Владислав Дорофеев - Из России в Россию
Могоча. Вокруг сопки и деревня. Удивительно глупый барельеф, посвященный ВОВ, – вороватое желтое выступающее лицо с носом Дуремара, нахлобученной на лоб зеленой каской и выступом автомата. На маленьком базарчике пусто – только спят на прилавках двое пьяных молодцов.
Зилово. Портрет С.Лазо. Думал, его здесь сожгли, приготовил фотоаппарат для еще одного снимка, но нет, он здесь выступал на каком-то дурацком митинге в 1918 году, т. е. еще когда был жив.
Поселок весь в низине, железная дорога наверху, к зданию вокзала как бы переходы от насыпи. Почерневшие от времени и непогоды дома, широкие улицы, вокруг сосны.
Чернышевск-Забайкальский. Бюст Чернышевского, косматый радикал в длиннополом пиджаке, под серебряной краской, руки при деле. Здание вокзала стильное, а-ля Корбюзье 30-х годов.
Я теперь вспоминаю детские ощущения, когда мимо проносились поезда дальнего следования, хотелось быть там внутри, пожить той жизнью.
Я всю жизнь боролся с мужчиной в себе. Только в экстремальных ситуациях я сбрасывал шелуху воспитания и обращался к себе, и мужчина всегда побеждал. Несмотря на воспитание, на борьбу десятилетнюю, моя мужская сила чрезвычайно велика.
Ночь. Звезд нет. Горизонта нет. Небо чуть светлеет. Несется состав к заветной мечте творения. Нигде, только в поезде время не бежит так скоро и так неудержимо. Чай с бальзамом, дети спят. Покойно. Но нельзя все решить навсегда. Но я с детства выбрал вариант «спокойной старости».
17 июня, 1994 г.
Дарасун. Милиционер на пустом перроне. Чистый вокзал. Хорошая автодорога после поселка. Уникального простора пейзажи вокруг поселка. Река иногда. И как-то странно чисто. Земля ухожена, вспахана, нет нигде мусора, постриженные тополя. Но главное, хорошие шоссейные дороги. Очевидно, местность более цивилизованная, в отличие от всего, виденного прежде. Деревни чаще. И деревни ладные, с крепкими избами, крепкими заборами. На избах красивые яркие наличники. Деталь: даже проволочная ограда вокруг железной дороги не повреждена. И вновь огромное количество пустых площадей и территорий.
Нужно, как и 100 лет назад, вновь проводить планомерную колонизацию ДВ за счет беженцев из стран СНГ. Но для этого нужна ясная политика использования этих беженцев, куда, как, зачем. Наконец, нужна статистика кадровых возможностей беженцев, их кадровые ресурсы. Т. е. беженцев надо превратить в выгодный для России фактор.
Ночью проехали Приисковую. От нее рукой подать до Нерчинских рудников, где сидели декабристы, которых, конечно, надо было перебить, а не превращать в дурацкую легенду. Хотя, конечно, людям моего типа и уровня в начале двадцатого века царизм вовсе не казался хорошим.
Эфир стал богаче и на КВ, и на ДВ, и СВ. Но на КВ нет российских станций. Появился – ближе к Чите – местный радиоканал на ДВ и СВ.
Прощаясь с ДВ и севером, вновь вспомнил с огромным сожалением о биологическом человеке, каковым является коренной житель русского крайнего Севера и ДВ. Это особый вид человечества, никак и никем на уровне общественного сознания не сформулированный.
В Европе величественно строили, противопоставляясь, или сравниваясь с величием природы. А на Севере, на ДВ не надо строить, здесь человек-абориген – сам часть этого природного величия, природного эпоса.
У северян надо учиться, надо их изучать, надо их познать, пока они еще живы и легки на подъем. Надо понять их степень и возможности близости и родства с природой. Как, почему, за счет чего?! Величие окружающей их природы настолько очевидно. Но будучи частью этого величия, этого эпического природного величия, они должны быть с той же очевидностью велики и эпичны. Это должно быть очевидно.
Чита. Настоящая электричка, в тамбуре которой королевский дог в наморднике. Семь утра, но необычное оживление, людские потоки. Наших вагонных соседей встречали товарищи-северокорейцы. Нищие, но гордые. Другие соседи – спортсмены дебильного вида – вышли еще раньше. В пути у северокорейцев и спортсменов были одинаково хорошо заправлены постели.
Природа у Читы уже попроще, сопки поменьше, деревья помельче, леса пожиже, но просторы хороши и определенно романтичны. Выбор в киосках попроще и победнее. На фасаде вокзала текст о награждении Читинской области орденом Ленина в год моего рождения.
Могзон. Ничего. Людям даже лень продавать еду. Деревянная водокачка из черного дерева. Яркое солнце. Уже дорога приобрела качество дороги, свой распорядок. Все ближе к границе Бурятии.
Ася видела на лугу, «стаю коров, которую охранял человек с огромными зелеными ушами, которые свисали до пояса; человек даже не охранял, а просто был с коровами».
Петровский завод. 1789 год. Здесь отбывали срок декабристы, т. е. именно здесь. Здесь металлургическое производство. Здесь жалкие, нищие барельефы декабристов в ряд и тщедушный Ленин в неизменной статуе. Обветшавшее здание вокзала. Здесь люди способные, больше чем где-либо прежде продавалось здесь еды. 10 вареников – 800 руб., 0.5 кг. соленых огурцов – 1500 руб., салат из кислой капусты – 500 руб., пучок лука – 500 руб.
Кончается ДВ. Уже начинается Бурятия. Пространства меньше. Уже города чаще, земля освоеннее. Сопки перерождаются в холмы. Места становятся лиричнее и тоньше. Взгляд начинает раздражаться подобно коже, которую испачкали.
Я уже немного устал от смены мест. География меня пугает. Я гибну в этих пространствах, которые тайным изгибом чувства напомнили мне виртуальные ласковые изгибы ляжки давно забытой украинской танцовщицы. Значит, еще я жив, еще хочу жить, еще умею хотеть, еще не умерли мои желания. Еще меня не поглотила дорога, еще меня не раздавили просторы страны, которая остается гигантской и чудовищной для завистников – всей планеты. Я еще бегу вперед за поездом, который раскрывает пространства и судьбы, который ничего не оставляет позади себя, поскольку только движение имеет смысл.
Боль от потери выбора. Нет ДВ в нашей жизни. Все. Я с трудом оттуда вылезаю, я там слегка успел. Там было хорошо и вольно. Чуть меньше теперь воли в моей жизни, чуть больше смерти, чуть меньше жизни.
Улан-Удэ. Бурятия. Вокзал похож на кинотеатр. Гуляют буряты. Жарко. Южный город. Оживление на вокзале. Одеты кое-как. Лица кое-какие. Пьяный, грязный продавец мороженого.
Дорога уже превратилась в закон. Я уже не хочу останавливаться, я уже хочу вперед, я уже не могу стоять, я уже не терплю остановку, уже нет сил у меня останавливаться.
Уровень цивилизации здесь довольно высок, выше чем на ДВ. Здесь люди живут уже постоянно. Ухоженная земля, ухоженные дома. Природа иная. Кончился ДВ. Началось Забайкалье. Скоро Байкал. Лирика в природе, эпоса почти не осталось. Нежная трава. Природа всюду хороша, где нет человека. Здесь просто жарко. Трава выжженная. Юг. Лес преимущественно лиственный. Обстановка мягче, можно жить спокойнее, для белого человека здесь уютнее.
Перед отъездом из Хабаровска я узнал, что Валентин Ц. в Москве, что он лечился от психоза, что у него был паралич лица на нервной почве. Он хотел сломать меня. Это была его ошибка. Этот человек эксплуатировал человеческие слабости беззастенчиво. Я его остановил. Пострадал сам.
Байкал. Я полюбил его в первую нашу встречу. Он был спокоен и целомудрен, задумчив. Несколько лодок. Ловили рыбу. И в этот час над Байкалом звучал в радиоэфире репортаж с заседания областной Думы из Иркутска. Серая, тихая и легкая вода, нежная рябь, редкие чайки и безбрежный размах, туманный дальний берег, и мы уже один час едем по Транссибу, касаясь слегка Байкала.
А у Аськи выросли зеленые волосы, а на огороде, мимо которого мы проезжали, стоявший спокойно стожок вдруг взлетел и исчез где-то там, где придумали зеленые волосы у пятилетней девочки.
Слюдянка. Здание вокзала 1904 года, из булыжника, или обтесанного песчаника. Стоит как ни в чем не бывало. Омуль горячего копчения – это вкусно. Один омуль – 1000 руб., бутылка кефира – 1000 руб., калач – 700 руб., бутылка пива – 1500 руб.
Мы ехали мимо Байкала, вокруг него, четыре часа. А он все оставался сам по себе, покоен и тих. И почему-то на нем и возле него пустынно. А дороги вокруг и после него посыпаны белым щебнем.
Иркутск. Дыхание огромного города, самодостаточного, крепкого – таких городов в России мало. Это уже цивилизация с вековыми традициями. Огромный вокзал, анфилада зданий, перроны, подземные чистые переходы. Город не думающий о просторе – он просторен и раздолен. Чувствуется развитая инфраструктура. И манящие миражи ночных огней. Сразу радио.
На здании вокзала часы показали: 19.57–19.56-19.55, затем 19.56–19.57, и уже затем положенное время. И как-то тихо было на вокзале, нет бестолковщины и обычной суеты. Город на Ангаре. Устремления страны в 70-ых годах – это Сибирь, затем ДВ. Страна развивалась даже логично.
Ночью мы подхватили свет прожектора идущего параллельно поезда, окна которого, как иллюминаторы подводного судна, идущего полным ходом сквозь плотное вещество ночи. Ночь, как осязаемая плотная субстанция.
