Джоди Пиколт - Хрупкая душа
Поэтому каждое утро я пекла, чтобы забыться. Пекла, пока окна на кухне не запотевали и каждый вдох не приравнивался к сытному обеду. Пекла, пока кожа на руках не краснела, стершись до мяса, а на ногтях не нарастала мучная корка. Пекла, пока не переставала думать, почему тяжба движется всё медленнее. Пекла, пока не забывала, что мне нечем платить кредит за дом в следующем месяце. Пекла, пока в кухне не становилось так жарко, что я надевала лишь топик и шорты под фартук. Пока я не начинала воображать себя пленницей в золотом сдобном замке, собственноручно возведенном, пленницей, ждущей спасителя Шона, который должен пробить дрожжевой купол, прежде чем пленница задохнется.
Из сладких грез меня выдернул оглушительный звонок в дверь. Я как раз заканчивала фруктовую начинку и никого не ждала — мне вообще некого было ждать. На пороге стоял незнакомец. Под его взглядом я особенно явственно поняла, что, во-первых, почти раздета, а во-вторых, волосы у меня убелены сахарной пудрой.
— Мисс Конфитюр? — поинтересовался мужчина.
Он был невысокого роста, пухлый, с двойным подбородком и дугами залысин на голове. В руке он держал полный пакет моих бисквитов, перевязанный зеленой ленточкой.
— Это просто название, — сказала я. — Меня, конечно, зовут иначе.
— Но… — Он оценил мой наряд. — Вы же кондитер, верно?
— Да. Я кондитер. — Не золотоискательница, не проклятая стерва и даже не мать. Некая обособленная личность, простая и понятная, как нержавеющая сталь кастрюли. Я протянула ему руку. — Шарлотта О’Киф.
Он уверенно шагнул на наш коврик для ног.
— Мне бы хотелось купить вашей выпечки.
— Ну, для этого не нужно заходить в дом, — отмахнулась я. — Можете просто кинуть пару долларов в коробку.
— Нет, вы не поняли. Я хочу купить всю вашу выпечку. — Он протянул мне визитку с рельефными буквами. — Меня зовут Генри Де Вилль. Я владелец сети магазинчиков на заправках по всему штату. И мне хотелось бы стать вашим официальным представителем. — Он слегка покраснел. — Главным образом, потому что я сам постоянно их ем.
— Правда? — Я робко улыбнулась ему.
— Пару месяцев назад я ехал в гости к сестре, она живет тут неподалеку. Я заблудился и страшно хотел есть. И с тех пор я восемь раз возвращался сюда — по два часа на каждую поездку, — чтобы отведать ваших изделий. Может, я не самый умелый делец, но в вопросах вкусных десертов — настоящий профессор.
Согласилась я лишь через неделю. У меня не было ни времени, ни желания развозить кексы по всему Нью-Гэмпширу с первыми петухами; я не могла обещать точных объемов производства. На каждую проблему у Генри находилось решение — и на седьмой день мы с Марин набросали черновой вариант контракта, условия которого меня более-менее устраивали. Чтобы отпраздновать сделку, я испекла кофейный пирог с миндалем и голубикой. За мой кухонный стол Генри уселся уже в компании свежеиспеченной бизнес-леди.
— У меня никак не получается сформулировать это, — размышлял он, глядя, как я ставлю подпись. — Но в вашей выпечке есть нечто особенное. Ничего подобного я не ел. Это как наркотик.
Улыбнувшись своей самой сладкой улыбкой, я вернула подписанные бумаги, пока он не передумал. Потому что Генри Де-Билль был прав: в моей выпечке имелся ингредиент насыщеннее любого концентрата и пикантнее любой специи. Ингредиент, который все узнавали, но не могли назвать: раскаяние. Оно проявляется тогда, когда меньше всего ожидаешь.
На следующее утро мы отправились на спортивные состязания, где дети должны были пройти или проехать в кресле четверть мили, а то и целую половину. Когда тебе вручили вожделенный сертификат, мы быстро позавтракали, пока не начались групповые сессии. Амелия могла поспать подольше, а я собиралась посетить лекцию о телесном образе в жизни девочек с ОП.
В «Детской зоне» тебя приняли радушно: медсестре, давшей тебе «пять», удалось заставить тебя поднять правую руку выше, чем любому физиотерапевту. Оставив тебя там со спокойной душой, я решила вымыть руки перед началом лекций. Как и всё остальное в гостинице, туалеты были подстроены под детей с ОП: внешнюю дверь держали открытой, чтобы не затруднять проезд, на низеньком столике лежали мыло и полотенца.
Едва я пустила воду, как в туалет вошла какая-то женщина со стаканом молока в руке. Молоко раздавали для поддержки общего здорового духа, царившего на конвенции: ОП же возникает из-за дефицита коллагена, а не кальция.
— Мне это нравится, — с усмешкой сказала она. — Это, пожалуй, единственная конференция в мире, на которой в перерывах угощают молоком, а не кофе или соком.
— Так, наверно, дешевле, чем колоть всем памидронат, — сказала я, и женщина рассмеялась.
— Мы, кажется, не знакомы. Меня зовут Келли Клау, у моего сына Дэвида пятый тип.
— У моей Уиллоу третий. Меня зовут Шарлотта О’Киф.
— Уиллоу довольна?
— Уиллоу в раю. Ждет не дождется вечернего зоопарка.
Вечером сюда должен был наведаться передвижной зверинец.
За завтраком ты уже составила список животных, которых хочешь увидеть.
— А Дэвид обожает плавать. — Она всмотрелась в мое отражение в зеркале. — Не могу понять, где я могла видеть вас раньше…
— Ну, это наша первая конвенция.
— И имя какое-то знакомое…
Послышался шум воды, и из кабинки появилась женщина примерно нашего возраста. Установив ходунки перед специально заниженной раковиной, она включила кран.
— Вы читаете блог Крошки Тима? — спросила она.
— Конечно, — мигом отозвалась Келли. — Кто же его не читает?
Ну, например, я.
— Она подала иск об «ошибочном рождении». — Женщина вытерла руки и повернулась ко мне лицом. — По-моему, это омерзительно. И после этого вам еще хватило наглости приехать сюда! Нельзя сидеть на двух стульях. Нельзя сперва требовать денег, потому что жизнь с ОП, видите ли, хуже смерти, а потом приезжать на конвенцию и щебетать о том, как вашей дочке тут хорошо и как она сгорает от желания сходить в зоопарк.
Келли отступила от меня на шаг.
— Так это вы?
— Я не хотела…
— Поверить не могу, что некоторым родителям такое вообще приходит в голову! — воскликнула Келли. — Мы все с трудом сводим концы с концами, но я ни разу в жизни не жалела, что родила своего сына!
Меня била мелкая дрожь. Мне хотелось быть такой матерью, как Келли, и мужественно сносить болезнь своего ребенка. Мне хотелось походить на эту женщину — прямолинейную и уверенную в себе. Но помимо этого мне хотелось, чтобы у тебя была возможность вырасти такой же.
— Знаете, как я провела последние полгода? — спросила женщина с ОП. — Готовилась к паралимпийским играм. Я в команде по плаванию. Если бы ваша дочь однажды завоевала золотую медаль, это убедило бы вас, что ее жизнь чего-то да стоит?
— Вы не понимаете…
— Да нет, — возразила мне Келли. — Это вы не понимаете.
Она резко развернулась и молча вышла из туалета. Больная женщина последовала за ней. Я сделала напор сильнее, плеснула пригоршню воды в разгоряченное лицо. Потом, все еще не в силах унять бешеное сердцебиение, осторожно шагнула в коридор.
Родители уже собирались на девятичасовую сессию. Меня разоблачили. Я почувствовала на себе иголки сотен глаз, все перешептывались обо мне. Не отрывая глаз от узорного ковра, я двинулась сквозь гурьбу дерущихся мальчишек. Мимо меня прошла девушка с ОП — она несла на руках младенца, будучи практически с него размером. Сто шагов до лифта… пятьдесят… двадцать.
Едва створки разъехались, я заскочила в кабину и нажала на кнопку. Но закрыться беспрепятственно двери не смогли: в проем просунулся костыль. На пороге стоял мужчина, который вчера нас регистрировал. Но глаза его больше не горели приветливым огоньком, как еще двенадцать часов назад. Нет, теперь они были темными, как самая непроглядная ночь.
— Между прочим, — процедил он, — жизнь мне усложняет не болезнь, а такие люди, как вы.
С этими словами он отступил, и створки с металлическим лязгом сомкнулись.
Уже закрывшись в номере, я вспомнила, что Амелия, должно быть, еще спит. Но, хвала всевышнему, она уже куда-то смылась: не то завтракать, не то в самоволку, — в данный момент, признаться, мне было всё равно. Я легла на кровать и натянула одеяло на лицо. И только тогда позволила себе расплакаться.
Это было хуже, чем осуждение членов моего круга. Меня осуждал твой круг.
Если перестать кокетничать, я была абсолютным ничтожеством. Муж меня бросил. Мои материнские качества трещали по швам, приняв в себя американское судопроизводство. Я плакала, пока не опухли глаза, а щеки не заболели. Я плакала, пока внутри меня ничего не осталось. Тогда я встала и подошла к бюро у окна.
Там был телефон, книга записей и папка с перечнем услуг, предоставляемых гостиницей. В этой папке я нашла две открытки и два пустых листа писчей бумаги, которые я и вынула и над которыми занесла гостиничную ручку.
