Роберт Флэнаган - Черви
— Не пытайся выкручиваться, свинья, — зловеще прошипел сержант. — Теперь уж тебе не отвертеться, я все своими глазами видел. Все до капельки. Мне бы сразу догадаться, что ты за птичка. Я же понимаю. Вон брюхо какое. И грудь, как у бабы…
— Сэр, это вовсе не…
— Заткнись, скотина. Скажи, черт тебя побери, спасибо, что я начальству не доложу. Не стану рапорт писать про то, что ты тут позволяешь себе вытворять. Грязная тварь! Педик несчастный! А ну, стань сюда. — Сержант показал на грязную лужу, образовавшуюся в центре душевой. — Сюда! В самую грязь! И стоять, пока все не помоются. Тогда сполоснеться. И береги тебя бог, если снова вздумаешь приставать к кому-нибудь. Ясненько?
— Сэр, честное слово, я не…
— Молчать! Марш в лужу! И стоять смирно!
Облокотившись о подоконник, Магвайр отсутствующим взглядом глядел в запотевшее окно. Он видел блестевший под палящими лучами солнца черный асфальт большого плаца, а за ним огромный бетонный монумент — пять застывших навек серых фигур на огромной железобетонной плите, устремившихся в едином порыве вперед и вверх. Пять пар рук сплелись на древке флага, с которого безжизненно свисало звездно-полосатое полотнище, блестевшее ярким пятном на фоне сизого безоблачного неба. Пять парней с горы Сурибати. Пять героев прошлой войны — солдаты морской пехоты.[4]
За его спиной по мокрому кафелю душевой шлепали солдатские ноги. Магвайр не оборачивался. Уставившись в стекло, он внимательно прислушивался, как новобранцы поодиночке и группами выходили из душевой и строились в кубрике. От парикмахерских кресел все еще слышалось пощелкивание ножниц и жужжание машинки. Наконец там все затихло. Сержант выждал еще несколько минут, затем обернулся. В душевой полоскалось несколько человек. Всем им, включая и Клейна, он приказал бегом отправляться в строй. Солдаты ринулись в кубрик строиться. С тех, кто только что прибежал из душевой, все еще стекала вода, и у ног образовывались лужицы.
— Шевелись, скоты! — орал сержант. — Быстро! Быстро!
Адамчик, прибежавший одним из последних, жмурился от яркого света. Глаза щипало от попавшего мыла, но он боялся поднять руку, чтобы протереть их.
Магвайр грубо толкнул его.
— Кончай шевелиться, стадо паршивое! — крикнул он. — Скидай полотенца!
Солдаты побросали свои набедренные повязки и стояли голые, молча вытянувшись перед прохаживавшимся перед строем сержантом. За ними в открытом окне, как в раме, сияла залитая солнцем железобетонная громада — пять морских пехотинцев, водружающих знамя на горе Сурибати.
2
Адамчик медленно и аккуратно заполнял строка за строкой желтоватый лист почтовой бумаги.
«Дорогие мама и папа. У меня все в порядке. Мы прибыли сюда вчера утром, но весь первый день прошел в „организационных хлопотах“ (здесь так говорят). Дел было очень много, вот я и не смог вам написать. Сегодня наш „эс-ин“ (сержант-инструктор, по-здешнему) привел нас в казарму, и мы получили винтовки и все „имущество“. Теперь вот устраиваемся на новом месте.
Надеюсь, что у вас тоже все хорошо и вы не особенно волнуетесь за меня. Правда, тут некоторые парни здорово напугались с непривычки. Но мне повезло — дядя Тэд ведь мне все рассказал про эти учебные центры и обо всем прочем, так что я знал, что должно быть, и особенно не пугался. Здесь страшно жарко. Кое-кто из парней получил тепловой удар. Мне тоже было немного не по себе. Погода здесь совсем не такая, как у нас в Огайо. Но сейчас у меня уже все нормально. Говорят, что тут быстро привыкаешь («акклиматизируешься»).
Завтра нам должны сделать прививки. Надеюсь, их будет не очень много. Во всяком случае я здесь буду только двенадцать недель, а потом, говорят, нас, может быть, отпустят домой. Так что все не так уж плохо, ведь всего двенадцать недель. Не очень много, верно ведь?
На этом закончу. Надо собираться. Уже без десяти девять (по-флотски — 20.50). Нас учат здесь жить по-флотски. К половине десятого все должны лежать по койкам. Утром мы встаем рано. Говорят, будто в 4.30. Но вернее всего в 5.00, точно не знаем, часы у нас отобрали.
Сержант-инструктор говорит, что по воскресеньям нам разрешается ходить в гарнизонную церковь. Я (и другие католики тоже) уже получил казенный требник (здесь молитвенники дают всем по той вере, которую они указали в анкете). Так что за меня не беспокоитесь. Может быть, только лишний разочек помолитесь, чтобы у меня все было хорошо. Конечно, я и так справлюсь, но лишняя молитва не повредит. И очень прошу, пишите мне почаще. Дни тут кажутся очень длинными, даже не верится, что когда-то ты жил в другом месте и видел других людей. А с письмом все же полегче.
Пожалуйста, не волнуйтесь обо мне. Любящий вас…»
Адамчик сидел на своем рундуке, перечитывая письмо. Кончик карандаша с крохотной резинкой он держал во рту, медленно перекатывая из угла в угол и размышляя, как лучше подписаться — то ли «Томми», как его всегда звали дома, то ли посолиднее — «Том».
Конечно, «Томми» привычнее. Но это хорошо было там, в Огайо. А здесь это имя казалось детским, несолидным, вроде бы мальчишеским. Но и «Том» тоже звучало не очень здорово — с чего это он будет перед родителями важничать. Тем более, что никто во взводе и не увидит это письмо. Чего же тогда бояться? Он быстро подписался «Томми» и вложил письмо в конверт. Надписав адрес, он вытащил записную книжку и сверился, как пишется обратный адрес. Там значилось:
«Рядовой Томас С. Адамчик. Взвод 197, рота „А“[5], 1-й б-н НРП, УЦМП Пэррис-Айлепд, Ю. К.»
Для посвященных эти непонятные буквы означали, что рядовой Адамчик проходит службу в 197-м взводе первой роты первого батальона начальной рекрутской подготовки и что этот батальон находится в учебном центре морской пехоты Пэррпс-Айленд в штате Южная Каролина.
Он с удовольствием отметил, что такой обратный адрес придавал его письму официальный, солидный вид. Все эти цифры и сокращения словно утверждали, что ты уже действительно морской пехотинец, а не просто штатский сопляк. Да и дома это тоже произведет впечатление. Родители ведь ничего не знают о военной жизни, подумают, что это что-то секретное, вроде шифра. Будут расспрашивать дядю Тома, что, мол, все это значит.
«Рядовой Томас С. Адамчик». Это ведь совсем не то, что «поганый червяк» или «двойное дерьмо». Когда видишь такое на бумаге, даже на душе полегче. Не такими ничтожными кажутся шансы благополучно пройти этот страшный курс «начальной рекрутской подготовки».
В этот момент кто-то толкнул его в бок. Адамчик знал, что рядом на соседнем рундуке сидел солдат, читавший учебное пособие, но, увлекшись письмом, забыл о нем. Сосед сам напомнил о себе:
