Тимофей Ермолаев - Моха и другие
Мохе было плохо. Было тепло, даже жарко, но Моха укрылся старым зелёным пальтишком и обмотал голову зимним шарфиком. Моху морозило, его горло горело, глаза болели, из носа текло, а по вискам словно стучали маленькие, но увесистые молоточки. Моха молчал, только кашлял и думал, когда всё это закончится. Рядом с кроватью на стуле стояла коробка с целым тортом, с кремом и орехами. Моха его украл накануне, но сейчас у него не было сил даже снять картонную крышку. Он не мог даже просто превратиться в муху, а это было впервые в его жизни… Если бы превратиться в муху — он сразу бы выздоровел! Но… Моха продолжал кашлять и время от времени впадал в забытье. Когда после очередного из них ему стало немного легче, Моха открыл глаза и тут же услышал чьи-то осторожные, постепенно приближающиеся шаги. На улице уже начало темнеть.
— Кто здесь? — спросил Моха и даже не узнал своего голоса.
— Это я, Моха. Я пришла проведать тебя…
Теперь человек-муха увидел визитёра. Это была молодая симпатичная девушка в белом платье, белокурая и ясноглазая. Она улыбалась. Хотя Моха не любил всё красивое, незнакомка показалась ему самым лучшим, что он видел в своей жизни. Быть может, кроме только…
— Ты меня совсем не узнаёшь? — спросила девушка, всё так же спокойно улыбаясь.
— Нет, — Моха попробовал сесть в кровати, шарф упал на пол. — Ты кто?
Девушка, не отвечая, села на стул и поставила на колени вчерашнюю добычу мухи.
— О-о, у тебя торт, — рассмеялась она. — Ты не будешь возражать, если я попробую?
Моха не возражал. Он смотрел перед собой, его била дрожь.
— М-м-м, очень вкусно, свеженький… А мы с тобой довольно часто встречались…
Моха сделал ещё одну попытку превратиться в муху, но опять не вышло. Он посмотрел в глаза своей гостьи и вздрогнул. Он всё понял.
— Не сейчас, — слабо произнёс он. — Я тебя прошу: только не сейчас!
Девушка в белом рассмеялась.
— Почему же не сейчас? Сегодня, по-моему, вполне подходящий день…
— Я ещё не всё успел сделать…
— У тебя ещё есть время, Моха, — девушка бросила взгляд на крошечные часики.
— Значит, всё равно сегодня?
— Да. Может, дать тебе кусочек торта?
— Я не успею увидеть её…
— Моха, неужели ты думаешь о той девчонке?
Моха сел, сбросил пальто и посмотрел на свои кривые волосатые ручки и ножки.
— Ты просто меня не понимаешь… ты никогда не любила…
Девушка опять рассмеялась.
— Моха, ты меня совсем уморил! За всю жизнь ты пожалел одну-единственную девчонку, и теперь вообразил, что любишь её! Но не было в твоём сердчишке никакой любви!
— А что было?
— А было вот что: ты всего лишь испугался своего одиночества. Ты спас её тогда только для того, чтобы и она спасла тебя. Но потом опять испугался и сбежал от неё…
Моха молчал. Он знал, что его собеседница никогда не обманывает. Её иногда осмеливались обманывать, но она всегда была презрительно честна.
— Я хотел бы всего лишь взглянуть на неё, — сказал, наконец, Моха.
— Зачем? — девушка встала и подошла к кровати, отряхивая с тонких белых пальцев сладкие крошки. — Девочка выросла. Вышла замуж. Сейчас у неё двое детей. Она счастлива. Она про тебя забыла. Ты ей не нужен.
— Значит, я никому-никому не нужен?
— Да, — улыбнулась девушка. — Никому, кроме меня.
И она нежно поцеловала Моху прямо в губы.
* * *Утро следующего дня заглянуло в маленькую грязную комнатку на чердаке заброшенного дома. Там стояла кровать. На кровати вверх лапками лежал трупик маленькой мухи.
26 июля 2003 г.
Аптекарь
Золотые и серебряные монеты с лёгким стуком ложились на стол, позвякивая друг о друга. За окном гудел леденящий ветер, но в комнате было тепло и уютно. Хозяин дома, Микаэль Панакес, подводил итоги уходящего года. Перед ним лежала толстая книга, в которую Панакес аккуратно записывал результаты расчётов. Стол освещался электрической лампой, которая в те времена была модной новинкой, а потому доступна не каждому. Люди победнее пользовались газом, ещё беднее — керосином, а кому-то приходилось довольствоваться свечой или даже лучиной. Наличие электрической лампы свидетельствовало о достатке хозяина, впрочем, столбики золотых монет на столе красноречиво говорили о том же.
Панакес был немолодой, но ещё не очень старый мужчина, и слыл местной знаменитостью. Его аптека, располагавшаяся на первом этаже дома, была не просто аптекой, а храмом фармацевтического искусства. Микстуры Панакеса, его порошки и пилюли, рецепты большинства которых содержались в строжайшем секрете, поднимали на ноги, казалось, самых безнадёжных больных. Иногда захворавшие люди шли за помощью не к городскому лекарю, а к Панакесу, и он никому не отказывал. Главный лекарь Хорбурга, господин Грабер, имел все основания мягко говоря недолюбливать аптекаря, а его снадобья он неоднократно называл дьявольскими зельями. Наветы Грабера в прошлом чуть было не привели к изгнанию Панакеса из города, и он уж начал собираться к переезду. Однако, его спасло то, что много лет страдавший французской болезнью герцог решил наконец-то обратиться за помощью к аптекарю (лечение, прописанное Грабером, было совершенно бесполезным). Естественно, произошло чудо, после которого герцог облагодетельствовал Панакеса, а его недругам запретил чинить ему всяческие козни. Правда, старый герцог уже несколько лет как умер…
Тонкие пальцы аптекаря проворно сновали над столом, ловко управляясь с металлическими кругляшами, банковскими билетами и прочими знаками денежного достоинства. Пожалуй, и руки и пальцы Панакеса были несколько длиннее, чем следовало, но, как видно, это совсем не мешало их обладателю, а даже наоборот. Один из пальцев украшал массивный перстень с зелёным камнем. Наверное, аптекарь весьма жаловал этот цвет, ибо одежда его состояла из тёмно-зелёного костюма с жилетом изумрудной расцветки. На внушительном животе поблёскивала цепочка часов, впрочем, некоторая дородность фигуры только прибавляла ему солидности. Панакес был невысок. Его некрасивое лицо, хоть и с неправильными чертами, невольно внушало уважение: столько мудрости и внутреннего спокойствия читалось в нём. У аптекаря были большие выпуклые глаза (тоже ярко-зелёные), выпуклый лоб и гладко выбритые щёки и подбородок.
Панакес закончил расчёты, закрыл книгу, разложил монеты по ящикам, а бумаги, векселя и прочие документы спрятал в сейф. В это время где-то вдалеке прозвучал взрыв, а потом ещё один. Аптекарь поморщился. Молодой герцог, Гай Легурт, как только получил бразды правления в свои руки, объявил войну соседнему городу. Не успело тело старого герцога упокоиться в земле, как по улицам Хорбурга затопали солдатские сапоги. Конечно, с одной стороны, это неплохо сказалось на делах господина Грабера, других лекарей и самого аптекаря, но, с другой, эта война была абсолютно бессмысленна и никому не нужна. Поговаривали, что герцог Гай начал боевые действия, припомнив какую-то детскую обиду — то ли сын герцога Вальбурга, когда им было по пять лет, отнял у него леденец на палочке, то ли ещё что. Так или иначе, война началась, война собрала кровавые жертвы, и продолжала собирать. Сейчас славные войска герцога Гая держали город Вальбург в осаде, время от времени обстреливая его из мортир. Осаждённые лениво отвечали ружьями — припасов и питьевой воды было вдосталь, а неприступные стены, казалось, смеялись врагу в лицо.
Панакес подошёл к камину, присел и поворочал угли кочергой. В доме было тихо. Кроме него, здесь ещё жили (на третьем этаже) его слуги, два глухонемых брата, Эдвард и Фредвард, которые давно отправились почивать. На каминной полке стоял портрет миловидной девушки. Флёр Керт — так её звали — была невестой Панакеса, и вскоре они должны соединиться узами священного брака, если только тому что-нибудь не помешает. Флёр и Панакес познакомились случайно (аптекарь покупал у её отца цветочные экстракты), но с первого взгляда они, несмотря на разницу в возрасте, почувствовали какое-то непреодолимое влечение друг к другу. Несколько раз аптекарь и прекрасная дочь цветочника встречались в публичных местах, где им удавалось немного побеседовать. Узнав о странном интересе сестры, Тюлипа Керт посмеялась над ней и назвала Панакеса стариком и уродом. А вскоре аптекарь посватал Флёр. Константин Керт недолго думая ответил согласием, основную роль тут, конечно, сыграло финансовое благополучие Панакеса. Тюлипа Керт после этого вдруг поменяла отношение к будущему зятю и сказала, что тот «не так уж и плох».
Было уже слишком поздно. Панакес, очнувшись от задумчивости, направился в спальню, но тут зазвенел колокольчик внизу, зазвенел властно и требовательно. Когда аптекарь спустился на первый этаж, в дверь уже начали стучать кулаком.
— Микаэль Панакес? — прохрипел нежданный гость, хотя в этом вопросе не было необходимости: как аптекарь узнал визитёра, так и он сам был узнан.
