Кухонный бог и его жена - Тан Эми

Мне интересно, почему же она не расстается с этой «нелепицей» даже здесь, в ресторане. Но Мэри, старшему ребенку в двух семьях, всегда хотелось выглядеть самой успешной.

— Дженнифер, Майкл! — кричит она в толпу и щелкает пальцами. — Идите сюда, поздоровайтесь с тетей и дядей.

Она притягивает к себе двух подростков и по очереди сжимает в объятиях каждого:

— Ну, что вы должны сказать?

Дети смотрят на нас с мрачными лицами, что-то бурчат и слегка кланяются.

Дженнифер растолстела, а ее глаза под жирной подводкой кажутся маленькими и жесткими. Верхняя часть ее прически уложена торчащими в разными стороны зубцами, а нижняя вяло свисает вдоль спины. Девочка выглядит так, будто ее только что подвергли электрошоку. Лицо Майкла начало приобретать юношескую угловатость, а подбородок украсился прыщами. Этих детей больше нельзя назвать хорошенькими. Интересно, как я буду думать о Тессе и Клео, если они тоже изменятся подобным образом?

— Видите, какие они? — извиняющимся тоном произносит Мэри. — Дженнифер только что получила свои первые капроновые колготки и туфли на каблуках — в подарок на Рождество. Она так гордится собой, что больше не считает себя маминой девочкой.

— Ну мам! — взывает Дженнифер и, вырвавшись из материнской хватки, исчезает среди толпы. Майкл следует за ней.

— Вы заметили, что Майкл почти одного роста с Дугом? — спрашивает Мэри, с гордостью глядя на уходящего сына. — Он у нас в составе младшей школьной спортивной команды, и его тренер говорит, что он лучший бегун. Не знаю, откуда у него такой рост и спортивные данные, уж точно не от меня. Если мне придется пуститься трусцой, финиширую я уже калекой. — Она смеется, но внезапно осознает, что именно сказала, и, помрачнев, вглядывается в толпу: — О, вот и родители Дуга. Пойду поздороваюсь.

Фил сжимает мою руку. Мы не произнесли ни слова, но он и так знает, что я жутко разозлилась.

— Не обращай внимания, — говорит он.

— Я бы с радостью, — отвечаю я. — Если бы она была чуть внимательнее. Она всегда так делает.

На нашей с Филом свадьбе Мэри и Дуг были подружкой невесты и шафером раз уж они нас познакомили. Они первыми узнали о моей беременности, когда я ждала Тессу. И именно Мэри около семи лет назад затащила меня на занятия аэробикой, стоило мне пожаловаться на постоянную усталость.

А позже, когда у меня начала подкашиваться правая нога, Фил предложил обратиться к Дугу, который в то время работал ортопедом в спортивной медицинской клинике.

Несколько месяцев спустя Дуг сообщил мне, что проблема не в ноге, а в другом месте, и я сразу запаниковала, подумав, что речь идет о раке костей. Он же уверял, будто всего лишь хотел сказать, что ему самому не хватает ума разобраться в проблеме. Вот он и отправил меня к своему собутыльнику времен колледжа, лучшему неврологу Медицинского центра Сан-Франциско. После почти целого года самых разных исследований, когда я уже убедила себя, что так сильно устаю из-за курения, а нога не слушается из-за ишиаса, оставшегося после беременности, этот собутыльник Дуга объявил, что у меня рассеянный склероз.

Мэри забилась в истерике, а затем принялась меня утешать, но от этого мне становилось еще хуже. Она завела привычку приносить нам блюда, собственноручно приготовленные по «потрясающим рецептам», на которые она «совершенно случайно наткнулась», однако в конце концов я попросила ее прекратить это. А потом кузина устроила настоящее шоу, в лицах пересказав беседу с приятелем Дуга. По его словам, дескать, в таких случаях, как мой, болезнь протекает «мягко» (будто Мэри говорила о климате), на продолжительность жизни вовсе не влияет, и в семьдесят лет я буду заводилой в гольф-клубе, хотя мне и следует обращаться с собой очень бережно и не перенапрягаться ни эмоционально, ни физически.

— Так что на самом деле все в норме, — заявляла она немного чересчур радостно. — Только Филу надо уделять тебе побольше внимания. Но с этим-то проблем точно не возникнет?

— Я не играю в гольф, — вот и все, что я ей ответила.

— Ничего, я тебя научу! — с энтузиазмом пообещала кузина.

Разумеется, Мэри хотела мне добра. И я признаю, что наша дружба оборвалась в основном по моей вине. Я никогда не говорила кузине, как сильно меня задевает ее жалость, поэтому она просто не могла знать, что мне не нужны утешения. Я не хотела, чтобы со мной нянчились и потчевали меня деликатесами домашнего изготовления. Доброта стала своеобразной компенсацией. Именно доброта напоминала, что моя жизнь безвозвратно изменилась и что, по мнению окружающих, надо принять это как данность и стать сильнее, храбрее, мудрее и спокойнее. Я же сама не хотела иметь с этим ничего общего. Я просто хотела жить дальше, как большинство людей: беспокоиться об образовании детей, а не о том, доживу ли я до их выпуска. Радоваться тому, что я похудела, а не пугаться потере мышечной массы. Я хотела того, что стало невозможным: забыть о своем диагнозе.

То, что Дуг со своим собутыльником обсуждали мое здоровье, привело меня в ярость. А если уж они поделились с Мэри, то должны были объяснить ей еще один нюанс: это заболевание не поддается прогнозированию. Не исключено, что ремиссия продлится десять, двадцать, тридцать или сорок лет. Но болезнь может проснуться завтра, и ее уже ничто не удержит. Тогда для меня все закончится инвалидной коляской, если не хуже.

Я знала, что Мэри в курсе, потому что ловила на себе ее взгляды всякий раз, когда заходила речь о ком-то, получившем увечья или инвалидность. Однажды она нервно рассмеялась, попытавшись припарковаться на месте, которое оказалось предназначенным для инвалидов.

— Ой! — воскликнула она. — Этого нам точно не надо.

В самом начале мы с Филом пообещали друг другу вести самый обычный образ жизни. Ну, насколько возможно. «Обычный, насколько возможно», — уже само по себе определение, лишенное смысла. Если я случайно спотыкалась об игрушку, забытую на полу, мне приходилось десять минут извиняться перед Тессой за то, что я на нее накричала, а потом проводить следующий час в размышлениях о том, стал бы «нормальный» человек так фиксироваться на подобной мелочи. Однажды мы поехали на пляж, намереваясь отвлечься от переживаний. Но в результате я, наоборот, исполнилась самых мрачных мыслей и, наблюдая, как волны размывают берег, размышляла вслух о своей судьбе. Раскисну ли я, словно водоросль, выброшенная на берег, или окаменею, будто панцирь краба на песке?

Фил, перечитав все свои учебники и проштудировав все статьи на насущную для нас тему, которые сумел найти, пал духом. Даже со своим медицинским образованием он не смог вникнуть в природу моего недуга глубже, чем позволяли слова «неизвестная этиология», «крайне вариативное течение», «непредсказуемо» и «не поддается лечению». Он ездил на конференции, посвященные неврологическим заболеваниям. Однажды он отвез меня в группу поддержки больных рассеянным склерозом, но мы развернулись и уехали сразу, как только увидели инвалидные коляски. Он проводил «еженедельные дежурные осмотры», проверяя мои рефлексы и мышечный тонус конечностей. Мы даже переехали в дом с бассейном, чтобы я могла каждый день упражнять мускулатуру. Но в то же время мы старались не акцентировать внимания на том, что это здание — одноэтажное, с широкими дверными проемами — легко приспособить для удобств человека в инвалидном кресле.

Мы разговаривали на собственном секретном языке, словно адепты тайной секты, посвятившие жизнь поиску средства от болезни или хотя бы выявлению признаков ее развития. Это помогало нам немного снизить постоянное напряжение. Постепенно мы научились не говорить о будущем, избегая как мрачных прогнозов, так и призрачных надежд. Мы не цеплялись за прошлое, за размышления о том, что навлекло на меня беду, — вирус или генетика. Вместо этого мы погружались в заботы текущего дня, празднуя маленькие победы над шероховатостями жизни: приучение Тессы к горшку, исправление ошибки на счете нашей кредитной карты, обнаружение причины странного шума в машине, когда переключаешь мотор на третью скорость. И это стало нашей константой, событиями, которые мы могли выделить и которые поддавались управлению в жизни, полной непредсказуемых вводных.