схватиться за ручку. Меня заносит с огромной силой. Снова слышен голос Ноджа. На него накладываются эфирные помехи, но я без труда разбираю, что он говорит.
— Помнишь, ты переспал с Рут? Она мне сразу все рассказала. Из-за этого мы и расстались. Не она меня бросила. Я ее бросил. Я не мог этого пережить. Фрэнки, ты не поверишь. Я доверял тебе. А ты так со мной поступил.
Чувствую, как угрызения совести комком сжались у меня в желудке, я ощущаю их как язвенную резь. И не знаю, что сказать. Ложь хороша и безобидна, пока тебя не поймали. В противном случае она оборачивается злобным, мстительным монстром.
А из интеркома опять доносится бестелесный голос Ноджа:
— Думаю, ты не совсем понимаешь… Меня задело не то, что ты переспал с Рут. Мы с Рут были всего лишь друзьями, хотя она и претендовала на большее. И я не могу ее в этом винить. С сексом у нас не складывалось. Мне очень нравилась ее зрелость. Ее… уверенность. А я всегда был не уверен в себе, Фрэнки.
Я начинаю моргать. В глаз попала кровь. Найдя, наконец, микрофон, говорю прямо в него, тихим, извиняющимся голосом:
— А мне казалось, что ты… из всех нас… казалось, ты всегда все знаешь, и мне хотелось быть таким…
Кажется, микрофон отключен, потому что Нодж, не прерываясь, продолжает:
— Меня разозлило то, что Рут переспала с тобой. Ты понимаешь, что я хочу сказать, Фрэнки?
Смотрю в зеркальце. В первый раз за это время карие глаза глядят прямо на меня. Я выдерживаю взгляд Ноджа. Потом в растерянности отрицательно качаю головой.
— Я не Рут ревновал. Я тебя ревновал. Я ведь хотел… быть тебе больше, чем другом, с той самой ночи у тебя дома. Помнишь? После «Утренней славы».
Огромный грузовик с прицепом оглушительно сигналит, затем проезжает мимо. Нодж повторяет с отчаянием в голосе:
— Помнишь? Скажи, что ты не забыл, Фрэнки.
До меня начинает доходить смысл его слов. Ранка на лбу сильно саднит. На груди пятнышко от крови. Нодж смотрит на меня с мольбой и отчаянием.
— Помню, — шепчу я губами.
Нодж кивает.
— В этом все дело. Ты думаешь, что мы были близки. Так и есть. Но я был ближе, чем ты думаешь.
Мы едем вдоль Грейт-Портланд-стрит и попадаем в небольшую пробку перед светофором. Остановка все меняет, это похоже на вынужденный интим, когда ты с кем-то застрял в лифте.
— Но я знаю, что для тебя та ночь значила гораздо меньше, чем для меня. Ведь так, Фрэнки? Я прав?
Он практически повернулся ко мне. С трудом выдерживаю взгляд этих глаз, в которых умирает надежда. И вдруг понимаю, что она жила в них всегда. Стараюсь окружить себя непроницаемым панцирем и отвечаю твердо и решительно:
— Нет, Нодж. Для меня та ночь ничего не значила. Я все помню, но для меня она ничего не значила… Я не такой. Это здорово, конечно… Но не для меня. Для меня это просто детская игра. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Нодж утвердительно кивает. Я снова встречаюсь с ним глазами. Но в них нет уже прежнего огонька. Они плоские, без глубины. Я смотрю в окно и понимаю, что мы на Тоттенхэм-Корт-роуд. Нодж резко тормозит, внутрь врывается рев машин.
— Приехали. С тебя девять пятьдесят, — говорит он.
Я не двигаюсь с места. Нодж тоже. Потом он поворачивается, и раздается щелчок. Разделяющее нас стекло опускается. Из рамы на меня смотрит круглое лицо Ноджа: выглядит оно неожиданно старым. Нодж не сводит с меня глаз, словно изучает, а потом расплывается в доброй, широкой улыбке, которую я так хорошо помню еще со школьных времен; мне казалось, он утратил ее навсегда.
— Надеюсь, мы остались друзьями, Фрэнки? — тихо спрашивает он.
Я улыбаюсь в ответ и тянусь к ручке двери.
— Конечно, Джон.
Выбравшись из такси, останавливаюсь у открытого переднего окна. Нодж протягивает мне руку, и я сжимаю ее сначала одной, а потом обеими руками. Похоже, мы довольно надолго так застыли. Наконец Нодж резко отстраняется и вцепляется в руль. Я машинально полез за бумажником.
— За мой счет, — остановил меня Нодж.
Без интеркома его голос кажется совсем другим — ярче, насыщеннее, полнее. Теперь я слышу настоящего, живого Ноджа — в первый раз.
— Спасибо, — говорю я.
Долгая пауза.
— Ты пойдешь на матч в субботу? — спрашивает он.
— Еще не знаю.
Тру родимое пятно, обвожу его пальцем по контуру.
— У меня есть лишний билет, так что, если надумаешь…
Я улыбаюсь.
— Отлично. «Рейнджерс» — супер, а?
— Ага. Супер.
Рядом с нами остановился цементовоз, и образовалась пробка. Получилось, что такси Ноджа заблокировало движение. Сзади послышались громкие сигналы. Нодж высунулся из окна и прокричал:
— Ради бога, успокойтесь! Сейчас уеду, — затем снова повернулся ко мне и включил зеленый огонек. — Береги себя, Фрэнки.
— И ты, Джон, береги себя.
Нодж вливается в практически неподвижный поток, огонек такси мерцает в полумраке сумрачного дня.
Глава двадцатая
Новая забава Фрэнки: 14 августа 1999 года
Я сижу в одиночестве, голый, на своей кровати. Семь утра. Смотрю на тыльную сторону ладони. Голубые вены похожи на неподвижных змей, затаившихся под кожей. Хитросплетение морщинок и узелков.
Безукоризненно голубое небо за окном приобретает молочную белизну по мере приближения к горизонту, на улице тихо, слышно только негромкое жужжание неугомонной осы. Я поднимаю руку и провожу по щетине на лице.
Затем встаю и направляюсь к зеркалу. Большое, в человеческий рост, оно стоит посреди комнаты, задней стороной к окну. Мне кажется, при таком освещении я выгляжу лучше всего. Иногда я хожу по дому от одного зеркала к другому, пока не найду то, в котором мой вид меня удовлетворяет.
Я вытягиваюсь и смотрю на свое отражение. Тело еще ничего, не расплывшееся, сужающееся от плеч к бедрам, но на бедрах уже появляются небольшие жировые отложения. На икре намек на варикозное расширение.
