Олег Лукошин - Каждый ублюдок достоин счастья
— Ну что, — смотрел на неё сверху вниз, — поделишься со мной тайнами мадридского двора?
Тётка замычала. Я оттянул верёвку с её рта и вытащил кляп.
— Где Галька? — склонился над ней.
— Ка-ра-ул!!! — завопила тётка. — Люди добрые, убивают! На помощь!
— Ах, ты так! — возмутился я.
Пришлось врезать ей по бокам. Тётка захрипела, закашлялась. Я вернул кляп на место.
Ручейки крови преодолели препятствия бровей и устремились к глазам. Тётка заморгала, затряслась, завыла как-то особенно надрывно, полностью рухнула на пол и очень нехорошо задёргалась. Я взирал на неё с любопытством.
Неожиданно она затихла.
— Эй, ты чего? — вскочил с табуретки. — Не вздумай умирать!
Постучал ладонью по щекам. Подёргал за плечи. Вытащил кляп. Прислонился ухом ко рту, чтобы услышать дыхание. Дыхание присутствовало.
Фу ты, сознание потеряла. Ну ладно, это нормально. Лишь бы копыта не отбросила. Ладно, полежи чуток, отдохни, сил наберись. И памяти. А я пока по дому прошвырнусь.
Кроме кухни в доме оказалось ещё три комнаты. Это на первом этаже. Плюс две на втором — туда я тоже слазил. По моим детским воспоминаниям дом был значительно меньше. Каким это образом он вдруг разросся? Пристрой сделали? Или вообще перестроились заново? С улицы никаких пристроек я не заметил. Видимо, верной являлась вторая версия.
С чего это она вдруг так разжилась? Богатого мужа нашла?
Дом не походил на обиталище одинокой женщины. В шкафу висела мужская одежда: пиджаки, брюки, рубашки. Хорошая мебель, очень хорошая аппаратура. А где же муж, на работе? Дети, насколько я догадывался, с ней сейчас не жили. Ещё могла родить? Да вряд ли, какие уж ей роды. Климакс, наверно, пережила. А вот муженёк, похоже, новенький. Как бы он сейчас не заявился. Впрочем, это для него хуже, не для меня.
Включил телевизор — он у неё такой навороченный, с плоским экраном. «Тошиба». Хотя вроде бы сейчас у всех такие. Я же отстал от жизни.
Пощёлкал по каналам. Как телевизор ни включишь — сразу же блевать тянет. Сборище мудаков и моральных уродов. Насилуют сознание, насилуют. И каждый глубже норовит, по самые яйца. Не верится, что такая мразь может рождаться естественным путём. Наверно, на фабрике при правительстве выводят. Методом клонирования.
Может, спорт есть.
Спорт нашёл, но показывали биатлон. Я не поклонник биатлона. Бежать-стрелять — это не спорт, это глупость какая-то. Футбол бы лучше показали. Хотя какой сейчас футбол, зимой.
Выключил. Прошвырнулся по ящичкам, по шкафчикам. Ничего, ни копейки.
Что же ты, Маргарита Петровна? Такой домище отгрохала, так всё обставила, а живых денег дома нет. Может, на кухне посмотреть?
Тётка в себя не приходила. Я открыл все дверцы, заглянул во все банки. Тоже нет. Блин, ну должны же в доме быть хоть какие-то деньги! Не за ними, конечно, явился, но расходы ещё предстоят немалые, деньги понадобятся.
Вдруг, вижу: прямо на холодильнике лежит, на меня смотрит — кошелёк. Ну вот, блин, а я по закоулкам рыскаю. Ну-ка, посмотрим, что здесь.
Ба, а в кошелёчке денежки! И сколько же нам ниспослала добрая фея? Пятьсот, штука, полторы… Сто, двести, триста… Пятьдесят, червончик, червончик, и ещё один… И мелочь. Итого тысяча восемьсот восемьдесят с копейками.
Чё-то жидковато. А, ткнул тётку в бок ногой, ты так не думаешь? Ну да ладно, сколько господь послал, и тому рады. Обо мне ещё пока высшие силы заботятся, деньжат подкидывают. Так что нельзя их гневить. А то забудут совсем и придётся хуй сосать моржовый.
Захотелось жрать. Ну правильно, утром только пирожок зажевал. В холодильнике кой-чего имелось. Поставил на плиту кастрюльку с супом, сковороду с картошкой, чайник. Присел, жду.
Тётка в отключке. Я её ещё ногой потеребил — нет реакции. Лежит, как последняя проблядь — ноги раскинуты, халат распахнулся. Проблядь и есть. Как-то слышал в детстве, за стенкой, когда на каникулах у неё гостил, как её какой-то мужик драл. Гады, спать мне не давали. Я тогда, наверно, психологическую травму получил. Чистый, непорочный мальчик, а они пихалочку устроили. И стонут, и повизгивают. Вот, радость моя Маргарита Петровна, превратила меня в преступника своей еблей. Да, да, не отрицай, именно ты. Отец, мать, ты, сестра до кучи — все вы приложили руку к тому, чтобы я стал изгоем. Думаешь, я изначально плохой был? Думаешь, добра от зла не отличаю? Всё отличаю, всё понимаю, но только и другое понимание пришло, более веское. Что нельзя с вами, извергами, иначе, нельзя. Только топтать, уничтожать вас нужно, нечисть, мразь безответственную. Чтоб другим неповадно было.
Еда вскоре разогрелась. Налил тарелку супа, навернул за шесть секунд. Съел всю картошку, что была на сковороде. Принялся за чаёк. Ну-ка, ну-ка, где-то в холодильнике варенье имелось. Так и есть. Баночка клубничного. Вкуснятина! Хорошо вот так посидеть в тишине, на чаёк подуть, мыслишками пораскинуть. Хотя нет, мыслишками не надо. Как ими пораскинешь, сразу тоска наваливается.
Ну ладно, ладно, не надо о печальном. Вон как всё хорошо: отдыхаю, чай пью, вареньем лакомлюсь. Жизнь прекрасна. А я её ещё прекрасней сделаю. Всем назло.
Тётка зашевелилась. Повернул к ней голову, окинул взглядом. Она исподлобья взирала на меня. Лицо было залито кровью, она успела засохнуть, такое личико у неё было — не приведи господь! Аж страшно стало.
— Если кричать будешь, Маргарита Петровна, — молвил, — снова придётся тебя бить. Понятно?
Она молчала. Только глаза прикрыла трагически. Я выдернул кляп.
— Мне от тебя только одно надо, — отхлебнул из чашки, — узнать, где прячется Галина. Ты должна это знать. Потому что вы, бабское племя, всё и обо всём знаете.
— Кирилл, солнышко, — захрипела тётка надтреснутым голосом, — не знаю я. Если б знала, неужели я племяннику не сказала?!
Усмехнулся.
— Сказала бы, сказала. Только по-моему ты забыла кое-что. А я помогу тебе вспомнить.
— Ой ты, господи, — заворочалась на полу тётка. — За что ж мне такое наказание!? Что я сделала, чтобы на меня беда такая свалилась? Ты не убить ли меня задумал?
Снова отхлебнул.
— Ты пойми, сердешная, — отозвался. — Я ведь сейчас словно солдат, словно на войне. У меня есть задание, есть миссия, приказ есть. И я должен его выполнить. А чтобы его выполнить, средства не выбирают. Так что всякое возможно.
— Ах ты, господи! Кирилл, ты уж не убивай меня! Это же грех, ты всю жизнь мучиться будешь.
— У меня уже есть такой грех. Ничего, живу, не мучаюсь.
— Кирилл, так я же не знаю ничего. Не знаю! Я бы и рада… Не видела я её чёрти знает сколько лет!
Допил чай, поставил чашку на стол. По телу жар разлился, на пот пробило. Обдумывал, что делать.
— Ну, хорошо, — сказал, — а может, она тебе звонила? Может, письма писала? Вспомни-ка.
Постанывая, тётка вспоминала.
— Было! — радостно воскликнула вдруг. — Было письмо!
— Вот видишь! — приободрил её. — Можешь же, когда захочешь. Давно было?
— Ой, не помню. Сынок, ты бы развязал мне руки, я бы посмотрела.
— Я тебе не сынок, — поморщился я. — Ещё раз назовёшь меня так — придушу, — раздражение вспыхнуло разом. — Где письма у тебя лежат?
— В шкафу, в шкафу, — она попыталась встать, но снова повалилась на бок.
— В стенке?
— Нет, в шкафу с одеждой. Глянь, там полочки есть выдвигающиеся. Вот в одной из них пакет с письмами. В спальне.
Метнулся в спальню, открыл все ящики, нашёл пакет. Я ведь смотрел уже здесь. И письма эти видел. Только не сообразил, что от Гальки может быть.
Так, не это, не это, не это.
— Она своим именем-то подписывалась? — крикнул.
— Своим, своим, — донёсся голосок тётки.
Не то, не то. Вот! Галина Кобякова. А откуда? Ну, это наш адрес, городской. Значит, ещё до продажи квартиры писала. Что она тогда могла написать?
Письмо оказалось коротким. На полторы тетрадные страницы размашистым почерком. Сестра писала, что дела у неё идут плохо, что совсем жизни никакой не стало, что дочка болеет всё время, да и вообще навалились большие проблемы.
Эге, вона как!
Что даже придётся, возможно, уезжать. По крайней мере, писала она, одна подруга из Чистой Заводи, с которой она в техникуме училась, зовёт к себе и обещает помочь с жильём.
Чистая Заводь, стоял я, раздумывая. Это что же такое, посёлок какой или деревня?
— Маргарита Петровна, — вернулся в кухню. — Чистая Заводь — это где?
— Райцентр это, — залитыми кровью глазами пялилась она на меня. — Бывала я там. Посёлочек такой небольшой.
— Далеко отсюда?
— Километров сто. Может, больше.
Ладно, всё ясно. Надо ехать в эту ёбаную Чистую Заводь.
— Чего же ты меня обманула? — пнул я тётку в бок с досады.
— Не обманывала, Кирилл, не обманывала! — завизжала она.
— Да как не обманывала. В письме ясно сказано, что Галина в Чистую Заводь собирается.
