Макс Гурин - Душа и навыки
Обзор книги Макс Гурин - Душа и навыки
Максим Скворцов (ныне Макс Гурин)
ДУША И НАВЫКИ
По заказу Гостя Телерадио и по катиному совету, словно она мне Пушкин, а я Николай Василич, — «Дорогу жизни» хочу!.. Что называется: весна пришла — курочка напилась…
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Теперь аккуратно будем. Потому что вперед! Пора, и пусть поэтому светит! Каждый ведь что-то умеет?.. Или не все хороши?
Так одна моя знакомая полагала, что кому-то дано, а кому-то — отсутствие предположено. Так и жила, как все, — это правда. Но теперь с Хорошею судьба мне велит… Не слишком близко пока, потому что боимся оба. Знакомых много у нас позади, которые слишком смело полагали что-либо на чей счет.
Я определённо родился ровно двадцать пять лет назад. Меня кличут — не дозовутся разного рода трубы; в произведениях своих я как не в сказке силен, а в жизни — боимся оба. Опытны мы зато: не случится — беды не будет. Не будем классифицировать. Что мы классики, ходики, самолёты, океаны любви? Не ночевало. Ату!
Мы два сентиментальных пруда. Наше серое вещество рассекают челны: её вещество — крейсер (рассекает), а моё — бригантина, потому что во мне на одну хромосому меньше. А раз это так, то Я и никто иной дискурсу нашему рулевой! Коль сантименты, так у меня ярче выражено. Оттуда и бригантина: из детства, империи плюшевых безобразий.
Буратина жестокий. У него такой нос, как будто он заведомо непорядочный взрослый. Артемон — не собака, а кошка. Мальвина — не девушка детства мужской мечты, а просто актриска. Кабаре, где ноги превыше голов, — предел. Да и пусть так. И так мне светло.
Мы учились, учились — и на нам! (Это как «на тебе!») А мы хотим ли?
Нам при этом всё интересно, ибо хочется сильными быть. Чем больше горестей, тем охотнее врём. Тем охотнее врём себе, что мы ещё пуще верим, чем в Буратино. Что нам его нос? Труха. Мы ещё маленькие. Мы чуда хотим. Жертвуем малым ради большого.
А потом напридумываем себе всякого человечества, и рука к руке протянуться не смеет. Думает, зачем ей моя — у ней своя такая ж, а по мне, так и лучше, нежнее, красивей.
Чего-то я прям, как Розанов! Баста!..
ГЛАВА ПЕРВАЯ, в которой я ничего не знаю, ни о чем не ведаю; а главное — не пойму, Я ли я, или Она в моём представлении. В моём ли?.
Сигареты — палочки. Они отравляют нас. Как приходим мы к ним? По-разному все, но ждут ли они? Что там у них с индивидуалкою вольной? Это ведь понятно любой царевичевой матЕри (см. «кричалА» (прим. Сквор.)): если сынуля — хуевый будущий рыцарь — он, как курочка напьется, как ступит на двор как будто безоблачная семнадцатая, восемнадцатая там, весна, так время любить, но там никаких новостей: кривая дорога.
Дурная компания, чрез какую бы букву ея ни писать. Там же — сигареты у Ыцаря (потому что до Р. не дотягивает. Не о том, с другой стороны, думали во время Зачатия, сами виноваты, родители.) Алкоголь в рамках обязательной университетской программы по Античной литературе, Ерофеев… Как жаль, что комсомол отменили как раз на первом же курсе!
«Ждет тебя кривая дорога!» — оная матерь гогочет, и сама не поймёт, радостно ль ей, что сын — хуйня у нее, иль печально, ибо жалко урода-кровинушку. Женщины!
Там на дороге кривая не токмо самость ея, дорога то бишь сама собой разумеющаяся при раскладе таком, когда сын не царевич, а хуй знает что. Кривое там все. О-о! А-а! у-А-у! США! США! США!
Интересовал вопрос в детстве, наряду с Буратиновым будущим неприятным, почему все нормальные люди говорят «СэШэА», а политики, особенно те, что из КэГэБэ, предпочитают строить снобистские хари и небрежно так, словно жвачный пузырь раздувают, чтоб его уморить со хлопком, говорят «СъШа».
И вот, с точки зрения мамки, сына ждут сигареты, вино и беспорядок интимный. Но ждут ли его сигареты с их, сигаретиных, точек зрения, каковых точек на каждой табачной планете будет не менее двадцати. Поначалу. Не менее…
А потом, поскольку нас сигаретины точки зрения как-то мало волнуют (что ж мы, совсем что ли приветствуем всех? Сигаретины точки зрения нас ещё интересовать должны! То есть в соответствии с мнением каждой табачной палочки мы должны что ли убеждения свои корректировать? Может нам ещё и поучиться у них чему есть? Может они, как собаки, все понимают, да не говорят?), то мы постепенно их количество сокращаем; приблизительно до бычков. Я обычно — до желтых, но некоторые мои знакомые девушки предпочитают до белых. Это их право.
Хоть и не навсегда дано оно им. Превратится какая из них за свое недостойное куртуазных принцесс поведенье в сигарету иную и да будет своей точки зрения лишена.
Этого мало. Мало того. Мало мне. Мало ей. Недостаточно. Но могло бы не быть и этого. Как поет Агузарова, кому сказать спасибо?..
Я, если сигареты мои… Я, если сигареты мои… Я, если сигареты мои… Я, если сигареты мои приходят к логическому концу в своих отвравляющих мои легкие размышлениях; отравляя СВОИМИ беспонтовыми, я бы сказал (собственно, и сказал. На тебе!) размышлениями МОИ легкие размышления, потому как и облегчают они тоже, душу там, например, боль снимают (даже зубную), — ведь иначе я бы их не курил и вообще плевать бы хотел… на их необразованный дискурс, что они мне, манна небесная (а вдруг правда?), — я тогда, когда они кончают, их не сразу в помойку, потому как знаю, что никому знать не дано что у кого впереди: вдруг завтра денег не будет даже на «Союз-Аполлон». Я их скапливаю в пепельницу, а потом, если случается, как предполагалось, то есть — «голяк»; о, я тогда знаю, что делать: хвать трубочку и ну туда остатки желтых бычков крутить…
Покуришь такую херь и минут двадцать не хочется больше.
А бывает зеленая… Тогда иной горизонт. Он виден даже бывает.
Подчас вырисовывается такой обаятельный, если я не взираю на дорожную кривизну, и манит меня, сулит, сулит, если я действительно правильно смотрю на спираль: сверху несколько, чтобы видеть круг, а не выдаю, вместо того, чтоб видеть реально, за действительное свою нестерпимую жажду.
Говорю по телефону. Кому сказать спасибо? Ей или мне? Или это то, во что я столько раз уже себе обещал не верить? Себе ли? Обещал ли? Искренне ли, или опять утолял что-нибудь (жажду все ту же)? May be, это все же была спираль, и я не видел кругов, и трубы меня никуда не звали, никто не ждал, даже сигареты и желтые агнцы, которых потом вторично для скорбного фимиаму, но… просто лгал себе (себе ли?) что вижу круг. А круга не видел, нет. Не ночевал он. В моём ли доме, в ее?
Думал, что право имею считать, что если я так хорошо представляю себе, что якобы смотрю на спираль сверху и почему-то уверен, что в этом случае она будет круг, то и впрямь вижу Ее?..
А Она, вот она самая, Хорошая Моя, она, когда говорит слово «круг», — он у нее ведь небось, круглее, чем мой…
Это так, предположение. И так мне светло. Надысь, надысь, надысь. Лобачевский — FUN'S!
ГЛАВА ВТОРАЯ, в которой я расскажу про шарики
Парит в поднебесии Шарик и счастливо гавчет: «Все позволено мне и отцу моему!!!» Что, менестрели, съели?!
Ах, как некрасиво все это! Не спасется мир. Хо-хо! Йу-хо! Й-йес!
Но чему-то ведь хоть немного порадоваться, похихихать, пощекотать кого, а Хорошая покусать грозится, но ей мешают, впрочем, нехотя, сами того не желая, пьяны.
Не надо скучать. Надо радоваться. Что вам не радость — шарик? Чем?
Он же тоже круглый. Он тоже спираль, на которую смотрим мы снизу, если люди. Сверху нам не дано. Но мы, с другой стороны, и не просим давно уже ничего.
А шарик летит. Он просит. Самим полетом своего дерзновенного сердца он как будто вымаливает что-то у нас, коли мы все. Мы ведь все для него. Ему, Шарику, не очень важно; то есть, конечно, он все понимает, что можно любую общую сумму пока не заебет на слагаемые, но мы целостность для круглой и все уменьшающейся в размерах птички. Вот он и точка уже, а значит, тем сплоченнее наши ряды, тем неслучайнее встречи. А расставания — этого Шарик учесть не хочет, потому что он сам не хуже кубов сумасшедший.
Ему, в общем, и слезы — штука знакомая, и хихикать не прочь он, и щекотать и кусаться. Ему хорошо — он шарик. Наплевать ему на тех, кто думает, что он спираль, если сверху смотреть. Он прав. Совершенно прав. Что они ВСЕ со своим «если», «если посмотреть», «если посмотреть, то…» Никогда они не посмотрят, покуда вертикаль существует. Пусть себе придумывают хуйню, букашки, на здоровье, нет problem off.
Вот, думает девочка, я и на шаре. Думает, на шАру, но нет, на беду. Всем одна существует известность: чтоб приросло — требуется отдаться. Это с точки зрения того, кому на гавчущий шарик дозволено смотреть сверху, что, предположим, допустим, что ОБЪЕКТИВНО. Но если дозволено, — значит — язычество: бесконечная цепь иерархий по разному типу, каждый из которых также из иерархии родом, только другой, отличной от империи плюшевых безобразий, коим империям тоже нету числа, да и некому ставить пробу, но несомненно одно — ежель вот так, то сверху верхов можно не то, чтоб предположить, а считать аксиомой наличие ещё одной сигареты, ещё одной точки, ещё одного зрения. И вот с пункта взгляда (простите, ради Христа) предыдущего, — чтоб приросло — требуется отдаться.
