Ирвин Шоу - Две недели в другом городе
— Постараюсь, — смущенно произнес Джек.
На мгновение его встревожило слишком озабоченное выражение холодных голубых глаз Делани. В них затаилась отчаянная мольба, не соответствовавшая незначительности роли, отведенной Джеку. Впервые в жизни ему показалось, что однажды Делани может потерпеть неудачу.
— Постараться — этого мало, — негромко сказал Делани. — Судьба картины целиком в твоих руках. Эта роль — ключевая. Я в лепешку расшибся, разыскивая тебя, только ты способен справиться с задачей. Когда прочитаешь сценарий и посмотришь отснятый материал, то согласишься со мной.
— Морис, ты по-прежнему слишком серьезно относишься к кино. — Джек попытался разрядить напряженность, внезапно возникшую в машине.
— Не говори так, — резко сказал Делани.
— Проработав столько лет, — продолжал Джек, — ты мог бы немного расслабиться.
— Когда я чуть-чуть расслаблюсь, пусть меня прогонят со съемочной площадки. Я не стану сопротивляться.
— Никому не удастся прогнать тебя со съемочной площадки, — возразил Джек.
— Это ты так думаешь, — сердито проворчал Делани. — Ты читал некоторые рецензии на мою последнюю картину? Видел финансовые отчеты?
— Нет, — солгал Джек.
Кое-какие статьи попадались ему на глаза, но он решил не признаваться. К тому же финансовых отчетов Джек действительно не видел. Хоть это было правдой.
— Ты настоящий друг. — На лице Делани появилась озорная насмешливая улыбка. — Да, еще. — Он огляделся по сторонам, словно боясь, что его могут подслушать. — У меня есть одна просьба.
— Какая?
— Понимаешь, — начал Делани, — съемки продлятся еще неделю. Если Стайлз пронюхает раньше времени, что его знаменитый золотой голос не будет использован, он…
— Неужели здесь это можно сохранить в тайне?
— В течение недели — да. Если повезет. А потом пусть он узнает. Съемки начинаются не раньше половины двенадцатого, мы будем делать наше черное дело по утрам. Ты способен вставать рано?
— Ты забываешь, что я хожу на службу.
— Неужели государственные чиновники встают нынче рано? — спросил Делани. — Мне это и в голову не приходило. Господи, ну и жизнь у тебя.
— Не так уж она и плоха, — отозвался Джек, защищая последние десять лет.
— Хорошо, что тебя отпустили ко мне. Скажи им, в следующем году я из чувства благодарности заплачу лишнюю сотню тысяч монет подоходного налога.
— Не делай этого.
Джек улыбнулся. Тяжба, которую Делани вел с налоговым управлением, широко освещалась прессой; кто-то из журналистов вычислил, что если Делани будет впредь все свои заработанные деньги отдавать в счет погашения долга, то к девяностолетию он все равно останется должен казне двести тысяч долларов.
— У меня не был использован очередной отпуск, — пояснил Джек. — Последнее время я стал таким невыносимым, что, когда улетел, многие в Париже, верно, вздохнули с облегчением.
Джек не собирался сообщать Делани, чем он рисковал, бросив Моррисона на две недели.
— Трудишься в поте лица, защищая цивилизацию, малыш? — спросил Делани.
— Двадцать четыре часа в сутки.
— Русские тоже забыли о сне?
— Мой шеф уверяет меня в этом.
— Господи, — сказал Делани, — возможно, нам следует взорвать этот мир. Как ты думаешь, когда планета расколется пополам, документы с цифрами доходов погибнут?
— Нет, — ответил Джек. — Они останутся на микрофильмах, хранящихся в подземных сейфах.
— Ты отнимаешь у меня последнюю надежду. Объясни, чем ты занимаешься в Париже со своими вояками?
— Всем понемногу, — пояснил Джек. — Принимаю прибывших в Европу конгрессменов, когда мой начальник занят; строчу отчеты, отбиваюсь от газетчиков, сопровождаю фоторепортеров, уводя их подальше от секретных объектов, сочиняю спичи для генералов…
— Давно ли ты выучился писать?
— Любой человек, знающий, что в слове «устрашение» пятая буква «а», а не «о», годен для составления подобных речей.
Делани раскатисто засмеялся:
— И как тебя занесло на такое место?
— Это произошло случайно.
«Как и все в моей жизни», — подумал Джек.
— Одним воскресным днем я играл в теннис на кортах Сен-Жермен в паре с одним полковником ВВС. Мы выиграли. Он не захотел терять надежного партнера и предложил мне эту работу.
— Полно заливать, — улыбнулся Делани. — Такие легкомысленные люди не встречаются даже среди офицеров ВВС. Наверняка он о тебе уже кое-что знал.
— Конечно, — согласился Джек. — Ему было известно, что когда-то я работал в кино; натовцы собирались заказать документальный фильм о своей организации, и тут подвернулся я…
— Гвидо! — закричал Делани, обращаясь к шоферу, только что едва не врезавшемуся в такси. — Если я погибну по твоей вине, ты этого никогда себе не простишь!
Водитель повернул голову, сверкнул широкой, счастливой, белозубой улыбкой, только его темные глаза остались печальными.
— Он понимает по-английски? — спросил Джек.
— Нет. Но, как всякий итальянец, восприимчив к интонации. Скажи мне, — произнес Делани, — как твоя семья? Сколько у тебя детей? Трое?
— От какой из жен?
Делани усмехнулся:
— От нынешней. Сколько у тебя детей от первых двух, мне известно.
— Двое, — ответил Джек. — Мальчик и девочка.
— Ты счастлив? — Делани изучающе уставился нa Джека.
— Ага, — сказал Джек.
Везде, кроме аэропортов и некоторых других мест, подумал он.
— Наверно, мне тоже следовало жениться на француженке, — заметил Делани.
Он состоял сейчас в четвертом браке; третья жена Делани стреляла в него на улице из охотничьего ружья.
— Попробуй как-нибудь.
— Вот закончу фильм и приеду к тебе в Париж, — заявил Делани. — Это пойдет мне на пользу. Полюбуюсь семейной идиллией. Если я когда-нибудь его закончу.
— О чем он? — Джек дотронулся до лежащей на сиденье розовой папки.
— Ничего оригинального. — Делани скорчил гримасу. — Бывший американский солдат, запутавшийся в жизни, попадает в Рим и встречает там свою прежнюю любовь. Средиземноморская страсть, сдобренная англосаксонским чувством вины. Сюжеты с каждым днем становятся все более избитыми.
Замолчав, он угрюмо уставился на плотный транспортный поток.
Джек тоже посмотрел в окно. Они проехали мрачную церковь Санта-Мария Маджоре.
— Когда-нибудь, — заметил Джек, — по дороге из аэропорта я остановлюсь здесь и посмотрю, как выглядит здание внутри.
— Это единственный город, где меня не тянет в церкви. — Делани сухо усмехнулся. — Хочешь — верь, хочешь — нет, но в 1942 году я даже исповедовался. Это было в Калифорнии. Кардиолог сказал, что мне осталось жить шесть месяцев.
