Анджей Брыхт - Дансинг в ставке Гитлера
А не было бы ошибкой пойти в снятый у хозяина чулан, отвязать велосипеды, отделить от ее машины свою, сесть на этот старый, добрый, любимый велосипед, который был частью меня самого, и рвануть отсюда финишным спуртом, пройти на шестидесяти километр, а то и два, миновать пару поворотов, сменить пару дорог, вернуться в Августов, сесть на берегу Белого озера в туманных сумерках и, играя на гармошке, утопить воспоминание обо всей этой истории, которая не больше чем камешек в прибрежной воде.
Не было бы ошибкой сбежать вчера, после встречи с мотороллером «ламбретта». Не было бы ошибкой сказать этой девушке, когда она подошла ко мне, сидящему на свае разбитого мола, — не повернув головы, а только перестав играть:
— Катись отсюда, цыпочка.
Да, все это не было бы ошибкой.
Только разве тогда пришлось бы чего-нибудь стыдиться? И о чем-нибудь так вот думать? И было бы тогда от чего поумнеть?
Мы тут же поехали к озеру Мамры, там на берегу стояли мотороллеры и машины, длинный пирс гудел от босых ног, вся эта публика прыгала в воду, над которой вздымался тонкий, молочный и редеющий слой тумана, вода на рассвете теплее всего именно в тот момент, когда встает солнце, это было утреннее омовение с воплями и бултыханием, потом они уплывали парочками к далекому островку, становившемуся с рассветом все отчетливее, и оставались там подолгу, машины терпеливо ждали, я тоже прыгнул в воду и почувствовал себя прекрасно, Анка плавала быстро, прежде чем я заметил, она уже отмахивала к острову, а за ней, будто акулы, кролем шли трое.
Я поднажал и догнал ее, но она не хотела возвращаться, я боялся, как бы не случилось что-нибудь неладное — она же столько пила, уморилась от танцев, судорога могла схватить и утащить ее на дно, я плыл с нею, все время внимательно глядя на ее лицо, исчезающее и выныривающее из воды, она плыла классическим брассом, те трое, как акулы, шли за нами, и я даже рад был этому — если бы с Анкой что случилось, было бы легче дотащить ее до берега.
На острове я увидел, что это малорослые и хлипкие парнишки; Анка криво усмехнулась и махнула им рукой, мы отошли в густой, царапающийся лес, но наткнулись на полянку с палатками и потому пробрались подальше, сели там на пеньках, немного дрожа от холода и растирая гусиную кожу.
— Не грусти, — сказала Анка, легонько хлопая меня по спине. — Ты странный, но ведь и я тоже. Может, по-иному, но тоже.
— И вовсе ты не странная, — сказал я, растирая ей плечи.
А сам думал: «Черт знает, до чего странная».
— Ты меня не понимаешь, — сказала она, стуча зубами.
— Понимаю.
А сам думал: «Нисколько я ее не понимаю. Ну нисколько».
Она крепко прижалась ко мне, я ее обнял, в первый раз мы прикоснулись друг к другу вот так, почти без одежды, так что меня просто затрясло, листва на деревьях почернела, деревья зашумели тяжело, стало так душно, словно самый воздух исчез.
Это был наш первый поцелуй. Анка засмеялась и дернула меня за мокрые волосы.
— Ах ты, ребеночек, да ты же ничего не умеешь…
Я до того обалдел, что даже не понял.
— Ты знаешь, как этот остров называется? — спросила она.
— Нет.
— Остров Любви.
Она опустилась на землю, влажную и шершавую от хвои, раскинув руки, а одной рукой держала меня за щиколотку и смотрела в небо. Она щекотала мне ногу, а я сидел неподвижно, внимательно глядя на нее.
— Очень красиво называется.
— Что?
— Этот остров, — сказал я. — Я много островов на озерах видел, и каждый так называется. Остров Любви. Или Чертов остров. Здорово, только ничего другого люди будто и не могут придумать.
— А что бы ты хотел? — Она уже начала злиться.
— Откуда я знаю! Как-то иначе. В Картузах я видел один — я тогда на байдарке шел и разбился на камнях, — Дьявольский Назём назывался. И правильно.
— Это там у тебя байдарка разбилась? — спросила она странным голосом, как будто с другого конца света.
— Там.
— Ага.
И тут я снова совершил ошибку, потому что, когда она начала подниматься — неловко, точно усталая донельзя, — я подал ей руку, и помог встать, и отряхнул ей спину от прилипшей хвои, травы, кусочков коры и маленьких прутиков, и сказал, действительно озабоченный:
— Как бы ты не простудилась…
— Болван! — крикнула она.
Так мы стояли друг против друга, и тут я задрожал, попытался обнять ее и поцеловать второй раз, и она тоже дрожала от возбуждения и от озноба, но она отшвырнула мои руки и, пожав плечами, медленно, осторожно ступая, пошла к берегу.
Мы быстро приплыли обратно, и там, на пирсе, когда я скакал на одной ноге, ковыряя пальцем в ухе, чтобы вытряхнуть воду, Анка ехидно спросила:
— А одеваться ты сам умеешь?
Вся эта публика с машинами куда-то разбрелась, часть уже уехала, мы сели на свои велосипеды и добрались до молочного бара, а после завтрака я достал карту, чтобы посмотреть, куда нам двигаться. Можно было и в Миколайки, и в Венгожево. В Миколайках база яхтсменов, наверняка у Анки там опять знакомые, поэтому я схитрил:
— Красивое место Венгожево, знаешь его?
Она поморщилась.
— Нет. А вот Миколайки знаю. Там интересно.
— Весь город ремонтируется, — брякнул я наобум. — Парень один говорил. А Венгожево ближе.
Она не очень охотно, но согласилась.
Я проверил резину, немного подкачал, и мы поехали.
За Гижицком расходятся три дороги.
— Сворачиваем направо! — крикнул я.
Но тут, когда я входил в вираж, а она была в каких-то двадцати метрах позади меня, мимо промчался быстрый, сверкающий, как ракета, «мерседес», увлекая за собой дымку, влетел на шоссе, идущее прямо, только мигнул еще знак «D» над регистрационным номером сзади, а жал он по меньшей мере сто двадцать, потому что только в глазах мелькнуло, будто отблеск на воде.
— Это тот немец! — крикнула она, проезжая мимо поворота.
Я оглянулся, Анки за мной не было. Она быстро уходила по тому шоссе, куда скользнула машина, изо всех сил крутя педали, будто хотела ее догнать.
— Стой, ты куда едешь?! — крикнул я.
Но она не слышала или не хотела слышать, деревья уже заслоняли ее.
Я притормозил, повернул обратно, переключил шестеренку и, стоя на педалях, спуртанул. Вираж-другой, и я догнал ее — все это время она бешено крутила, — схватил сзади за седло, придержал, и мы остановились на обочине.
— Куда ты едешь?
Она молчала.
— Едем обратно.
Я повернул, но она снова поехала прямо. Я рассвирепел:
— Ты хочешь ехать со мной? Или одна? Говори!
Я медленно ехал рядом с ней, она подбавила скорости, и мы вошли в поворот, она срезала его и вышла на левую сторону шоссе.
— Сходи направо! — крикнул я.
Хоть бы что.
— Сворачивай, — говорю, — а то столкнешься!
— А тебе что! — крикнула она.
Я-то знаю, что может получиться при такой неправильной езде. Промчалось несколько автомобилей. Раза два я похолодел. С какого-то грузовика ее крепко обложили. Наконец мы въехали в маленькое селение, шоссе перешло в разъезженную улочку. С Анкиной стороны тянулась длинная красная стена. Поворот! Анка едет у самой стены. Едем быстро. Поворот крутой, чуть не под девяносто градусов. И тут сбоку, из-за стены, вылетает парень на мопеде. Анка в метре перед ним. Оба резко тормозят. Машина парня пляшет то влево, то вправо. Он проносится мимо Анки, почти задевая ее. Анка сваливается с велосипеда. Парень взлетает в воздух и падает на середине дороги. Машина его крутит колесами, юзом съезжает в канаву на моей стороне, чуть не сшибив мой велосипед — сантиметра не хватило.
Парень лежит неподвижно. Анка вскакивает и бежит к нему. Он встает, зеленый от страха. Руки содраны в кровь.
— Живой? — кричит Анка.
Я бегу к ней. Оттягиваю ее с середины дороги. Поднимаю велосипед. Парень прыгает в канаву, вытаскивает свою машину. Я вижу, что она целая, никаких поломок.
Кричу:
— Как ты ездишь, дерьмо этакое!
Он пытается что-то сказать, потом только машет рукой и выправляет руль, зажав колесо между коленями.
— Садись! — кричу я Анке, подавая ей велосипед.
Она быстро усаживается на седло.
Парень запускает мотор и, виляя, уезжает. Мы тоже едем.
— Газуй! — кричу я. — Как только можешь!
Три километра быстро остались позади. Потом я подал знак, и мы свернули в лес. Тут было прохладно.
Мы сели на мох, и Анка стала разглядывать разбитое колено. Ничего страшного. Она легла.
— Спать хочется, — сказала она.
Тут я достал из левого контейнера книжечку и бросил ее на мох перед Анкой.
— На-ка, почитай, поучи правила движения, а потом и поспать можешь!
Что началось! Анка вскочила и разодрала книжку в клочья, швырнула их в меня и закричала:
— Не командуй мною, идиот! Глуп ты еще для этого. Дурак, олух! Хам!
И она кинулась на меня с кулаками. Я крепко сдавил ее кисти. Она начала лягаться. Я прогнулся, чтобы она не могла меня достать, резко дернул ее к себе, повернул спиной и завел назад руки. Она визжала и выла.
