Николай Никандров - Путь к женщине
– И побегу! И побегу, если захочу! Вам, мужчинам, за интересными женщинами бегать можно, а почему же нам нельзя бегать за интересными мужчинами? Равноправие так равноправие! Ну не сердись, Антон, не кисни, я пошутила!.. Ты ведь прекрасно знаешь, что, кроме тебя, мне никого из муж чин не надо.
– Подобными "шутками", Аннета, ты лишний раз показываешь мне, что есть в своем существе женщина.
– Ну прекратим об этом, Антон! Довольно! Спрячь свою глупую ревность! Слышишь! Иначе я сегодня же уйду от тебя…
Она отворачивается от Антона Печального, смотрит из дали на Шибалина. Говорит другим тоном:
– Ты лучше вот что мне объясни: каким образом могло случиться, что такой представительный мужчина, как Шибалин, мог связать свою судьбу с такой малоинтересной особой, как эта Вера Колосова? Ишь, как она кривляется! Неужели он не мог найти себе что-нибудь получше?
Антон Печальный раздраженно поводит плечами:
– А как ее найти? Где искать? Ты слыхала, что он сегодня сам об этом говорил в своей лекции. Ведь до сегодняшнего вечера ни мужчинам, ни женщинам нельзя было сознательно выбирать себе пару, раз все считались "незнакомыми". Хвата ли что попадалось под руку. Это только нам с тобой повезло, что мы нашли друг друга. А остальные живут черт знает с кем, черт знает как.
– Ну а теперь, когда все будут считаться "знакомыми", ты думаешь, он отыщет себе более достойную?
– Теперь-то да.
Аннета Сознательная смотрит на Веру, полупрезрительно щурит глаза.
– Она так к нему не подходит, так не подходит, что всякий раз, когда я их вижу вместе, я вся дрожу от обиды! Мне делается так больно за него, что я бываю готова расплакаться от досады.
Антон Печальный грубо одергивает ее за локоть:
– А ты не очень-то пяль глаза на него. Не очень-то заглядывайся. Не делай себя смешной. Ну чего ты уставилась на него?
– А что, нельзя смотреть? Почему же не посмотреть?
– Потому что подумает – психопатка!
– Не подумает! И я не на него гляжу, а на нее. Смотри, как она наслаждается, как вертится! Так и купается в лучах его славы.
Антон Печальный тоже переводит глаза на Веру.
– Ты не знаешь, Аннета, он с ней давно живет?
Аннета поднимает голову, вспоминает:
– В ноябре месяце, двенадцатого числа, исполнился ров но год, как они начали.
– Ого, какие подробности ты знаешь!
– Это в нашем союзе каждая женщина знает. Потому что каждой обидно, не мне одной.
Антон Печальный вдруг вместе со стулом поворачивается к Шибалину, настораживается, говорит голосом охотника, внезапно завидевшего дичь:
– Гляди, гляди, к нему подходит Мухарашвили. Это к деньгам. К большим деньгам. Будет предлагать ему поездку по России с его новой идеей. Надо пойти послушать, сколько он ему будет предлагать. Ты тут посиди, а я пройду.
Он идет, как будто случайно, с невинным лицом, садится на свободный стул рядом со столиком Шибалина, поворачивается к Шибалину и Мухарашвили спиной, незаметно подъезжает к ним вместе со стулом все ближе и ближе, направляет назад то одно ухо, то другое, жадно ловит каждое слово их разговора.
И по всему залу, по всем столикам, при появлении возле Шибалина Мухарашвили, проносится сладостный шепот:
– Деньги… Деньги…
Иные при этом даже меняют позы на стульях, садятся поэффектнее, поправляют на себе платье, прическу, делают приятные лица, точно и сами готовятся к решающему смотру.
X
Мухарашвили подходит к Шибалину, здоровается, подсаживается.
С сильным кавказским акцентом:
– Имею к вам дело, товарищ Шибалин.
Шибалин, погруженный в наблюдение окружающего, неохотно:
– Слушаю.
– Вы, понятно, знаете, что я вам хочу предложить.
– Ехать?
– Да.
– А с чем?
– С сегодняшней вашей лекцией о "знакомых" и "не знакомых". Этот товар сейчас кругом пойдет. И вы заработаете, и я заработаю. Идет?
Шибалин, не глядя на него, небрежно и вместе тяжко:
– Деньги!
– Что "денги"?
Шибалин еще тяжелее и с ноткой раздражения:
– Деньги!
– "Денги", "денги", гавари, пожалста, что "денги"?
Шибалин полуоборачивает лицо к Мухарашвили, глядит
на него через плечо:
– Деньги сейчас есть?
– Сейчас, понятно, нет. Сейчас ночь.
Шибалин, подернув головой, пренебрежительно отворачи вается.
Мухарашвили поспешно:
– Сейчас нет, а завтра будут.
Шибалин, глядя в публику, вяло:
– Завтра мне не надо, мне сегодня надо, сейчас. При вас есть?
– При мне, понятно, нет. Я не банк, денег при себе не держу.
Шибалин опять потряхивает головой с таким видом, как будто говорит: "Вот это и плохо, что ты не банк".
Мухарашвили продолжает оправдываться, Шибалин не слушает его, сидит к нему спиной, говорит с Верой, показывает ей на кого-то в публике, смеется.
Мухарашвили сидит, глядит в его спину, качает головой:
– Ой, нехорошо так, товарищ Шибалин, нехорошо! Осторожно прикасается рукой к его плечу:
– Товарищ Шибалин!
– Что скажете? Мухарашвили улыбается:
– Сегодня деньги тоже есть.
– Так бы и сказали.
Мухарашвили достает из кармана лист исписанной бумаги, кладет перед Шибалиным, подает перо:
– Подпишитесь тут, тогда можно будет дать деньги. Хотя эти деньги не мои, ну ничего…
Шибалин, не двигая головой, опускает глаза, равнодушно читает.
– Вот эту сумму рублей увеличьте вдвое, – указывает он пером лениво, – а этот срок путешествия уменьшите вдвое. Тогда можно будет подписать.
Кладет перо.
Мухарашвили смотрит на цифры, хватается за грудь.
– Ой, ой… Шибалин спокойно:
– Дело ваше. Отодвигает от себя условие.
Вера, с нежностью прильнув к его плечу:
– Конечно, Никочка, дешевле не соглашайся. С какой стати! Ездить по разным Асхабадам… Еще убьют в дороге. Или обкрадут. Помнишь, как в прошлом году у нас под Карасубазаром ящик с рукописями украли?..
Мухарашвили сидит согнувшись над столом; долгим, не подвижным, омертвевшим взглядом смотрит в условие; равно мерно покачивает головой; тихонько подвывает однообразный, монотонный напев, точно убаюкивает ребенка…
Антон Печальный несколько раз проходит мимо стола Шибалина, запускает один глаз в условие, силится разглядеть цифры.
Наконец Мухарашвили выпрямляется, испускает шумный вздох, делает хищные глаза, прижимает к груди два толстых пальца:
– Смотри, столько прибавлю! Шибалин тихим горловым звуком:
– Нет…
Мухарашвили горячится, прижимает к груди три пальца:
– Столько!
Шибалин по-прежнему, еще тише:
– Нет…
Мухарашвили багровеет, задыхается, прижимает к животу четыре пальца, кричит:
– Ну столько! И больше ни копейки, ни копейки!
Упирается руками в колени, тяжело дышит.
Шибалин, без слов, одним кивком головы отвечает: "Нет". Мухарашвили вздрагивает на стуле:
– Не понимаю! Не понимаю!
Достает носовой платок, вытирает с шеи пот. Потом растопыривает перед Шибалиным руки, как клешни, вбирает между плеч голову, спрашивает:
– Ну какая же будет твоя цена? Говори окончательную цену!
Шибалин, едва шевеля губами:
– Как сказал.
Мухарашвили с мучительной гримасой и с непрерывным стоном, как человек, которому делают трудную операцию, свертывает вчетверо условие, кладет его в карман, встает, откланивается Вере, уходит, сейчас же останавливается, стоит вполоборота, цыкает стиснутыми зубами Шибалину:
– Ц-ц!..
Шибалин оборачивается.
Кавказец со страшным выражением лица показывает ему все пять пальцев, волосатых, похожих на лапу гориллы.
– Столько дать?
Шибалин, наморщив слегка нос, делает кистью руки движение, означающее: "проваливай". И продолжает разговор с Верой.
Мухарашвили быстро уходит, не видя перед собой ничего, кроме своей неудачи, и выбрасывая из себя на кавказском наречии все известные ему ругательства.
XI
Два друга, Антон Нешамавший и Антон Неевший, сидят, пьют пиво, говорят о Шибалине…
– Видал, какую пачку денег показывал ему Мухарашвили?
– Положим, денег он ему не показывал. Договор показывал.
– А договор разве не деньги?
– Не совсем.
– И придумал же: "знакомые" и "незнакомые". Ха-ха-ха!
– Да! Идейка эта сама по себе не ахти какая мудреная, а между тем какая хлебная! Ах, какая она хлебная! Она будет кормить его и кормить.
Антон Нешамавший на эти слова друга безрадостно покачивает головой, потом с чувством высасывает досуха стакан пива, шлепает донышком стакана о стол и изрекает раз дельно:
– И вообще в нашем литературном деле главное – сделать шум. Шум сделаешь, и тогда деньги потекут к тебе рекой. И какую бы ерунду после этого ни написал, издатели с руками оторвут.
