Бен Элтон - Звонок из прошлого
– И где же он сейчас? – спросил он. – Разве молодому парню не нужна мать?
– Он у бабушки! – ответила Полли, может быть, чуть-чуть слишком поспешно, чуть-чуть слишком отчаянно. – Она его портит. Разрешает пить колу со спиртом.
Теперь Джек все понял.
– Фотографии, Полли! – сказал он.
– Что?
– Я не вижу ни одной фотографии. Покажи мне хоть одну фотографию нашего сына, Полли. В детстве, в отрочестве, современную, любую. Хотя бы одну фотографию.
Полли поняла, что ее игра проиграна. Дальше она уже не может поддерживать свою спасительную ложь. По крайней мере, продлить ее настолько, чтобы за это время найти способ протянуть руку к изголовью кровати и нажать кнопку вызова полиции на стене. Ничего у нее не получится.
– У меня… у меня нет ни одной, – пролепетала она.
Полли не хотела делать аборт. Она так сильно любила Джека и внезапно обнаружила, что носит в себе его частичку. Но в то время ей казалось, что у нее нет выбора: одинокая семнадцатилетняя девушка с ребенком на руках? О нет, только не это! В школе вместе с Полли, только классом старше, училась одна такая молодая мать. Как же Полли тогда жалела эту несчастную, до времени повзрослевшую, пожертвовавшую своей юностью ради одного мгновения страсти! Полли, конечно, любила Джека, даже несмотря на то, что он сделал с ней, и очень хотела оставить его ребенка – но только не в обмен на свою жизнь. По крайней мере, так она смотрела на свою проблему в то время. В семнадцать лет она думала, что стать матерью равносильно концу жизни. Сколько жестокой и ужасной иронии заключалось для нее теперь в сознании того, что, сохрани она тогда ребенка, возможно, теперь это сохранило бы ей жизнь.
– Я очень сожалею, Полли, – сказал Джек.
И он действительно сожалел, так сожалел, что у нее нет ребенка, которого она могла бы ему предъявить. Сожалел, что они не соединили свои жизни вместе, что он бросил ее ради того, чтобы служить этой холодной, безжалостной, неблагодарной стране. Но более всего он сожалел о том, что, несмотря ни на что, он все-таки обязан ее убить.
Полли почувствовала, что его решимость вновь к нему возвращается, что ее жизнь ускользает от нее безвозвратно.
– Ты же говорил, что все еще любишь меня! – воскликнула Полли, падая на колени.
– Я действительно все еще люблю тебя, – ответил Джек, и во второй раз за этот вечер в его глазах заблестели слезы.
– А это значит, что ты не можешь меня убить! – взмолилась Полли.
– Полли, – произнес Джек таким голосом, как будто это он должен был ее о чем-то молить. – Попробуй меня понять. Если я возглавлю Комитет начальников штабов, как ты думаешь, какая следующая ступень передо мной открывается? (Полли начала рыдать.) Я могу стать президентом. Да, президентом. Лидером единственной в мире супердержавы. Были времена, когда всю жизнь напролет люди вели войны ради какого-то жалкого и грязного клочка земли с несколькими хижинами. Они приносили в жертву своих сыновей и внуков, чтобы защитить какую-то жалкую родовую корону. Люди испокон веков воевали и совершали преступления ради власти. Из-за этого проливались реки крови! Их притягивала самая ничтожная власть, только тень власти! А у меня впереди маячит владычество над всем миром! Над целым миром, Полли! Твое существование подвергает мои шансы серьезному риску. Неужели ты серьезно надеешься, что с такими возможностями и с такой перспективой я отступлюсь и не стану губить одну-единственную жизнь?
Да, но тут возникал один глупый вопрос. Полли увидела его даже сквозь слепой ужас, стоявший в ее глазах.
– Разумеется, надеюсь, ты, проклятый недоумок!
– Потому что я тебя люблю? – спросил Джек.
– Не знаю почему.
– Любовь – враг карьеры, Полли, – ответил Джек. – Я уже сделал свой выбор шестнадцать лет тому назад тем ранним утром в номере отеля. И не имею ни малейших намерений отступаться от него сейчас.
– Джек!
Но по глазам Джека Полли поняла, что ее время истекло.
– Как я уже сказал, – и голос его звучал теперь как будто откуда-то издалека, – люди умирают каждый день.
Джек стал теперь для Полли незнакомым человеком. Она его больше не узнавала. Все, что она в нем любила, теперь как будто исчезло; остались только гордость и честолюбие. Казалось, он наглухо закрыл свое сердце и душу и эмоционально устранился с места действия. Он прокручивал этот сюжет в своей голове тысячи раз и знал, что не может быть уверен, что сумеет сказать Полли «прощай», он никогда не мог сказать ей это слово.
Итак, в своей голове он наконец полностью устранился от происходящего. Уже не его палец нажимал на спусковой крючок, а чей-то еще. Уже в нем действовала какая-то отдельная личность, достаточно сильная, которой он не мог отказать. Он глядел на себя со стороны, он был всего лишь свидетелем, точно зная последовательность событий, как будто это был ряд кадров диапозитива из старого фильма.
Опытный вояка стреляет девушке в голову. Девушка навзничь падает на кровать и остается неподвижной. Вояка вытирает слезы рукавом плаща (он сам удивляется глубине своих чувств) и в последний раз оглядывается кругом. Ему надо удостовериться, что в комнате не осталось никаких улик против него, ничего опасного (разумеется, кроме пули). Он подхватывает свою сумку и, не оглядываясь на мертвую девушку, осторожно выходит из ее квартиры. На лестнице он поправляет плащ, чтобы его форма никем не была замечена. Он спускается вниз по лестнице и, убедившись, что на улице никого нет, спокойно покидает дом. Затем он садится в машину и возвращается в частный отель в Кенсингтоне, в котором остановился. Он припарковывает свою машину (между прочим, взятую напрокат, самой простой модели) на частной автостоянке и поднимается в свой номер. На следующее утро он садится в ожидающий его у входа служебный лимузин и едет в аэропорт, откуда вылетает в Брюссель, чтобы продолжить там свои дела с НАТО.
Предполагалось, что события будут развиваться именно по этому сценарию.
Единственная пуля меж глаз – и привет.
Но Джек не выстрелил. Он очень хотел это сделать, он был готов это сделать, но он слишком долго болтал и упустил свой шанс. Потому что в ту самую секунду, которая должна была стать последней секундой Полли на этом свете, когда Джек уже начал оттягивать палец, преодолевая легкое сопротивление спускового крючка, у двери Полли раздался громкий стук. Нет, это был не стук – это был настоящий грохот: кто-то отчаянно колотил, барабанил, ломился в дверь, всем своим телом наваливаясь на прочную панель.
56
На некоторое время Клоп застыл в оцепенении над убитым молочником. Он стоял на липком, пропитанном кровью ковре и в ужасе смотрел на труп, не представляя, что же ему теперь делать. Больше ему уже ничего не оставалось делать, потому что для него все было кончено. Он заколол человека насмерть, и теперь не было надежды избежать последствий. Полиция знает, что он находится где-то здесь, поблизости, и что у него в руках есть нож; его мать постаралась оповестить их даже о ноже. Теперь его упекут в тюрьму, уж это точно, и не на месяц или два, а навсегда. Его жизнь кончена, но до чего же это несправедливо! Он хотел всего лишь защитить Полли. Он действовал исключительно во имя любви.
И теперь он никогда не будет иметь Полли, ни разу. Он будет заперт, отрезан от нее. Его глаза никогда больше не смогут любоваться ее красотой. Но даже если ему когда-нибудь позволят выйти на свободу (в чем он, разумеется, сильно сомневался), она уже будет совсем другой, старой и безобразной.
Вдруг в его голове забрезжила нечистая мысль. Он должен ее поиметь, причем прямо сейчас, в эту самую ночь, еще до того, как приедет полиция. Он должен подняться наверх, убить американца и овладеть Полли – изнасиловать ее в конце концов, если она будет сопротивляться! А почему бы и нет? Ему больше нечего терять в этой жизни. Он теперь убийца. Почему бы не воспользоваться моментом и не заняться с ней любовью? Наверняка даже ее холодное сердце смягчится, и она не позволит ему отправиться в тюрьму без того, чтобы он хоть раз узнал то, за что пожертвовал своей жизнью.
Питер отвернулся от мертвого молочника и бросился вверх по лестнице, забыв всякую предосторожность. Он знал, что труп может быть обнаружен в любую минуту и поднимется тревога. Он знал, что если он хочет сделать задуманное, то должен действовать немедленно. Если он хочет силой навязать себя Полли и тем самым оправдать свою будущую жизнь в тюрьме, которую он тогда встретит смело, то нужно делать это сейчас.
Дверь в квартиру Полли была заперта. Питер ничего другого, разумеется, и не ожидал. Он набросился на дверь и стал что есть мочи дубасить в нее кулаком левой руки. В правой он продолжал сжимать нож. Пальцы его впились в рукоятку, липкую от крови молочника и своей собственной. Питер больше не боялся американца. Он уже убил человека и может убить снова. В тот момент, когда дверь распахнется, он вонзит нож в ненавистного соперника, а потом силой принудит Полли ему отдаться.
