Екатерина Вильмонт - Путешествие оптимистки, или Все бабы дуры
– Не ночевала.
– Где ж это ты гуляешь?
– У Лерки.
– Ах, у Лерки, а я-то думала… Слушай, а что это у тебя с голосом? Что-то стряслось?
– Аленька, я влюбилась. До смерти, до сумасшествия.
– Вот новости! В кого? Не в Волю, надеюсь?
– Нет, в его друга, его зовут Марат…
– Холостой? – деловито осведомилась Алевтина.
– Да где они, холостые? Женатый! Но это мне не важно, я его все равно люблю!
– С первого взгляда?
– Вот именно.
– Кирка, а почему у тебя голос такой несчастный, он что, на тебя не клюнул?
– Почему это? – возмутилась я. – Еще как клюнул. Он тоже с первого взгляда.
– Так вы уже…
– Ага.
– Ну и что дальше?
– Дальше мы идем обедать в «Националь», потом едем ко мне, а завтра он на три недели уезжает в Эстонию, в отпуск.
– С женой?
– Надо полагать.
– Ты из-за этого такая пришибленная, Кирюшка?
– Да, и вообще, понимаешь, я точно знаю, тут что-то будет, но только очень тяжелое.
– Почему?
– Сама не пойму, предчувствие, наверное.
– Что-то не похоже на тебя, ты же у нас оптимистка.
– То-то и оно.
– Кирюшка, прости, мне надо сейчас собираться, мы сегодня к Ваське в лагерь едем. Ты когда дома будешь?
– Вот дождусь Лерку и поеду. А вечером, он сказал, ему к восьми надо на дачу, так что часов в восемь заходи.
– Ладно, целую, не раскисай!
Когда вернулась Лера, я, вкратце изложив ей ситуацию, накинулась на нее с расспросами о Марате. И вот что я узнала: в ранней молодости он женился на дочери соседей по даче. Эти соседи были еще и друзьями его родителей. Обе семьи хотели породниться, и хотя он вовсе не любил эту девушку, все же женился на ней, дабы не огорчать любимую маму. У него двое детей, 19-летняя дочь и 17-летний сын. Они с женой оба – генеральские дети, что называется, одного поля ягоды. И, похоже, он действительно не изменял жене, во всяком случае Воля, ближайший друг, ничего об этом не знает. Его немало удивило вчерашнее поведение Марата.
– А ты-то хороша, сидишь, как язык проглотила, вот уж на тебя не похоже! – потешалась надо мною Лерка. – Мы-то с Волькой уписываем за обе щеки, а вы только томно вздыхаете да водку глушите. Смех, ей-богу!
– Ну уж и глушим!
– Глушите, глушите!
И мы покатились со смеху.
– Угодил тебе, выходит, Воляшка? – чуть ли не рыдая от смеха, спросила Лерка.
– Угодил, с меня причитается.
Потом, быстро приняв душ – дома-то горячей воды не было, – я помчалась домой переодеваться и наводить марафет. Ровно в половине второго я была у «Националя». Марат уже ждал меня.
– Нам везет, – сказал он, целуя мне руку, – я заказал столик.
В те годы в Москве попасть в хороший ресторан было не так-то просто.
Мы поднялись по лестнице и сели в одном из небольших залов. Столик был у стены, на двоих, укромный и уютный. Но официанта, как водится, пришлось ждать долго. Впрочем, нас это ничуть не огорчало.
– Что будем пить? – спросил Марат. – Вообще в таких случаях принято пить шампанское, но должен тебя предупредить: шампанского не пью никогда, даже в Новый год. Но если ты хочешь – ради Бога!
– Да нет, предпочитаю белое вино.
– Отлично. А как насчет коньяка?
– Терпеть не могу.
– Тогда, может быть, водки?
– Нет, хватит вина. А почему это ты не пьешь шампанское?
– Видишь ли, я родом из Севастополя, и в начале войны, когда я был еще совсем мальчонкой, в городе долго не было воды. Нигде, ни капли. Зато был завод шампанских вин, и все пили только шампанское. Его как-то выпаривали и даже варили на нем компоты. Короче говоря, с тех пор я и на дух его не переношу.
Я очень живо представила себе, как целый город пьет одно только шампанское, и меня передернуло.
– До чего же ты красивая. – Он взял мою руку и стал целовать в ладонь. – Сегодня ты еще красивее, чем вчера. Мне страшно оставлять тебя на такой долгий срок. Боюсь, уведут.
И куда девалось мое хваленое чувство юмора? Я смотрела на него коровьими глазами и уверяла, что никто меня не уведет, никто мне не нужен, короче, вела себя дура дурой. Потом мы поехали ко мне и пробыли там, в неге и любви, до самого вечера. Конечно, он ушел от меня только в десять, махнув на все рукой. Прощались мы чуть ли не со слезами, в его голосе слышался опасный пафос, и я, разумеется, растаяла, как мороженое на солнце. К приходу Алевтины от меня осталась только липкая лужица.
Алевтина с порога оценила ситуацию.
– Так, все ясно, судя по кретиническому выражению лица – великая любовь. Отсутствующий взгляд, блаженная улыбка – налицо симптомы тяжелого заболевания.
– Ладно, чья бы корова мычала…
– А я что? Я ничего. В свое время и мы болели, и ты надо мной смеялась, теперь моя очередь.
– Ох, Алька, что-то будет…
– Что?
– Понятия не имею.
– Ну а не имеешь понятия, так помалкивай, а то раскудахталась – что-то будет, что-то будет. Конец света, что ли?
– Надеюсь, что не света, а Светы.
– Какой еще Светы?
– А его жену Светой звать.
– Ну ты даешь! Ночку с мужиком переночевала, в ресторан сходила – и здрасьте, он разводится. Жди дожидайся, дурища набитая. И не мечтай. Он сейчас с ней в отпуск укатит, там она живо смекнет, что мужик втюренный, и так его обработает, что он о тебе и думать забудет.
– Ты что? – безумно пугаюсь я. – Да я просто скаламбурила, а ты и вправду решила, что я его разводить собираюсь? Да Бог с тобой, это вообще не мой стиль. Да, кстати, вы когда в Молдавию едете?
– Андрей уже билеты купил, едем через неделю.
– И сколько вы там пробудете?
– До конца августа, а что?
– Аленька, ты мне ключи оставишь?
– Ясное дело, оставлю, не боись, Кирюха, будет тебе квартирка для любовных свиданий. Если он, конечно, вообще прорежется, твой Робеспьер.
– Марат, – слабым от переживаний голосом поправила я.
– А по мне один хрен, что Марат, что Робеспьер, я всю эту революционную сволочь терпеть не могу. Ручаюсь, что твоя мама скажет: порядочного человека не могут звать Маратом. Хочешь пари?
– Какое там пари! Именно так она и скажет.
В разговорах о Марате мы просидели до глубокой ночи.
В течение недели мои близкие друзья как-то разом разъехались на отдых. Все уже знали о великой любви. Не понимаю, что такое со мной приключилось, раньше так не бывало, но у меня возникла такая неодолимая потребность говорить о нем, вновь и вновь проживать эту встречу, что на меня уже начинали смотреть как на полоумную. Во всяком случае, когда, никого не застав, я позвонила жене моего старого друга, с которой мы были в хороших отношениях, но не более того, позвала ее к себе и вывалила ей все, она, похоже, решила, что я рехнулась. Вытаращив глаза, она слушала меня и сочувственно кивала головой. Впрочем, скорее всего, она сочувствовала не мне, а моим родителям, чья дочка вдруг безнадежно сбрендила.
