Оксана Аболина - Когда сгнил придорожный камень...
Не разжимая губ, не шелохнувшись, но громко, звонким молодым голосом заговорил старик Дуб:
— Кто может жить вольно — живите, свобода во всем и в вас, кто не может — ждите своего часа. Хозяин родит Хозяина, а тот дргого. Не скоро поймете вы, что собственности не существует, но что поделать — вы ее уже придумали…
… Легкими шагами Звезднокожий подошел к старику Дубу и тихо сел рядом, скрестив ноги. Угорь, Колодец, Кирпич и Ужас, замешкавшись, остановились на некотором расстоянии от них. Недолго посидев, Звезднокожий молча встал и тут случилось невероятное, ибо не успел он выпрямиться, как не сходивший всю жизнь с места старец поднялся вслед за ним.
И снова путники двинулись в сторону Поместья. Немного им уже осталось идти — по солнцу до заката и еще пять миль.
Только солнца-то не было — черная туча поглотила его и прятала от земли.
Путники шли, теснясь друг к другу. Кирпич боялся упустить Звезднокожего и топал рядом, готовый, если понадобится, в любой момент схватить его за плечо. За Кирпичом, страшась его агрессивности к Звезднокожему, следовал Угорь. А Ужас с циничным любопытством наблюдал за всеми ними. Колоколец семенил сблоку, мысленно моля Брамоса позволить ему разделить его участь. Старик Дуб шествовал позади процессии, стройный, высокий, могучий. И не шествовал даже, а грациозно ступал, едва касаясь земли.
А в двух милях к востоку, ориентируясь по небесным слезам, ныряя между деревьями и зарослями кустов, перекликаясь таинственным шепотом, двигались за Звезднокожим от самого постоялого двора неясные тени.
Много сыновей не пришло в тот вечер на ночлег к матерям Крысиной Норы.
Лист 9
Кирпич проснулся среди ночи. Было холодно. Сначала он долго соображал, почему спит в мундире и бок его никто не греет — ни толстая любвеобильная женушка, ни покорная служанка Крысы. Вдруг он вспомнил о Звезднокожем и о своей миссии сопровождать его в Поместье. Где он? Сбежал? Кирпич встряхнулся. В страхе огляделся.
Звезднокожий, скованный рука к руке цепью, спокойно сидел рядом, ласково светясь. Никто, кроме жандарма, не спал, но никто и не заметил, что он проснулся. Это дало ему время, чтоб сориентироваться и понять, что происходит нечто нелепое — такое, что никогда не уложится в его квадратную голову.
Единственное интуитивное ощущение, присущее Кирпичу, мгновенно обострилось до крайности — атмосфера сгащалась каким-то неясным заговором. Но и порядок наводить было нелепо — никто не произносил ни слова.
А тем не менее, Кирпич знал, что что-то здесь явно не так. Они не просто молчали — они о чем-то молчали.
Ясно, что опасен был этот святой, старик Дуб. Ишь как уселся напротив. И тоже весь светится. Думают, гады, если они колдовать умеют, так им все и можно. А вот и нет. Мать ему, Кирпичу, в детстве такой амулет на шею повесила — помогает и от наговоров и от заговоров. Сколько ему гадостей строить пытались — а толку? Вот он, Кирпич, живой, здоровьем так и пышет. То-то же! Не наколдуете много…
Дурак этот противный, построил рожицу, умиляется. Но он-то не страшен. А вот Угорь — он всех поопасней. Думает много. И серьезный чересчур. Только тоже ведь ненормальный — кто еще себе голову из фляги водой поливает? а тип этот серый… Чуть не забыл ведь. Его и не видно почти. Так с мраком и сливается. На чьей стороне он? Ой-ё-ёй! А ведь там еще кто-то есть?!
Забыв о том, что он приковал себя вечером к Звезднокожему, Кирпич попытался вскочить на ноги, но тут же плюхнулся на землю. В кустах что-то зашуршало. Кто-то побежал прочь. Еще… Еще… Еще…
— Всем лечь! — рявкнул жандарм. — Никаких собраний! Я кому говорю, а?!
Никто не пошевелился.
— Я долго буду повторять? А ну, ложись на землю! Лицом вниз! — неиствовал Кирпич.
Внезапно Звезднокожий послушался его и спокойно лег. Вслед за ним, как подкошенный, бросился навзничь Колоколец.
Тихо, с достинством, улегся на траву старец. Надо ему завтра из листьев хоть повязку набедренную сварганить — срам так к Хозяину идти!
Угорь? Не слушается?! Нет, тоже лег, сдвинув броси, насупленный. Да, опасно с ним… А этот косолапый, серый, исчез он, что ли? Или с ночью слился? Ладно, бояться нечего.
Кирпич нащупал на шее амулет и спокойно заснул.
Странный сон ему приснился. Сидит он на Страшном Суде. Вокруг Звезднокожий, старец — вся давешняя компания. Та же ночь, те же кусты.
— Убить его, — мрачно констатирует Угорь, зеленый от долгого пребывания на суше, — не человек он, хуже акулы. Убить, и — никаких разговоров.
Смутно Кирпич догадывается, что это о его смерти так заботится Угорь, но сейчас его это мало волнует, еу вдруг становится интересно, как другие члены компании отреагируют на это предложение.
— Нечего с ним цацкаться, — подбавляет Угорь решимости друзьям. — Все водное царство — за его смерть.
— Смерти нет, — сообщает старик Дуб. — Как же ты собираешься его убить?
— Убить! Убить! — эхом отвечают кусты. — Кирпич заслужил смерть.
— Как Деус Брамос скажет, — преданно возражает Колоколец, так тому и быть.
— Убить, радостно трет лапы Ужас. — Убить.
— Но это же нереально — убить. — удивляется старик Дуб и повторяет. — Смерти нет. Смерти нет. Да и зачем?
Звезднокожий грустно оглядывает своих друзей. Всех по очереди.
— Убить! Убить! — раздается вокруг. Неумолимые голоса все звонче, все пронзительней. — Убить!
Убить!
Звезднокожий кладет Кирпичу на плечо руку и все замолкают. Кандалы, связывающие жандарма с Брамосом, опадают, и Кирпич чувствует себя провинившимся школяром перед добрым учителем, который игнорирует бойкот учеников и приветливо дает шанс на исправление. Лица окружающих вытягиваются, искажаются…
«Он не виноват, — думает Звезднокожий, но каждый понимает его мысль. — Он не злой. Он просто иначе не умеет. Его так научили. Угорь! Будь другом, воспитай из него человека».
Угорь морщится. И тут Кирпич просыпается и садится, щуря сослепу глаза.
… Все путники были уже готовы двинуться в путь. Угорь — с мокрыми черными волосами — где-то верно, до рассвета успел найти ручей и выкупаться. Посмотрев на Кирпича, он поморщился, как минуту назад во сне и взглянул на Звезднокожего, тот едва заметно кивнул головой и улыбнулся. И снова Кирпич почувствовал себя нашкодившим школяром. Ничего уже не соображая, он полез в бездонный карман шаровар и извлек маленький ключ. Отстегнул наручник от Звезднокожего.
— Иди, — грубо толкнул он пленника. — Только смотри, больше не попадайся мне на глаза. *замечание аффтара: Ох, влияние Гюго, однако! Плагиат-с!*
Звезднокожий не тронулся с места.
— Уходи, раздраженно крикнул жандарм.
Звезднкожий стоял.
— Убирайся прочь! Ненавижу! ненавижу! ненавижу! — Кирпич топал слоновьими ногами, под которыми испуганно дрожала земля, и бессмысленно размахивал громадными кулаками.
— Мы хотим, — старательно строя миролюбивую мину, — произнес Угорь. — Чтобы ты, Кирпич, был с нами.
Лист 10
Шел и шел снег…
Белые, ехали верхом воины.
Они были далеко от меня,
И я не узнал, мои ли это братья…
— Когда вернешься с войны, братишка?
Когда все люди станут друзьями?
— Тогда, когда зацветут столбы,
Когда утренняя звезда взойдет вечером,
Когда сгниет придорожный камень…[1]
— Тс-с, — прервал песню Хромого Бродяги часовой. — Сюда идут.
— Стрелки! По местам!
— Они?
— Хм! Увидим.
— Тихо, мерзавчики! Ничего не случилось. Бродяга, пой!
Но Хромой Бродяга не успел даже набрать в легкие побольше воздуха для своего заунывного плача — как Звезднокожий со своими спутниками под конвоем стрелков вступил на поляну, где собрались мерзавчики.
… Они сидели у костра и ели странное варево из травы и листьев, придающее человеку уверенность, силу и храбрость.
— Чтоб избежать непонимания, представлюсь, — высокомерно произнес длинный костлявый парень, влияние которого заметно ощущалось среди мерзавчиков. — Я — Подонок. Так прозвали меня приспешники Хозяина. И я принял эту кличку, так как она олицетворяет отношение власть имущих ко мне, равно как и наоборот. — Подонок обвел окружающих взглядом, полным решимости дать немедленный отпор любому, кто усомнится в его словах. Но все спокойно молчали, мерзавчики — благоговея перед атаманом и почетными гостями, Угорь — выжидательно, а Звезднокожий — с глубоким откровенным интересом.
Лишь Кирпич недовольно ворочался, обожженный злыми искрами, метнувшимися на него из глаз Подонка. Он туго соображал, как ему в данной ситуации должно поступить — арестовать присутствующих именем Брамоса или тихо промолчать. Что-то грубое, неотесанное, непонятное ворочалось в его тяжелой голове.
