Андрей Десницкий - Здесь издалека (сборник)
Андрей Десницкий - Здесь издалека (сборник) краткое содержание
Андрей Десницкий
ЗДЕСЬ ИЗДАЛЕКА
(сборник)
Здесь издалека
Это, наверное, самое сладкое во всей поездке — когда, нагнувшись ступаешь на трап, и тебя обдает и теплом, и солнцем, и неповторимым крымским запахом, а московский плащ на руке болтается нелепой тряпкой. Ты продлил себе лето, пусть всего на несколько дней, и потом опять вернешься на промозглые дождливые улицы Москвы. Но здесь — еще лето, приятное, нежаркое, без толп курортников, свое. Немного лишнего солнца и моря впереди. И домой, как кажется, еще так нескоро…
Партнер встречал его сразу за таможенной дверью. Про себя Семен так и называл его «партнером» — боров какой-то, вроде и не слишком толстый, но с тем же цепким и липким взглядом, как у тех таксистов, что ловят тебя чуть не у самого трапа и везут потом в город за десятерную цену. Только ставка тут покрупнее — гостиничный бизнес.
Боров уже приезжал в Москву, разговаривать с начальством, и много было и выпито, и сказано, но что начальство? Оно сопромат не изучало. А материал, он сопротивляется, и все ваши расчудесные бизнес-планы могут запросто упереться в его сопротивление. И бабло, всегда побеждающее зло, улетит в ржавые и слишком узкие трубы канализации, поплывет вместе с фундаментом. Так что планы планами, а без инженера советской еще закалки саду не цвесть. И значит, лететь Семену, разбираться и с трубами, и с фундаментом. Стоит ли овчинка выделки, надо ли достраивать советского бетонного мамонта, трижды недостроенного, брошенного и растащенного по камешку. По бумагам выходило, что стоит, а вот как оно на местности?
Неожиданно вялое для такого большого и крепкого рукопожатие, дежурные приветствия:
— С приездом, Семен Степаныч! Как долетел? Ну, машина ждет! Не голоден? Если не против — сразу к нам, там и поужинаем. Сегодня можно отдохнуть, а завтра уж и на объект.
Знаем, знаем мы этот отдых. Староват он уже для него. Не сказать, что не нравится — просто вполне можно и без него обойтись. Уже давно отгорела для него удаль молодых самцов. Да, впрочем, в их компании это и смолоду не слишком ценилось. Всякое бывало, конечно, но не на то смотрели. Впрочем… может, не настолько уж зеленее была трава в его студенческие годы, только кажется теперь так?
Погрузились в машину, средней руки иномарку. За рулем водитель — показывают, что фирма серьезная — так что сели с партнером на заднее сиденье. И замелькали за окном залитые солнцем дома, дороги, люди в футболках и шортах…
А водитель включил радио. Какое-то очередное ретро на FM, песни советских времен. Интересно, это они на возраст его намекают? Или просто в моде тут советское? А впрочем, зачем придавать значение несущественным деталям. Просто радио и радио, ничего особенного. Пугачева, Антонов… Пусть.
Обменялись дежурными словами — как семья, как дети. А что семья — нормально все. Все в норме. Вроде, для проформы так говорится, а ведь и на самом деле все в норме. Норма, она уж какая есть, жаловаться не стоит. Люда на даче, как водится — с мая по октябрь в Москве только наездами, вроде как пишет там чего-то, а больше в земле ковыряется. Полюбила вдруг на пятом десятке все эти варенья да соленья, теплицы, яблони. И вправду ведь здорово у нее получается, если честно, да есть особо некому. Танька у мужа молодого, горячего, латиноамериканского, сплошной сериал в реальном времени. Митька тоже дома не ночует — сезон охоты на призывников открыт, и хоть с военкоматом договоренность вроде бы есть, но документы медицинские не все еще выправили, так что лучше поостеречься. А балбесу этому только того и надо — есть ночевки поинтересней домашних. Учиться ума не хватает, работать лень, а жить — оно и так неплохо получается.
Но не расскажешь же чужому человеку, какая она у тебя, норма? Скажем — все живы, здоровы, при деле. Без деталей.
— Что ж, Семен Степаныч, знаешь наш Город-то?
Знакомый стиль — на ты, но по отчеству. И неформально получается, и солидно. Ну что ж, поддержим.
— Знаю, Иван Викторыч, как не знать. Весь мир его знает. В Париже — целый бульвар его именем назван.
— Да что нам про Париж, — хохотнул партнер, — тут вон от Киева не знаем, как отбиться, особенно при новой тамошней власти. Гордость русских моряков — а во что превращают? Флот ваш уходит, а этот, жовто-блакитный — да глаза б на него не глядели. Что теперь с городом будет?
— Ну, без дела не останетесь, — рассудительно заметил Семен, — вон какие деловые люди, вроде тебя, в туристический бизнес ударились. Неужто не поднимете?
— Да поднимем, — вдруг посерьезнел партнер, — построим, что надо, почистим, отремонтируем… только это уже не тот Город будет, понимаешь? Мало ли их, курортных. А наш — один. Как тот Париж. Вот Диснейлэнд там построили, мои летали на каникулы (эх, как он это красиво ввернул — ненавязчиво так похвастался), а ведь — за городской чертой. Потому что Париж есть Париж. Ну ты представь Микки-Мауса вместо Нотр-Дама? Вот ровно так у нас и выйдет, с нашим бизнесом.
Ровно гудело шоссе, зеленели деревья по обочинам, и в Семене неожиданно проснулось теплое чувство к этому человеку, для которого любовь к родному Городу — выше всяких бизнес планов. Впрочем, Город того стоил.
— А ведь я бывал у вас, — сказал Семен, — хотя кого этим удивишь. Много кто у вас бывал!
— Запомнил же? Сколько городов посетил, наверное, — а второго такого нет! — уверенно ответил партнер, да впрочем, что «партнер», можно его и Иваном, в конце концов, называть.
— Это верно, — кивнул Семен, — давно это было… Вот погоди… что по радио сейчас идет… тогда как раз пели.
Звенел хрустальный голос Анны Герман; тогда его тоже передавали по поездному радио. Так и запомнился он один из всей той мути, которой забивали уши: душный плацкартный вагон, пропыленная степь, за которой уже встают голубые горы — вот прямо как сейчас — и тебе двадцать лет, и ты студент, и кажется, уже влюблен вот в эту девчонку с нижней полки, и все только начинается, а тебе поют про взлетные огни аэродрома и синие московские метели… Далекое-далекое, а такое понятное, родное. Эта песня у них с Людой долго так и называлась — наша. И Город долго называли — нашим, и приезжали потом на лето, и Таньку, и Митьку вывозили.
— Тоже ее люблю, — неожиданно согласился Иван, — подпел бы, да не хочу портить.
Замолчали оба и слушали.
Ты поверь, что здесь издалека
Многое теряется из виду,
Тают грозовые облака,
Кажутся нелепыми обиды.
Надо только выучиться ждать,
Надо быть спокойным и упрямым,
Чтоб порой от жизни получать
Радости скупые телеграммы.
Спокойным и упрямым — это да, подумал Семен. Это уж точно мое.
— Отдыхать приезжал? — спросил Иван.
— Что?
— Ну, отдыхать сюда приезжал?
— Да нет, сначала, представь себе, копать…
— Что копать? — не понял теперь Иван.
— Раскопки. Девчонка знакомая уговорила, жена моя будущая, хотя я об этом еще не знал — уговорила нашу студенческую компанию на лето податься в археологическую экспедицию. Как раз к вам. Море, солнце бесплатно, еще и заработаем немного… Да не в том дело. Молодые были!
— Ну, — согласился Иван, — по молодости — самое оно. Да и время такое было.
Время-время… Ну что им попрекать! Не худшее, между прочим время.
Они тогда дотрюхали в этом семьсот веселом до конечной станции уже в темноте, и потом, похватав рюкзаки, бежали на троллейбус — а вдруг последний? Троллейбус с кряхтением карабкался в гору, а под горой мерцали в зеркале бухты городские огни, и загадочно чернели почти невидимые огромные сигары, про которые вдруг кто-то догадался жарким шепотом: «подводные лодки! настоящие!»
А троллейбус немыслимо долго трясся, огибал памятники на круглых площадях, проползал вдоль белых зданий с колоннами, и они все жадились ухватить еще кусочек черного провала в пятнах огней то по одну, то по другую сторону — ведь море же! море!
Наконец, добрались до нужной остановки — Дмитрия Ульянова, какая в любом советском городе может быть — и пешком, вдоль пустырей и каких-то совершенно прозаических домов, мимо поздних забулдыг и влюбленных парочек, мимо военно-морских ворот с красными звездами, и только на повороте прочитали: «улица Древняя». Надо же! Уже не Ульянова, а Древняя. А потом встала огороженная чугунным забором громада разрушенной крепостной стены, и их провели за забор через служебный вход, и не знали, куда деть, и искали завхоза, и не могли найти, и таскали они потом из какого-то сарая рваные и прожженные ватные матрасы. Их завели в крохотный сарайчик со скрипучими пляжными топчанами, велели покидать туда и матрасы и сказали: здесь. Вот тебе и романтика, подумал он тогда. Сыр в мышеловке, говоря прозой, или рабский труд с соответствующими условиями.
