Леонид Габышев - Одлян, или Воздух свободы: Сочинения
Ярости в Коле не было. Чувства парализованы. Воля надломлена. Хотелось одного — чтоб быстрее все кончилось. Раньше он думал, что среди заключенных есть какое-то братство, что они живут дружно между собой, что беда их сближает и что они делятся последней коркой хлеба, как родные братья. Первый час в камере принес разочарование. Он готов плакать. Лучше провалиться в тартарары, чем беспомощному валяться под насмешками на полу.
— Хорош гоготать. Побалдели — и будет. Снимите петуха, — сказал Миша.
Никто не двинулся. Освобождать никому не хотелось. Все же тезка освободил голову, и Коля медленно, будто контуженный, вытащил ноги из рукавов. Он — свободен, но продолжает сидеть на полу. Федя-цыган подходит, заглядывает в лицо и, отойдя к двери, расстегивает ширинку. Коля невидящим взглядом смотрит в пол. Цыган оборачивается. Камера остолбенела. Такого не видывали. Цыган остановился в двух шагах от Коли и стал тужиться. Коля поднял глаза, но остался недвижим. Ему надо встать, но этот час кошмара вымотал его, и он плохо соображал. Струя приближалась к Коле, еще доля секунды — и ударит в лицо. Он инстинктивно, будто в лицо летит камень, поднял руку. Ладонь встретила струю, и от нее полетели брызги.
— Федя, Федя, ну зачем ты, Федя? — Встать Коля не мог.
Цыган смеялся. Струя колебалась. Коля водил рукой, ловя струю, и она разбивалась о ладонь. Но вот до него дошло, что надо сделать, и он вскочил с пола. Цыган прекратил. В камере гробовое молчание. Его нарушил цыган:
— Ну, остается еще одно — и хватит с тебя.
Все молчали.
— В тюрьме есть закон, — продолжал цыган, — и в нашей камере тоже: все новички целуют парашу.
Коля не знал, когда кончится пытка, и был готов на все. Что параша дело плохое — эти слова не пришли на память. Не до воспоминаний. Как во сне. Но почему-то целовать парашу показалось странным, и он, посмотрев на цыгана, спросил:
— И ты целовал?
— А как же?
Коля обвел взглядом ребят. Они молчали. И спросил:
— А правда надо целовать парашу?
Ответом — молчание. Коля заколебался. Тогда Смех поддержал цыгана:
— Целуй. Все целуют.
— Вот поцелуешь — и на этом конец, — вмешался цыган. Как хотелось Коле, чтоб все кончилось. Сломленная воля говорила: целуй, но сердце подсказывало: не надо.
Не доверяя цыгану и Смеху, он посмотрел на Мишу, самого авторитетного. Миша был доволен Колей — он ни разу не застонал, когда его прописывали. Но теперь, когда малодушничал, Мише не было его жалко.
— Парашу целуют все. Это закон, — сказал он.
Коля еще раз обвел всех взглядом и остановился на цыгане.
— Ну что же, целуй, — растягивая слова, чтобы не заикаться, сказал цыган.
— А куда целовать?
— Открой крышку и в крышку изнутри.
Коля медленно подошел к параше — она стояла у самой стены — и откинул крышку.
— Сюда? — указал он пальцем на зернистую, отбеленную солями внутреннюю сторону крышки.
— Сюда, — кивнул цыган.
Сердце, сердце опять подсказывало, что целовать парашу — не надо. Но крышка открыта — мосты сожжены. К ребятам он стоял спиной и нагибался к крышке медленно, будто она могла полоснуть, словно нож, по горлу. Из параши несет мочой. Вот крышка рядом, он тянет к ней губы, будто она раскаленная, и, прикоснувшись, обожжет их. В камере — тишина. Все замерли, будто сейчас свершится что-то такое, от чего зависит их судьба. Коля еле тронул губами крышку и выпрямился — камера взорвалась:
— Чушка! Параша! Мина!
Гул стоял долго.
— Камбала! Закрой парашу! — наконец крикнул Миша.
Коля закрыл.
— Сейчас позвоним, — продолжал он, — во все камеры и скажем, что у нас есть чуха.
Миша взял со стола кружку и только хотел стукнуть по трубе, как Коля, поняв, какая жизнь его ожидает, закричал:
— Миша! Ребята! Простите! Ведь я правда думал, что надо целовать парашу. Вы же сами сказали, — он посмотрел на цыгана, на Смеха, остановил взгляд на Мише, — что целовать парашу — тюремный закон. Если б вы не сказали, разве б я стал целовать? Да не поцеловал я ее, только губы поднес…
Ребята молчали. Решающее слово оставалось за Мишей. Он немного подумал.
— Хорошо, — сказал он и поставил кружку на трубу отопления, — звонить не будем.
Он замолчал. Молчали и остальные.
— Я думаю, его надо простить, — произнес Миша.
Смех был против, а цыган молчал. Двое ребят согласились с Мишей. Переговорив, парни Колю решили простить и никому об этом не рассказывать.
Камеру повели на вечернюю оправку. Парашу тащили Смех и Коля. Туалет — через две камеры, в самом углу. Стены его обрызганы раствором и напоминали вывернутую наизнанку шубу. Так сделано для того, чтобы на стенах не писали. Ребята подошли к стене и в щелях «шубы» стали искать записки.
На этаже два туалета в разных концах. Половину камер водили в один, другую — во второй. Туалет — общее место, и его стена-шуба служит почтой.
Парни умылись, вытерлись полотенцем. Умылся и Коля, но вытерся в камере. Не взял полотенце.
Покурив, ребята начали учить Колю фене — воровскому жаргону. По фене он не ботал, а это входило в ритуал, дополняя прописку и игры. Так Петров узнал, что кровать — это шконка, или шконцы, лампочка — тюремное солнышко, ботинки — коцы, говноступы, или говнодавы, или прохоря, надзиратель — дубак, попка, попкарь, глазок в двери — волчок…
— Ну, Камбала, ты знаешь «Гимн малолеток»? — спросил Миша.
— Не знаю.
— Ладно, выучишь потом. Давай у дубака попроси гитару, а то скучно. Я поиграю, а мы споем «Гимн малолеток».
Коля постучал в кормушку. Надзиратель открыл ее.
— Что тебе?
Это — другой попкарь. Они сменились.
— Старшой, дай гитару, мы поиграем.
— Может, и бабу привести?
Он закрыл кормушку, а пацаны закатывались со смеху.
— На базар не хочешь сходить? — смеясь, спросил цыган. — Может, толкнешь чего да водяры притащишь.
Засмеялись опять. Смеялся и Коля. За компанию. Над самим собой.
Нахохотавшись над новичком, ребята помыли ложки, вытерли со стола и сели ужинать во второй раз. Из-за окошка — оно служило холодильником — достали сливочное масло, копченую колбасу и пригласили Колю к столу. Он отказался.
— У малолеток все общее, садись, — поставил точку Миша.
Колбасу нарезали алюминиевой ложкой. Ее конец заточен, как финский нож.
Коля брал тоненькие кусочки колбасы не только из-за скромности — есть не хотелось. Побыть бы одному! В одиночке!
Ребята убрали со стола и расправили кровати. Коля постелил постель, и попка прокричал:
