Кухонный бог и его жена - Тан Эми

Я не вправе винить Фила в том, что он делает вид, будто у нас все нормально, ведь я нуждалась в подобном притворстве больше, чем он. Вот только сейчас я не могу сказать ему, что я чувствую на самом деле, каково мне. Знаю только, что просыпаюсь каждое утро в холодном поту: вдруг, пока я спала, мое состояние ухудшилось? И что есть дни, когда я одержима страхом потерять что-нибудь. Например, пуговицу. А если это действительно происходит, мне кажется, что пропажу необходимо найти, иначе моя жизнь никогда не станет прежней. И есть дни, когда я считаю Фила самым невнимательным мужчиной на свете просто потому, что он забыл про какой-то пункт из списка покупок. И есть дни, когда я раскладываю свое нижнее белье по цветам, словно так можно что-то изменить.

Все это нехорошие дни.

А в хорошие дни я думаю, как мне повезло. Да, повезло — по моим новым стандартам. За прошедшие семь лет у меня было только одно серьезное «обострение», под которым мы сейчас подразумеваем мою неспособность удержать равновесие, особенно когда я расстроена или тороплюсь. Но я все еще могу ходить. Я выношу мусор. И иногда мне удается забыть о болезни — на несколько часов или почти на весь день. Конечно, в такие дни становится еще хуже, когда я обо всем вспоминаю. Часто самым неожиданным образом. Я вспоминаю, что живу в туманной стране, называемой Ремиссией.

Мое непрочное душевное равновесие грозит нарушиться каждый раз, когда я вижусь с мамой. Потому что именно в эти моменты мне тяжелее всего. Я до сих пор не сказала ей, что очень больна.

Я хотела. Даже несколько раз собиралась. Когда мне только поставили диагноз, я сказала:

— Ма, помнишь, у меня были небольшие проблемы с ногой? Так вот, слава богу, это оказался не рак, но…

И она тут же рассказала мне о своем покупателе, который накануне скончался от рака, и о том, как долго он мучился, и сколько венков заказала его семья к похоронной церемонии.

— Я давно заметила эту бородавку, что росла у него на лице. И посоветовала, мол, сходи к врачу. А он все говорил, да ладно, это просто пигментное пятно, старость — и ничего с ним не делал. Так к тому времени, как он умер, у него разъело весь нос и щеку! — А затем строго добавила: — Вот почему ты должна быть очень осторожной!

Когда родилась Клео, что произошло без осложнений, как для меня, так и для нее, я снова попыталась поговорить с мамой. Но она перебила меня — на этот раз, чтобы посетовать, что мой отец не дожил до внуков. А потом пустилась в бесконечный монолог о том, что он не заслужил судьбы, которая ему досталась.

Папа умер от рака желудка, когда мне было четырнадцать. И долгие годы спустя мама пыталась найти причину этого заболевания, словно надеясь этим что-то исправить.

— Он был таким хорошим человеком, — причитала мама. — Так почему же он умер? — Иногда она винила во всем Бога, утверждая, что отец умер потому, что был служителем церкви. — Он выслушивал все жалобы, — говорила она. — Принимал на себя чужие проблемы, пока они его не убили. Ай! Йинг-гай [1] ему найти другую работу!

Мама говорила йинг-гай всякий раз, когда упоминала о том, что надо было сделать мне. Йинг-гай служило и запоздалым упреком самой себе: почему она не изменила ход событий, почему не сумела избежать потерь? Для меня йинг-гай означало, что мамину жизнь наполняют сожаления.

Со временем эти сожаления не исчезали. Наоборот, они росли по мере того, как мама искала и находила все больше возможных причин папиной смерти. Однажды она даже поделилась своей собственной версией воздействия окружающей среды: оказывается, электрик, чинивший проводку на кухне, был болен.

— Это он встроил болезнь в наш дом, — объявила мама. — Да, правда. Я только что узнала, что электрик тоже умер от рака. Йинг-гай найти кого-нибудь другого.

А еще у нее была теория девяти несчастий, которую я считала воплощением предрассудка. Мама когда-то слышала, что если в жизни человека произойдет восемь несчастий, то с девятым он умирает. И если ему не удастся распознать эти восемь несчастий и вовремя их предотвратить, то девятое наверняка станет роковым. Она бесконечно размышляла, в чем же заключались папины восемь несчастий и почему ей не хватило ума их заметить и предотвратить.

И по сей день я не могу спокойно слушать ее теории, в которых немыслимым образом смешиваются религия, медицина, предрассудки и ее собственные измышления. Она абсолютно не воспринимает чужую логику, потому что считает логику как таковую лживым оправданием трагических событий, ошибок и несчастных случаев. А мама уверена, что случайностей не существует. В ее представлении любую беду можно отвести. Она — своеобразная китайская версия Фрейда, или того хуже. У всего есть свои причины. Все можно предотвратить.

Например, в прошлый раз, когда я была в ее доме, я задела портрет папы, и он упал, при этом стекло разбилось. Мама убрала осколки с причитаниями:

— Почему же это произошло?

Я думала, что вопрос риторический, но она потребовала ответа: g — Ты знаешь почему?

— Случайно, — ответила я. — Я просто задела его локтем.

И, разумеется, ее слова подстегнули мои страхи. Я принялась судорожно размышлять: уж не говорит ли моя неуклюжесть о начале обострения.

— Почему именно этот портрет? — бормотала она себе под нос.

Поэтому я так и не смогла ничего рассказать маме. Сначала мне не хотелось выслушивать ее теории по поводу моего заболевания, его причин, и того, что ей надо было сделать, чтобы его предотвратить. Я не хотела, чтобы она постоянно мне о нем напоминала.

А сейчас, когда прошло столько времени, сам факт того, что я так ей ничего и не сказала, делает мою болезнь вдесятеро тяжелее. Теперь я вспоминаю обо всем этом каждый раз, когда вижу ее, когда слышу ее голос.

Мэри об этом знает, и именно поэтому я все еще на нее злюсь. Не потому, что она выпрыгивает из собственной шкуры, чтобы избежать разговоров о моем здоровье. Я зла на нее потому, что она рассказала о нем своей матери, моей тетушке Хелен.

— Я должна была ей сказать, — бесцеремонно отмахнулась кузина. — Она все время твердила: «Передай Перл, чтобы она чаще навещала мать. Всего один час пути. Пусть Перл предложит матери переехать к ним с Филом, ей будет не так одиноко». Ну, и мне пришлось сказать маме, что я не могу советовать тебе такого. Она спросила, почему. — Мэри пожала плечами. — Ты же знаешь мою мать. Я не могу ее обманывать. Разумеется, я заставила ее поклясться, что она ничего не скажет твоей матери. Потому что ты обо всем скажешь ей сама.

— Я способна водить машину, — возразила я, — и совсем по другим причинам не предлагаю маме жить с нами вместе. — Я жгла Мэри взглядом. — Как ты могла так поступить?

— Она ничего не скажет, — повторила та. — Я взяла с нее слово. — А затем добавила с некоторым вызовом: — К тому же тебе давно следовало ввести свою маму в курс дела.

Не то чтобы мы с Мэри поссорились, но после этого разговора наши отношения значительно охладели. Ведь она знала, что ничего хуже и придумать нельзя. Девять лет назад она поступила со мной таким же образом. Моя первая беременность закончилась выкидышем, и потом мама месяцами твердила о том, как много я пью кофе, и как мои утренние пробежки способствуют выкидышам, и как Филу надо следить, чтобы я побольше ела. Поэтому, забеременев во второй раз, я решила подождать и поставить мать в известность не раньше четвертого месяца. Однако на третьем месяце я совершила ошибку, доверив свой секрет Мэри. А Мэри поделилась со своей матерью. А тетушка Хелен не стала ничего говорить моей матери. Она поступила иначе. Когда мама с гордостью объявила Квонам, что я беременна, тетушка Хелен с гордостью показала ей маленький желтый свитер, который связала для будущего новорожденного.

Я выслушивала упреки и причитания даже после рождения Тессы.

— Почему ты сказала Квонам, но не собственной матери? — сокрушалась мама. Бывало, она накручивала себя до настоящей злости и сетовала, что я выставляю ее дурой перед родней. — Нет, только подумайте! Тетушка Хелен делала вид, что так удивлена этой новостью! Сама невинность! «Ах, я вязала свитер не для ребеночка Перл! Это так, на всякий случай!»