Тристания - Куртто Марианна
По окну стучала вода.
Марте восемнадцать лет, диаметр ее мира равен двенадцати километрам, она знает его вдоль и поперек. Знает все семьи, всех животных, все поселковые дома, в которых все окна смотрят в одну и ту же сторону — на север, туда, откуда приходит тепло, и свет, и большие корабли, сбившиеся с курса. А вскоре у Марты появится свой дом, появится муж, который построит этот дом, — отчего бы не появиться, ведь у нее есть новая ткань на юбку, а волосы густые, как трава. Она шьет зеленую юбку, надевает ее и чувствует себя красавицей. Не потому, что у нее длинные ноги или чистая кожа, а потому, что, когда она произносит свое имя вслух, она знает, что это — ее имя. Когда она улыбается — это ее улыбка, а когда из ее глаз текут слезы — она знает их причину и тяжесть.
Марта взмывает вверх по тропе.
Приподнимает юбку, чтобы не наступить на подол, хотя знает, что такого никогда не случится: ноги тысячу раз ходили этой тропой и знают на ней каждую ямку, каждый камешек.
Марта бежит к смотровой площадке и ждет кораблей.
Вглядывается в горизонт и ждет движения, от которого затрепещет сердце. Ждет, когда вдали появится черная точка: зоркие и острые глаза, доставшиеся Марте в наследство от прадедов, видят корабль с расстояния нескольких километров и понимают, что это именно корабль, а не какой-нибудь червяк, ползущий вдоль края небес. Марта жаждет услышать удары гонга, которые мгновенно пронесутся по всему поселку: эти протяжные звуки заставят островитян позабыть о делах, бросить еду на столе, а мотыгу в поле. И вот уже мужчины хватаются за хозяйственные сумки, ловят во дворе гусей и кур; кто-то ведет с пастбища овцу. Мальчишки забираются на крыши и вперяют глаза в море, а женщины, сидящие за столами, спешно заканчивают письма словами: На этом всё, к острову подходит корабль. Собаки лают и крутятся под ногами: им тоже интересно, из-за чего поднялся такой переполох!
Пестрой толпой люди высыпают на берег.
Лодки нагружают товарами и сталкивают на воду. Женщины остаются в бухте, а мужчины гребут, не жалея рук, потому что семьям требуется рис, требуется сахар, а еще надо раздобыть стальную проволоку, чтобы починить церковную крышу, которую вот-вот снесет.
Нужно успеть на корабль. Но станет ли он ждать? Есть ли на корабле рис, найдется ли у моряков, в чьих губах протерлась дырка от курительной трубки, в карманах кусок мыла или золото? Марта надеется, что люди сойдут с корабля и станут рассказывать о другом мире, о внешнем мире, где ткани выбирают в магазине, а птиц сажают жить в клетку.
Но на берег никто не сходит. Корабль продолжает свой путь, не останавливаясь.
Он плывет в сторону самого южного мыса большого материка, возле которого встречаются теплый и холодный океаны, отчего в этом месте вода превращается в могилу. Многие корабли затонули в этой пучине, поглощающей и грузы, и людей, и бутылки с ромом, на дне которых остались последние капли.
Марта видит разочарованные лица мужчин, когда те возвращаются на остров. Они разгружают лодки, гонят гусей и овец, гуси гогочут, овцы дергаются на веревке, — и ни те, ни другие не догадываются, чего только что избежали. Мужчины проклинают свое невезение, но в их голосах нет злобы, потому что они верят: все идет так, как должно идти, в свое время все образуется, хотя, конечно, с крышей надо что-то делать, в следующую бурю ее точно сорвет…
Марта сжимает свои надежды в плотный шарик и прячет его в животе. Там он будет вертеться, пока в гонг не ударят опять, пока сердце не подпрыгнет в горло и черный мешок внутри не наполнится светом.
Возможно, это произойдет на следующей неделе, возможно, в следующем году или через три лета. Дон-доонн, годы начинаются и заканчиваются, а Марта продолжает стоять на прежнем месте.
Она бредет к себе — в дом рядом с консервным заводом.
Ее мать сидит у окна, молоко киснет в кладовке, а свечи в бутылочных горлышках догорают.
Этим вечером в поселковом клубе танцы, но Марта сидит у стены и рассматривает свои ладони. Другие знают, как вести себя на танцах: музыка двигает ими, и они начинают двигать руками и ногами. У Марты все иначе: музыка проникает внутрь нее, плывет по венам, точно осьминоги по воде, покалывает, причиняет боль. Музыка — это жадные щупальца и непреодолимый ритм; она бьется о кожу изнутри и хочет выйти наружу.
Но кожа Марты прочнее щита, сквозь нее ничего не просочится.
Теперь уже ничего, — думает она и продолжает изучать свои красные обветренные руки.
Неожиданно подол платья натягивается: Марта больше не одна на этой скамейке. Кто-то неловко присаживается рядом с нею: это не капитан корабля и не принц с далекого острова, а знакомый Марте парень. До сегодняшнего вечера она не перемолвилась с ним ни словом, хотя оба выросли на Тристане. Одни и те же дождевые капли падали на их лица, но они молчали.
Узор из лепестков на черном платье расползается, когда Марта вытаскивает свой подол из-под бедра парня. Она смотрит ему в глаза: радужки словно переливаются через край, и кажется, что парень никогда не наглядится на нее. Марта хватает его за руку, не спросив разрешения; она не подозревала, что собирается так поступить, и не понимает, откуда у нее взялась эта смелость. Рука на вид самая обыкновенная: грубая кожа, темные волоски на тыльной стороне кисти. Марта разворачивает ее ладонью вверх, видит на ней круглый остров и обрывающиеся в море овраги. Видит вулкан, на вершине которого плещется озеро в форме сердца — кратерное озеро, не замерзающее никогда.
— Потанцуем? — предлагает парень.
В меркнущем свете вечера его глаза напоминают смолу.
Вечер за вечером его глаза напоминают смолу.
Настала осень, сегодня они пришли к Берту домой: наконец-то они побудут вдвоем, потому что родители Берта в поселке, а братья и сестры тоже куда-то убежали. Марта и Берт сидят на кухне, нетронутые чашки с чаем стынут на столе.
— Ты только попроси, я тебе и лебедя добуду, — говорит Берт.
— А что такое лебедь? — любопытствует Марта.
— Птица. Большая, как альбатрос, и очень красивая, — отвечает Берт, но лебедь Марте ни к чему, ей бы лучше крачку, а впрочем, и крачка тоже ни к чему.
Она заявляет, что ей хочется посмотреть на дождевого червяка, Берт идет во двор, выкапывает одного и приносит его на кухню. Марта и Берт наблюдают, как червяк извивается на кухонном столе.
Когда это зрелище им наскучивает, Берт выкидывает червяка в окно.
Марта вытирает стол рукавом и придвигается к Берту.
Они сидят рядышком, и больше им никто не нужен.
Другие вечера они проводят дома у Марты, в крохотной комнатенке, которую она ненавидит. Быть здесь одной Марте неприятно, а вместе с Бертом — другое дело: когда он тут, в комнате сразу становится тесно, но так даже лучше. Марте кажется, что в эти минуты вид за окном наполняется теплом и светом. Скоро Берт построит для них новый дом с новыми комнатами, в которых родятся новые воспоминания.
Но пока они сидят тут, в доме рядом с консервным заводом, и им нужно вести себя бесшумно, потому что за стеной ворочается мать. Она все ищет удобное положение на деревянном диване, ищет день за днем и не находит. Мать пьет чай и обжигает язык, вяжет шерстяные носки и никогда не довязывает их до конца. Звяканье спиц раздается в ушах Марты с детства и будет раздаваться еще много лет после того, как Марта покинет отчий дом.
А брат Марты — где он сейчас, что он слышит?
На этот вопрос никогда нельзя дать точного ответа.
Тише-шише, — шепчет Марта. Берт кивает, а сам только сильнее прижимает ее к себе, слишком сильно, — думает Марта, которой не хочется думать ни о чем. И мысли расступаются. Остается лишь темный обрыв, остаются звезды, которые зажигаются и гаснут, точно кто-то балуется с большим выключателем; а еще остается то мгновение, когда боль утихает.
