Франсуа Мориак - Конец ночи
— Послушайте, лучше я вам все расскажу… Правда, мне ничего не говорили… думаю, что скорее всего из религиозных соображений. Будьте уверены, что доброта здесь совершенно ни при чем. Ведь вне дома они постарались наверстать потерянное… Всякий раз, когда, разговаривая с кем-либо, я решалась произнести ваше имя, и видела, как люди краснеют, избегают смотреть мне в глаза… Впрочем, теперь я уже не пробую подвергать себя подобному риску. Даже Жорж (хотите, чтобы я рассказала вам все без утайки?), Жорж — единственный человек, с которым я говорю совершенно откровенно… Так вот! Мне еще не удалось выяснить его отношение к вам. Я вижу, что он предполагает что-то ужасное! Мне хотелось бы его разубедить, но это не удается. Если я упорствую, он берется за шляпу. О! Конечно, они вас не пощадили, и вам совершенно незачем рассыпаться перед ними в благодарностях. Они, безусловно, «постарались вовсю», иначе Фило, которым наша помолвка должна была только льстить, не стали бы корчить из себя оскорбленных. Как вам нравится подобный взгляд на вещи? За то, что моя мать не согласилась задохнуться в этой милой обстановочке… Мама, послушайте, вы на меня не сердитесь…
Но Тереза, как-то вся насторожившись, оттолкнула ее от себя. И, когда она заговорила, можно было подумать, что она задыхается от быстрой ходьбы. Она говорила:
— Ну вот! Видишь. Я причиняю тебе огорчения… Из-за меня может расстроиться твоя свадьба. Знает ли Жорж Фило, что ты сейчас у меня?
Мари, смутившись, отрицательно покачала головой.
— Ты это от него скрыла?
Мари ответила, что хотела сделать ему сюрприз.
— Я думала, что, узнав о моем приезде в Париж, он так обрадуется, что не обратит внимания на…
— На мое присутствие? Так нет же! Нет! Сию же минуту уезжай отсюда. От этого зависит твое будущее. Не заставляй меня сказать тебе больше.
Она снова наклонилась над горящим камином. На этот раз Мари, видимо, заколебалась. Продолжая смотреть на мать, она отошла от нее на несколько шагов.
— Но, мама, что же это такое в конце концов? Ведь не прокаженная же вы, в самом деле?
Глубоко вздохнув, Тереза прошептала: «Ты даже не подозреваешь, до чего ты близка к истине…» Наконец-то! Она добилась своей цели. Мари оглядывается кругом, собирает свои вещи.
— Я отвезу тебя в такси, устрою тебя в гостинице «Д'Орсе» и завтра утром приеду попрощаться с тобой на вокзал. Поезд отходит без десяти восемь или в десять минут девятого… точно не помню. В отеле нам скажут.
Тереза уже не сдерживала слез. Бесполезно было их скрывать. Все же в ее горе было некоторое утешение: она выполнила свой долг и ей удалось избежать столь тяжелого для нее признания. Но совершенно неожиданно Мари, подойдя вплотную к матери, упрямо объявила, что не уедет, не узнав самого главного, того, что столько лет скрывали от нее.
— Дело не во мне и не в вас, а в Жорже. Мне необходимо знать, что стоит между нами. Если то, чего я не знаю, именно таково, как вы даете мне понять…
Ее угрожающий тон вернул Терезе самообладание. Она решила стойко выдержать нападение.
— Я тебе сказала достаточно. Думай что хочешь. Ты теперь предупреждена, тебе легко будет заставить людей проговориться. Меня удивляет, что в монастырском пансионе ни одна из твоих подруг ни на что тебе не намекнула… Ты никогда не получала анонимных писем? Нет? Значит, иногда люди оказываются лучше, чем о них думаешь. Однако я чувствую, что мои слова вызывают у тебя какие-то воспоминания…
Она пристально посмотрела на дочь: выражение лица Мари было напряженное, взгляд блуждающий… Да, когда Мари была школьницей, ей не раз случалось замечать, как при ее появлении прекращаются разговоры, как взоры всего класса устремляются на нее, словно в словах учительницы скрывается намек на что-то такое, чего только она не в состоянии понять. Но сейчас особенно ярко возник в ее памяти случай, имевший место в прошлом году: к ней приставили в качестве горничной молоденькую хуторянку Анаис, девушку одного с ней возраста. Сперва казалось, что эта девушка страстно привязалась к Мари. Но Мари не отличалась нежностью к людям, которые любили ее и которые не нравились ей. Кроме того, эта смуглянка была ей неприятна, вызывала в ней чувство брезгливости своей неряшливостью и тем, что от нее обычно скверно пахло. Мари не скупилась на выговоры, к которым девушка относилась довольно спокойно до тех пор, пока однажды не узнала, как, впрочем, и вся деревня, что сын Фило «приударяет» за мадемуазель. Позже стало известно, что сама Анаис является первоисточником всех распространявшихся тогда сплетен (это она распустила слух, будто Мари приняла как-то ночью молодого человека у себя в комнате). Девушку немедленно прогнали, и после бурного объяснения ее родители должны были покинуть хутор.
Два-три месяца спустя Мари получила по почте конверт с вырезкой из какой-то парижской газеты. Речь шла об одном судебном процессе, о котором писалось, очевидно, уже в течение нескольких дней; Мари не следила за газетами и не была в курсе дела. Она все же внимательно прочла строчки газеты, вырезанные для нее неизвестной рукой. Насколько она могла судить, то была часть обвинительного акта; не хватало, однако, некоторых подробностей, по которым она могла бы уяснить себе суть дела.
Тщетно искала она в «Птит жиронд» и в «Либерте дю Сюд-Уест» откликов на эту драму. Полученная ею вырезка касалась процесса, о котором упоминалось, несомненно, несколько недель тому назад. Мари легко могла бы процитировать ее от начала до конца, не пропустив и не исказив ни слова: «Господа судьи, сейчас уважаемый защитник станет взывать к вашим родительским чувствам, он попытается вызвать в вас сострадание к судьбе детей обвиняемой. Так вот! Во имя правосудия и в защиту оскорбленных социальных устоев я, в свою очередь, осмеливаюсь напомнить вам об этих невинных. Они — первые жертвы этого бесчеловечного создания. Отныне и навсегда, сколько бы они ни прожили, на них все будут указывать пальцем и они постоянно будут слышать ужасные слова: «Посмотрите на них! Это — дети отравительницы».
На секунду глаза Мари встретились с глазами матери. Девушка первая их опустила. В ее мозгу никогда не возникало ни малейшей связи между таинственным событием в жизни Терезы Дескейру и каким-то уголовным процессом… разве только подсознательно… И все же она воздержалась от того, чтобы показать отцу выдержку из парижской газеты, и сожгла ее, ни словом не обмолвившись о ней никому, — быть может, она поступила так из апатии, какой-то лени ума, полного безразличия, боязни осложнений…
Впрочем, она тотчас же обвинила себя в безумии: ведь никогда в ее семье не было убийств, никогда никто не был под судом; ее мать, сколько Мари себя помнит, всегда была на свободе.
Тереза с каким-то равнодушием, даже суровостью следила за волнением девушки. Сама она больше ничего не чувствовала, она только ожидала приговора. Она даже полагала, что ей вряд ли понадобится еще что-либо говорить: придется ответить на один-два вопроса, и все будет кончено.
«Кто умер в нашей семье? — задавала себе вопрос Мари. Тетя Клара? Она не помнила старой девы. Впрочем, невозможно, чтобы дело касалось этой женщины: мать всегда ее очень любила и до сих пор оплакивает. Несомненно, жертву надо искать вне семьи».
Временами было слышно, как отдельные капли дождя громче других стучат по балкону. Сейчас Мари начнет свой допрос… Тереза решила отвечать только односложными «да» или «нет». Она была наготове. И вдруг услышала:
— Поклянитесь мне, что никто не умер по вашей вине.
— Клянусь, Мари, никто.
Молодая девушка облегченно вздохнула.
— Вы никогда не были под следствием, мама… то есть, я хочу сказать, вас никогда не судили?
— Никогда.
— Вы сами виноваты, что я задаю подобные вопросы: это все из-за ваших недомолвок! Вы можете меня простить?
Тереза наклонила голову.
— Ну, а раз у вас никогда не было недоразумений с правосудием…
— Этого я не говорила, девочка… совсем не говорила! На твой вопрос я только ответила утвердительно, что меня никогда не судили.
— Вы играете словами!
— Да нет же! Понять это очень нетрудно: я имела дело с правосудием, но следствие было быстро прекращено; дело обернулось в мою пользу из-за отсутствия состава преступления. Вот и все. Теперь уходи.
— Но если из-за отсутствия состава преступления дело обернулось в вашу пользу…
Тереза встала, взяла шляпу и пальто дочери и хотела подтолкнуть ее к двери. Но девушка, которая стояла, опершись на выступ книжного шкафа, не тронулась с места.
— Мари, сжалься надо мной.
— Вы сказали, что вы никого не убили…
— Никого.
— Значит, вы были невиновны?
— Нет, не была.
Тереза вновь опустилась в свое низкое кресло и, опершись локтями на колени, вся как-то сжалась.
