Выдумщик - Попов Валерий Георгиевич

Чтобы все услышали? И они услышали.

Я действительно кудесник! Возле двери стояла мама, озираясь, и с ней – какой-то уютно-кругленький, сияющий улыбкой и лысиной военный, сияющий еще и погонами.

– Так вот же Валерка! – воскликнул он, и они с мамой кинулись ко мне.

– Помнишь меня? – сиятельный гость тряс мне руку. – Вася Чупахин.

– А, вспомнил: вы в командировку к нам приезжали!

– Ну вот, а теперь уезжаю. Хочу забрать отсюда тебя.

– Мы вместе, нет? – Фека трагично посмотрел на меня.

Чупахин перевел взгляд на Феку.

– Шашерин Феоктист! – солидно отрекомендовался он.

– Мой друг! – произнес я.

Честность тогда зашкаливала. Он мне помог, вернее – собирался. Уже хорошо! Нельзя такое отбрасывать.

– Друга – берем? – спросил Вася.

Я, помедлив, кивнул. Мерить в граммах, кто кому больше сделал добра?

– Да.

– Тогда пошли.

И высокий гость маленького роста зашел в высокую стеклянную дверь, к главному врачу, и оттуда слышались то веселый разговор, то хохот. Так он, видимо, всех и покорял.

– Приезжайте к нам – примем лучшим образом! – доносилось до нас.

Хозяин кабинета проговорил что-то тихо, и Чупахин захохотал.

– Ты узнаешь его? – с гордостью произнесла мама. – Васька Чупахин – мой старый друг. Он сейчас главный врач крупного военного санатория в Сочи. Он хочет тебя… – но, глянув на моего друга, она осеклась, заговорила о другом: – Инфекционный период уже прошел. Но тебе собираются рвать гланды. А гланды, как недавно открыли, рвать нельзя. Гланды – фильтр, на них микробы оседают. А тут – по старинке!

– Кровью захлебываемся! – с блатным надрывом произнес Фека.

– Ну… не преувеличивай! – засмеялась мама.

– Ну вот, орлы, все в порядке! Уходим! – появился Чупахин. – И тебя выписали! – сказал Феке.

– Куда? – дерзко произнес Фека.

– На кудыкину гору! – засмеялась мама. – А тебя, – повернулась ко мне, – Вася хочет забрать…

Остановилась.

– Домой иди! – скомандовала Феке мама.

– Не… – развалился он на скамье. – Я друга подожду!

Мертвой хваткой вцепился. Чупахин, весело прищурясь, смотрел на него.

– Ты тоже, что ли, хочешь с нами поехать?

– Не пожалеешь! – изрек Фека, уже панибратски.

– Ну тогда… – продолжал размышлять Чупахин. – Если на билеты до Сочи наберешь…

– Решаемо! – произнес Фека.

Как он «решит», я догадывался. Да и мама с Чупахиным раскусили его… Так что же происходит?

– Тогда давай! Жалко, что ты, Алевтина, с нами не едешь! – обратился Василий к маме.

– Так ты и не зовешь! – произнесла мама кокетливо.

И долго еще была весела и оживлена, как бы вернувшись в молодость.

– Ты решил, я не поняла, кто твой друг? Но ты думаешь, я их боюсь? Да у нас в Казани вся улица блатная была. Молодежь этим даже щеголяла. А я уже была вожаком комсомольской ячейки и помогала им как могла. Комсомольцы тогда смелые были, сразу на помощь бросались, не боялись ничего!

Глянула на меня со вздохом: мол, ты не такой, неизвестно какой… Сделал что мог!

– Васька Чупахин, кстати, тоже из них! – нежно улыбнулась она. – Так что – продолжай, сын, благородное дело!

– Есть!

Проблем не будет! Точнее – начинаются.

Если бы сейчас спросили, где я хочу жить, я бы ответил: там. И – тогда. Тенистое место (что так ценно на Юге!) возле административного корпуса военного санатория в Сочи. Просторная прохладная комната во флигеле на втором этаже, тоже темноватая из-за нависших ветвей. Утром я просыпался, видя прямо перед собой за окном цветок олеандра среди блестящих и крепких темно-зеленых листьев, похожий на разрезанное на четыре части крутое яйцо – дольки желтка, окруженные «лепестками» белка. Но если разрезанное крутое яйцо бьет сероводородом, то тут запах был сладчайший, я бы сказал – томный. Позавтракав внизу, в кухне, я выбегал на площадку перед домом. Фека и Лёня-курсант, племянник Чупахина, играли в шахматы огромными фигурами. В каждом советском санатории тогда почему-то были шахматы-гиганты. И, бодро крикнув что-нибудь вроде: «Ходи конем!» – я убегал по «темным аллеям». И только возле больных на костылях вежливо притормаживал.

Штормило всегда! Огромные прозрачные горы сжирали длинный бетонный мол, потом, разлившись по берегу, отступали, с грохотом катя с собой гальку. Пауза… и опять – оглушающий грохот! Какие-то акробаты прыгали с мола прямо в надвигающуюся волну, потом их выбрасывало, кувыркая, и они, хохоча и вытирая одной рукой лицо, а другой упираясь в склон, съезжали с грохочущей галькой в море. И это было не слабо – пока я не нашел свое.

За мысом было райское местечко! Ветер туда не доставал, и волны – тоже. Буйство тут было задавлено бетонными глыбами, белыми, но с ржавыми крюками, цепляя за которые их и кидали сюда… И теперь тут была сладкая тишь. Ароматы цветов долетали с крутого берега. Между глыбами были лишь небольшие пространства ярко-синей, прозрачной, тихой воды. Вот где можно было ею насладиться, медленно плавая, видя красивое дно с подвижной солнечной сетью на нем. И, главное, на одной из нагретых солнцем, наклонно уходящей в прозрачную воду глыб сидела она – загорелая, длинноногая, стройная, с волной волос, сбегающих по спине, и голубыми глазами, скромно опущенными. Иногда она падала и плыла – в метре от меня! Ноги божественно преломлялись в воде… А я тут плюхнусь, как бегемот! Нет… Хотя, казалось, не было ничего естественнее. Жизнь бы могла иначе пойти! Я уже мысленно прожил нашу сладкую жизнь, на солнечной террасе…

«Ход конем» сделал Чупахин. Однажды, когда я выбежал с кухни, он оказался рядом, словно ждал. И покатился, как колобок, рядом. «Купаться?» – «Да!» – «А эти, гляди, не идут!» – усмехнулся он. Движения их уже были замедленными. Его племянник Лёнька стоял, держась за корону белого шахматного короля, направив на нас счастливый, но неподвижный взгляд.

– Разрешите доложить! Всё путем! – язык у Феки заплетался, но – плел.

Чупахин вдруг схватил высокую королеву за горло и поднял. Фигуры оказались полыми и без дна – иначе бы их было и не поднять. Но королева была не совсем полая. Под ней стояла наполовину пустая бутылка портвейна. Чупахин весело глянул на Феку и поставил королеву обратно.

– Ну что, старый фармазонщик? – усмехнулся он. – Все в «куклы» играешь? Боишься квалификацию потерять? Вы бы хоть на пляски сходили!

И укатился. Я, честно говоря, остолбенел. Куклы? Лихорадочно соображал. «Кукла» – воровской термин: когда снаружи одно, а внутри – другое. Королева – «кукла»!

Фека вцепился в меня.

– Сдал, да?

Надо парировать удар.

– Ты сам прокололся, чудила! Не просек! – я кивнул в сторону Чупахина, который удалялся по аллее, попадая то в свет, то в тень. Фека застыл.

– То-то я гляжу, ботает грамотно! – произнес восхищенно.

У каждого радость – своя.

– Тогда кумекай – зачем пригласили тебя!

– На пляски, что ли, Лёньку отвести? – произнес друг деловито.

– Точно! – и я умчался.

Именно в этот, последний день, я назначил, наконец, ей свидание. Специально просчитал так, чтобы глубоко не влипать. Я все же бултыхнулся рядом с ней, и мы договорились. Свидание, честно, прошло так себе: мы полночи боролись с ней на осыпающемся глиняном склоне. Меня отвлекали, видимо, угрызения совести, лишая уверенности. Я все представлял, как Фека, один, тащит тяжелого, словно памятник, Лёньку. Душой был там. И телом, видимо, тоже. Лучше было бы Лёньку волочить! Расстались с ней сухо. Но зато – только мой физический (и, видимо, моральный) облик Чупахин одобрил:

– Вот ты, Валерка, отлично отдохнул, молодец! А вы, шахматисты… – Чупахин насмешливо глянул на них. – Словно и не отдыхали.

Лёня виновато вздохнул.

– Работали! – хмуро проговорил Фека.

3

Батя мой, как-то не особо заморачиваясь неинтересными проблемами, «творил свои сорта» в Суйде под Гатчиной – и вдруг до него донеслось, и он примчался.