Владимир Файнберг - Второе посещение острова
— Ничего. Где‑нибудь да открыто.
Итак, я остался с Гришкой. Он приветливо улыбался, высосал из градуированной бутылочки грамм сорок молочной смеси, запил водичкой, поиграв разноцветными погремушками, поползал по неприбранной Люсиной кровати, захныкал. Это был недвусмысленный сигнал. Я содрал с него изгаженные подгузники, дочиста вымыл в ванной его попку, кое‑как нацепил новые, уложил в коляску, вывез на тенистую сторону лоджии, покачал, напевая всё ту же немудрёную «убаючку», под которую засыпала несколько лет назад наша Ника: «Спят и девочки, спят и мальчики, спят и белочки, спят и зайчики, спят и хрюшечки, и хрю–хрюшечки…»
Оставить его в одиночестве, зайти в свой номер, чтобы побриться, я боялся. Время потекло всё медленней.
Всюду были раскиданы Люсины и Гришкины вещи. На тумбочке рядом с мобильным телефоном стояла полная окурков пепельница, и лежал пульт от телевизора, таящегося на полке возле стенного шкафа.
Я выбросил мусор, сел в кресло и принялся перебирать кнопки телевизионных каналов. С экрана сворой бешеных псов накинулась реклама различных товаров.
Я уже хотел было выключить телевизор, когда, щёлкнув одной из последних кнопок, увидел одетого в зелёный с золотом костюм стройного тореадора, размахивающего малиново–красной мулетой перед мордой насторожившегося чёрного быка.
Помнишь, рассказывал тебе, как в 83–м году побывал на корриде в Барселоне и в Мадриде. Тогда, кроме ненависти к людям–убийцам, я ничего из этого зрелища не вынес. Хотя красочная афиша одного из этих представлений до сих пор висит на стене моей комнаты.
Считается признаком хорошего тона не любить корриду. Особенно среди так называемых интеллектуалов.
В этот раз я увлёкся зрелищем. Оно, как я понял, только началось. Трансляция шла впрямую с арены боя быков в Мадриде. В ложе для почётных гостей сидел король Хуан–Карлос с членами правительства, поодаль, в другой ложе одиноко томилась её величество королева Испании София. Между прочим, гречанка.
Раньше я и не подозревал, что коррида – в сущности, балет. Да, со смертельным исходом для быка. Но пусть не ноют те защитники животных, которые каждый день со смаком пожирают говядину, телятину, свинину, баранину, мясо кур, гусей и уток, выкинув из головы то обстоятельство, что вся эта живность каждодневно забивается миллионами особей…
Переполненный зрителями многоярусный амфитеатр, окружающий арену, стонал от наслаждения, глядя на то, как восемнадцатилетний красавец с короткой косичкой порхает по жёлтому песку перед разъярённым быком.
— Хоселито! – кричали тысячи глоток. – Хоселито!
Содрогаясь от ярости, бык бросился на тореадора. Тот недвижно, как статуя бесстрашия, ждал с прикрытой мулетой шпагой. Внезапно набравший скорость бык вонзил рога в песок, перевернулся через голову и рухнул бездыханный.
Его тут же обвязали верёвкой и четвёркой лошадей выволокли с арены.
Хоселито разочарованно отошёл к барьеру. Крупным планом показали его лицо. Почти детское. Он пил воду из поданной ему пластиковой бутылки. Ждал, когда на арену выпустят следующего быка.
В номере раздался перезвон. Это подавал голос мобильный телефон.
— Слушаю.
— Кто это? – послышался мужской голос. – Это Владимир, да? Говорит отец Гриши. А где Люся?
— Ушла. По делам.
— А что мой сын? Где он?
— Тут. Рядом. Спит.
— Он здоров? Всё в порядке?
— Всё хорошо. Не волнуйтесь.
— Когда вы улетаете? Вечером? Передайте Люсе, загранпаспорт няни пока не готов. Я ещё позвоню ближе к полуночи по вашему времени.
Разбуженный звонком, звуками разговора, Гришка заверещал в своей коляске. Я вышел в лоджию, откинул покрывальце, взял его на руки. Тот тотчас начал пружинисто подпрыгивать, хватать меня цепкими ручками за нос и уши.
Я внёс его в комнату, положил на постель, и он сноровисто пополз к самому её краю. С него глаз нельзя было спускать!
Я с сожалением выключил телевизор, расстелил на полу одеяло, переместил на него Гришку, к его восторгу улёгся перед ним на полу. Играть с ним было интересно. Я прятал в складках одеяла погремушку, он её запросто отыскивал.
В таком виде часа через полтора и застала нас Люся.
— Вы сами отец, у вас Ника. Как это вы могли додуматься держать ребёнка на полу? И почему он так мало ел?
Я поднялся, ни слова не говоря, ушёл в свой номер. Пора было побриться, но я почувствовал, что устал, хочу спать. Всё же заставил себя войти в ванную, взяться за помазок. И услышал, как Люся стучит в дверь.
— Купила виноград и дыню. Заходите, угощайтесь.
— Спасибо. Забыл сказать, звонил Гришкин отец, перезвонит поздно вечером.
— Что? Что он говорил?!
— Ничего особенного.
— А что вы ему сказали?
— Что вы ушли по делам.
— Каким делам?! Магазины и в самом деле все закрыты. Правда, побывала у Парфенона. Вы были у Парфенона?
— Был. Люся, я бы хотел немного поспать…
«Чёрт с вами!» – мелькнуло у неё в голове.
…Вечером всё тот же Саша Попандопулос довёз нас до аэропорта внутренних линий на своём «Пежо-206».
— Это от Константиноса, – хмуро произнёс он, передавая мне увесистую зелёную сумку, на которой латинскими буквами было выведено название его фрахтовой фирмы.
Я едва не выронил её, когда со сложенной коляской, своим чемоданом и чемоданом Люси взбирался по трапу в небольшой самолёт вслед за ней, волокущей свой второй чемодан в одной руке и Гришку в другой.
— Чао! – улыбнулась мне стюардесса, встречающая пассажиров при входе в салон.
Я в недоумении посмотрел на неё. Казалось невероятным, чтобы меня могли запомнить.
— Ясос! – снова улыбнулась она, забирая у меня тяжёлую коляску и примащивая её за спинками последнего ряда кресел.
На юге темнеет рано. Мы взлетели в сумерках. Но, когда поднялись, слева в иллюминаторе я увидел красный шар солнца. Он устало клонился к западному краю земли.
Люся сидела рядом, время от времени подкармливала Гришку из бутылочки с соской и приговаривала:
— Ты мой золотой, мой сладкий, сладкий!
Гришка слушал её невнимательно, ибо по другую сторону прохода на руках у молоденькой англичанки тоже подпрыгивал младенец, кажется, мальчик. Гришка восторженно гукал и тянул к нему ручки.
Как все молодые мамаши в мире, Люся быстро свела знакомство с этой англичанкой. Люся прекрасно говорит по–английски. Я почти ничего не понял из их болтовни, кроме того, что Люся интересовалась, почему англичанка тоже путешествует одна, без мужа? Уж не знаю, что та ответила.
Меня продолжало снедать нетерпение. Всего через сорок минут я должен был как бы вернуться на девять лет назад, увидеть за белёным каменным забором старинный Дом с двориком, где наверняка до сих пор одиноко растёт мандариновое дерево…
— А давайте посмотрим, что там, в этой сумке, которую передал Константинос, – предложила Люся.
— Потом, – ответил я. – Потом.
Ты скажешь, что я грубовато с ней обращаюсь. Не знаю. Терпеть не могу, когда сюсюкают с детьми: «Мой сладкий! Мой золотой! Самый умный!»
Я смотрел в иллюминатор, видел темнеющие на поверхности моря острова архипелага. Они до сих пор не заселены. Нигде не было заметно ни огонька. Наш самолётик начал снижаться. Стюардесса прошла в проходе между рядами, проверяя, у всех ли пристёгнуты ремни, и опять дружески улыбнулась.
— Ти канис? – спросил я по–гречески. – Как дела?
Она явно обрадовалась тому, что я признал её, кивнула, мол, хорошо. Пошла дальше. Оглянулась с улыбкой.
— У вас тут знакомые, – произнесла Люся. – Сегодня полдня провела в Пирее и Афинах. Все гречанки на редкость некрасивы.
Внизу заиграли огни гавани, возвышающегося над ней города. Самолёт облетел их, и вот в иллюминаторе замелькали пунктиром фонарики посадочной полосы.
— Есть адрес виллы? Придётся брать такси, – сказал я, когда мы, отстав от остальных пассажиров, тащились с ребёнком и всем скарбом к маленькому зданию аэропорта.
— Должен встретить агент, – озабоченно ответила Люся. – По договору положен трансфер.
Я не очень‑то понимаю, что такое трансферт. Вообще не приемлю эти ворвавшиеся в русский язык слова – «менеджмент», «дилер», «гамбургер». 3ачем говорить «киллер», когда можно просто сказать «убийца».
У входа в аэропорт одиноко стоял лысоватый человек. В руках он держал плакатик, на котором была написана фамилия Люси.
— Видите! – воскликнула она с облегчением. – Вы отстали от жизни. Теперь это в порядке вещей.
Было неловко смотреть, как этот пожилой дядька без лишних слов перетаскивает нашу тяжёлую поклажу в багажник автомашины. Коляска там не уместилась, и он запихнул её на заднее сиденье. Затем сел за руль, я с ним рядом, и мы покатили по неосвещённому шоссе, пока оно не вывело нас на залитые электричеством улицы единственного на острове города.
