Федор Чернин - Вячик Слонимиров и его путешествие в непонятное
4
Два часа в резервуаре. Дас ист нох маль. Сейчас бы шнапсу… это… абгемахт.
Внимание Вячика привлекло легкое «всхлапывание» (иначе этот звук и не определить), доносившееся из коридора. «Сарафанов, придурок, думает, небось, что я тут у него все разобью, — думал Вячик. — Кстати, прекрасная мысль!» Он поднялся на ноги, действительно с намерением взять что-нибудь тяжелое и на глазах у хозяина именно разбить, хотя бы ближайшие стеллажи. Всхлапывание затихло. «Припух! Боится, как бы и ему не перепало ненароком». Вячик держал в руке увесистый глиняный кувшин. Он ожидал увидеть незнакомую виноватую физиономию, и если не разбить стеллаж, то по крайней мере сделать Сарафанову соответствующее внушение, когда из-за угла высунулась костлявая рука и потянулась к выключателю на стене. Мгновенно в сознании всплыли черепа на полках и смутный разговор с хозяином. «Я же его никогда не видел, был только невыразительный голос. Неужели я все время разговаривал с мертвецом?» Немедленно ужас-ситуация, разговор с воображаемым собеседником и безумие залов выстроились в стройную систему похмельного бреда, где к выключателю на стене могла бы тянуться такая вот костлявая рука. И сейчас она дотянется до выключателя, погаснет свет, и настанет уже полный, всеобъемлющий абзац!
Этого Вячик допустить не мог. Собрав всю волю, он восстал и рванулся к выключателю, бросив кувшин и ухватив подвернувшуюся под руку швабру. Из-за угла, в полном соответствии с развитием сюжета, появился безносый череп, прикрытый полувоенной фуражечкой, глянул пустыми глазницами из-под козырька: «Предъявите входной билетик».
— А такого не хочешь?! — задействовав последние резервы организма, Вячик рванулся и метнул швабру в направлении мертвой головы, но промахнулся (обычная, к сожалению, история). Мертвый кондуктор, или вахтер, нырнул обратно и, по-видимому, решив ретироваться, исчез за углом.
Несмотря на бодрое «А такого не хочешь!», сопровождавшееся ненормативной лексикой, Вячик, понятно, шел навстречу конфронтации с мощами умершего кондуктора неуверенно, и намеренно замешкался на повороте, дав возможность противнику отступить, и когда завернул за угол, скелета нигде уже не было. Зато рядом с большими напольными часами, как и давешний шкаф, перегородившими боковой проход, появились новые персонажи, склонились над шахматным столиком, как бы в раздумье над партией, двое мужчин. Первый, сидевший спиной, был одет в парусиновую тройку, другой, сидевший лицом, — в красноармейский френч стиля «арт-деко», дизайна художника Васнецова, со шпалами в петлицах и в синих штанах-галифе. Вместо островерхого шлема на голове у него почему-то помещалась тюбетейка. Блюхер, подумал Вячик, переводя неприличную фамилию с английского на русский лад, понимая, что и на этот раз не получится, и к играющим, на всякий случай, не приближаясь.
Шпалы в петлицах у мужчины, сидевшего лицом, были хотя и не маршальские, однако указывали, что за свою, судя по синим штанам, нескучную жизнь, он успел дослужиться до старшего командира, званием типа штурмбанфюрера, т. е. старшего командира, значит, руководил заградительной ротой, а может быть, и полком. Вячик полувысунулся из-за угла, но так и не смог разглядеть непонятно откуда взявшихся людей. До него доносились лишь отрывки их разговора. Очевидно, тот, что сидел спиной, недавно познакомился с «особистом».
— Мы с Андреем Ивановичем тоже искусствоведы, хотя и в штатском, — говорил парусиновый. — Мы и очередное звание получили за диссертацию «О природе возвышенного». А Родина прикажет, мы еще одну диссертацию защитим, «О природе возвышенного — 2», после этого нас вообще на лафетах возить будут, папахи мерлушковые выдадут, а наши безутешные вдовы будут беспрекословно интриговать, чтобы нас похоронили не на Ваганьковском, и даже не на Новодевичьем, а непременно в Кремлевской стене. Будем там лежать, а нам будут все завидовать. Ведь мы и есть средний класс, полковники и полуполковники от искусствоведения, а не эти жидочки самозабвенные, которые что-то еще там программируют, пока мы их на шконку припухать не отправили…
«Однако…» — подумал Вячик, но решил все же выбираться из укрытия. Какие-никакие, это все-таки были люди, и они, конечно, выведут его отсюда. Несмотря на сомнительные разговоры, это были, по-видимому, персонажи волевые и, как полагается военнослужащим и искусствоведам в штатском, не склонные к рефлексии. Вот бы кому попал Сарафанов под горячую руку, они бы ему показали «теорию выхода». Мало ли какие у них могут быть политические убеждения, зато именно такие, конкретные, наверняка помогли бы, спасли, если, конечно, правильно с ними себя повести. Вячик вообще-то уважал и побаивался так называемых «сильных мужчин» и в форме и в штатском. Те, к счастью, относились к нему более или менее равнодушно, наверное, ни в каком отношении не видели в нем соперника, что ли? Не считая, конечно, военкоматских, те в свое время проявляли к Вячику активный интерес и изрядно попортили ему и родителям крови, насилу отмазал его папаня.
— Физкульт-привет! — не зная, как надо правильно обратиться к товарищам, окликнул их Вячик, на всякий случай издалека и не то чтобы особенно громко. На его возглас, впрочем, ни один из сидящих не отреагировал, даже не поднял глаз, а «особист», продолжая сидеть лицом к Вячику, в буденновском френче, даже и не сморгнул. Его неуставной головной убор стал сползать и, достигнув критической точки, соскользнул с головы. Присмотревшись, Вячик заметил у «особиста», там, где была тюбетейка, розовую, как у кукол, деревянную голову с аккуратно спиленным верхом. Видимо, тут поработал неплохой театральный художник. На затылке у «особиста» оказалась, видимо лобзиком выпиленная, дырка сантиметра три-четыре в диаметре.
В тот же миг открылось окошко часов, и оттуда, вместо птички, появилась на этот раз натуральная человеческая голова: «Hello again! — с каким-то неуместным пионерским задором произнесла голова. — Извините, это я решил вас развеселить, чтобы вы не сердились!»
Голос принадлежал Сарафанову. Это он и был. Невыразительное лицо без особых примет не соответствовало звонкому голосу. Лет ему не могло быть более сорока. Выпуклые глаза навыкате и отсутствие подбородка делали его похожим на рыбу хариус. Типичный шизоид, командир, стало быть, всего этого хозяйства. Вячик отодвинул деревянного особиста и присел к шахматному столу. Этот чокнутый продолжает свою идиотскую феерию. Но, кроме него, тут, похоже, никого нет, значит, придется договариваться. Ни упрекнуть, ни тем более как следует покошмарить Сарафанова у него просто не было ни моральных, ни физических сил.
— Осмотрелись? Вот и славно, — тем временем говорил Сарафанов. — Могу сообщить, что здесь все экспонаты подлинные и расставлены в особом порядке. Тут раньше устраивались представления с музыкой и стриптизом. Обратите внимание и на часы. Они здесь самые точные. Знаете, какие часы показывают правильное время два раза в сутки? Вот именно!
Вячик посмотрел на циферблат. Стрелки поворачивались одновременно. При этом они не были соединены между собой, но в своем вращении подчинялись одному ритму. Цифры располагались не в обычном порядке, а как бы в зеркальном отражении, когда единица располагается слева от двенадцати, еще левее двойка, тройка и так далее, так что стрелки, хотя и двигались, совершенно ничего не показывали.
— Это просто наглядная демонстрация того, что времени в обычном понимании тут не существует, впрочем, как и пространства. — Сарафанов искоса, все еще с некоторой опаской посматривал на Вячика. Откуда-то издалека донеслось громыхание. — Мне еще не все пространство удалось организовать, как хотелось, — неожиданно закончил Сарафанов, — хронически не хватает обстоятельности.
Вячику показалось, что собеседник вроде бы проглотил половину фразы.
— Послушайте, Сарафанов, к чему весь этот балаган: скелет, чучела военных? Я уважаю странности и понимаю, что вы — человек неординарный, но вменяемый, ведь вменяемый, правда? Вы можете объяснить, что все это значит? И потом, я, конечно, дико извиняюсь, не найдется ли у вас хоть чего-нибудь выпить?
— Ни слова больше! — Сарафанов был рад, что его гость, кажется, сменил гнев на милость. — Пожалуйста. Хотя сам я к этому делу равнодушен, но понимаю, что человеку в вашем положении сложно привыкнуть к мысли, что придется остаться тут навсегда, и не опохмелиться. Это естественно, тем более вы вчера позволили себе, что отчасти и стало причиной…
— Умоляю, плиз! — прервал его Вячик, готовый, в принципе, стать на колени и ударить лбом прямо в грязноватую половицу. К счастью, этого не потребовалось.
— Извините, заболтался! — Сарафанов хлопотал, сама предупредительность. Там, на вашей половине, должна быть кладовочка, если, конечно, там все осталось по-прежнему, в этой кладовочке должно быть одно славное старинное винцо. Я хотел предложить, но вы заругались и убежали. Кладовочка располагается…
