Эмилиян Станев - Тихим вечером
Паренек-сапожник уже держал лошаденку под уздцы, толстый полицейский, сумрачный и злой, махал рукой, указывая Антону на ведро и воронку. Карие глаза парня потемнели от тревоги, утеряли свой жизнерадостный блеск. На лице были смятение и страх.
— Эй, Монка, — окликнул его полицейский, проходивший в этот момент мимо. — Видал того, под навесом? Протянул ноги! И тебя сволочём туда же. Тебе б, дурню, сапоги латать, а ты запрещенные книжки читаешь! — Он больно дернул паренька за волосы. Тот покачнулся.
— Трогай! Чего смотришь? — прикрикнул толстый полицейский.
Антон взял вожжи, и телега покатилась со двора. Ведро и воронку нес паренек.
Они выехали на ту же самую узкую извилистую улочку, сразу наполнившуюся громыханием пустого бочонка. Лошадка норовила перейти на рысь, но Антон с такой силой натягивал повод, что она чуть ли не подымалась на дыбы. Он чувствовал, как напрягаются мускулы и как зреет в душе отчаянная решимость. Лицо убитого стояло перед глазами, переполняя сердце болью и гневом.
Он шел быстро, не оглядываясь, опустив голову, в каком-то странном состоянии, не видя и не слыша ничего вокруг, точно вдруг оглохнув от грохота бочонка и стука колес. Когда улочка осталась позади, он отпустил повод, и лошаденка затрусила быстрее. Он оглянулся на конвойного. Кобура револьвера застегнута. В левой руке — короткий прут.
«Минимум три секунды, чтобы выхватить револьвер, и еще одна, чтобы снять с предохранителя», — подсчитал Антон. Он ненавидел этого человека, как саму смерть.
Подняв голову, он увидел впереди горы. Синевато- зеленые, окутанные маревом, они возвышались стеной, широко раскинувшейся в стороны. Сердце зашлось от нестерпимо жгучего желания оказаться наконец в этой похожей на море синеве. Там его товарищи. Он мысленно посылал им свой привет. Увидит ли он их снова, узнают ли они, о чем он думал в последние минуты жизни? Узнают ли, как дороги были они ему… как бесконечно он им верен…
Антон обернулся, чтобы встретиться глазами с пареньком-подмастерьем, тоже товарищем по борьбе. Подумать только, в бессильной своей злобе он мысленно взваливал на него вину за свой арест. Вот кому суждено быть пассивным свидетелем его гибели, если побег не удастся. Они обменялись одним из тех долгих взглядов, которые не забываются до конца дней.
А вот и чешма. Лошаденка наклонилась над корытом, и полицейский приказал отпустить поводья. Руки у Антона тряслись, ноздри раздувались, какие-то огненные вспышки слепили глаза. Исподтишка следил он за тем, где станет конвойный. Тот шел сзади, шагах в пяти-шести, и, если б сейчас броситься на него, он вряд ли успеет воспользоваться своим оружием.
Антон ступил ногой на закраину корыта, ведро поставил на каменную кладку чешмы и крепко охватил руками воронку. Паренек-сапожник так и впился в него испуганным взглядом, и он подумал со страхом, что этот взгляд может выдать его намерения. Но в ту минуту, когда он совсем уже собрался обрушить воронку на конвойного, тот вдруг полез вверх и ступил на чешму.
Антон проследил исподлобья за его ногами. Конвойный словно бы ощутил этот взгляд, потому что отступил чуть в сторону и хлестнул прутом по голенищу. Антон нагнулся и подставил ведро под кран, опустил воронку в бочонок и встал к полицейскому спиной, разглядывая кукурузное поле. Все трое хранили молчание. Лошаденка громко фыркала и, отгоняя мух, била хвостом по пустому бочонку, отзывавшемуся гулким и звонким эхом; с веселым журчаньем лилась в ведро вода, и каждый раз, как лошаденка взбрыкивала, хлопая копытом по темной луже возле чешмы, телега то продвигалась, то снова откатывалась немного назад.
Ведро наполнилось, и он вылил его в бочонок. Паренек-сапожник держал в руках повод. Телега будет некоторой помехой, так как, если обезвредить конвойного не удастся, придется ее огибать.
Снова журча побежала в ведро вода. Выпрямившись, он заметил, что полицейский сел на взгорке, над самой чешмой, где из плиты выкрошился камень. На таком расстоянии он был абсолютно недосягаем. Чтоб напасть на него, потребовалось бы вскочить на каменную кладку чешмы или же обогнуть ее, вскарабкавшись по склону холма. За это время полицейский сто раз успеет приготовиться к встрече. Оставался второй вариант. Он счел его единственным — быть может, еще и потому, что все же не хотел убивать этого человека, у которого, наверно, дома, в селе, жена и дети.
Когда ведро наполнилось, он нагнулся и в последний раз взглянул на паренька. Глаза у того были вытаращены, рот открыт. Ведро, описав короткую дугу» полетело в полицейского, и, прежде, чем тот опомнился, его окатило водой, а тяжелая воронка ударила в грудь…
Вобрав голову в плечи, Антон мчался по голому лугу. Никогда в жизни не слыхал он, чтоб ветер так свистел в ушах. Тело было устремлено вперед так, что ноги, двигавшиеся с бешеной скоростью, с трудом уравновешивали его тяжесть, а руки взмахивали быстрей, чем крылья летящей птицы. Он бежал по прямой, позабыв о том, что надо петлять, чтоб уберечься от пули. Все его существо напряженно ожидало, когда прозвучит выстрел.
Первые секунды показались ему веностью, и он был удивлен, что слышит только вопли полицейского, а выстрелов нет. Он добежал уже почти до середины луга, когда слева от него взметнулось облачко пыли и раздался первый выстрел девятимиллиметрового парабеллума. Второе облачко взмыло у него чуть ли не из-под ног, и ему показалось, что он перепрыгнул через пулю. Послы — шалея третий выстрел, четвертый, пуля просвистела высоко над головой. Потом пятый, шестой… Он считал их, насколько был способен сейчас на это его мозг, в котором мысли проскакивали стремительно, обрывками, без начала и конца… Выстрелы прекратились. Может быть, кончились патроны? Или пистолет дал осечку?
Охваченный безумной радостью, он чуть замедлил бег, поднял голову и посмотрел, далеко ли до кукурузы. Да, еще бежать и бежать. И он с новыми силами помчался по ровному лугу. Он был уже у жнивья, когда вдруг пошатнулся от сильного удара в спину. Тьма заволокла глаза, земля словно выскользнула из-под ног. Однако ему удалось сохранить равновесие, и он продолжал мчаться все так же быстро, всем своим существом тревожно вслушиваясь в себя, стараясь понять, что же произошло. Тут грянул еще один выстрел, и он увидел, как пуля взметнула пыль со стерни.
Он все ждал, что ощутит боль или приближение смерти, но боли не было — только правая половина спины как бы одеревенела. И в одной какой-то точке словно бы жгло. Он решил, что его только слегка задело, и продолжал бежать, слыша свое тяжелое дыхание и глухие удары ног о сухую землю. Но темное, зловещее предчувствие проникло в сердце.
Желтая стерня с сухим потрескиванием убегала назад, а зеленая стена кукурузы становилась все ближе. Учащенно, отрывисто колотилось сердце, из пересохших губ с шумом вырывался воздух. Он остановился и оглянулся назад. Полицейский стоял все там же, у чешмы, и яростно размахивал револьвером, в котором уже не осталось патронов. Значит, не решился броситься в погоню — из страха, что второй арестант тоже сбежит. В сознании мгновенно отпечаталась картина — вороная лошаденка, впряженная в телегу, издали похожая на большое насекомое, пологий склон холма над чешмой и белые домики городка. Мысль подсказала: погоня не заставит себя ждать, и он заторопился навстречу кукурузе. Там, где его обожгло пулей, теперь чувствовалась тяжесть. Он провел рукой по правой стороне груди, под ребрами, и рука стала мокрой от теплой крови, которой была пропитана рубаха. Тогда он понял, что ранен навылет. Им овладел страх, и даже не страх, а ужас, сменившийся потом жалостью к самому себе. Он всхлипнул, точно беспомощный ребенок, который не в силах толком понять, 30 что с ним происходит. Но он поборол себя. Подавляя отчаяние, стал думать о товарищах. Живой или мертвый, он должен к ним добраться. Только там может он рассчитывать на помощь. Только там, и нигде больше! Мысль сосредоточилась на ране, он сказал себе, что надо экономить силы. Правая рука придерживала саднящее место. Он поднял ее, осмотрел. Рука вся была залита алой кровью. От вида крови ему стало дурно. Он зашатался, закрыл глаза и с трудом удержался на ногах. Всего несколько шагов оставалось до зеленого кукурузного поля, которое спрячет его. Вот оно! Он вбежал в зеленые заросли, но уже в следующее мгновение перед ним раскинулась волнами холмистая голая пашня, расчерченная лишь межами и редким, низким кустарником. Кукуруза, как оказалось, росла длинной, но узкой полоской, самое большее шага три в ширину…
Он застыл, увидев, что попал в западню. Было ясно, что двигаться следовало только вперед. Любая попытка спрятаться или свернуть в сторону только сократит расстояние между ним и преследователями, но как бежать по голому полю, где его так просто заметить и пристрелить? Он повернул и бегом двинулся вдоль полосы кукурузы. В конце ее земля немного уходила под уклон, — значит, там какая-то лощина. Хорошо бы туда добраться. Добежав до лощинки, он с радостью увидел, что она ведет в настоящий овраг, поросший деревьями.
