Михаил Мамаев - Босфор
— Это тебе, — протянула свечу. — Вот так, смотри…
Зажгла свечку и приладила на блюдце.
В России я не ходил в храм. Не верилось, что бог живет, где пасутся ненавидящие друг друга попрошайки. А еще думал — если бог такой беспомощный, значит, нуждается в нас не меньше, чем мы в нем. И ему тоже есть о чем каждого из нас попросить. Тогда зачем посещать все эти напыщенные места?
— Помолись, — сказала Наташа. — Нам надо, чтобы он услышал.
Не хотелось ее огорчать.
Поставил в блюдце свечу.
Взял Наташу за плечи.
— Бог, прошу тебя…
И замолчал. Не знал, о чем просить.
Ничто не давалось просто так. У всего была своя цена. Только надо было уметь торговаться.
Собрался с духом.
— Не мешай, бог. Не вставай на пути с красным флажком, как старшина, когда взвод переходит шоссе. Не подсылай приторных проповедников. Я сам…
— Ты сейчас шутишь? — Наташа напряглась.
— Нет, молюсь. Как умею…
Обнял ее.
Я очень хотел, чтобы она была счастлива. Ради этого готов был молиться кому угодно…
Наташа не знала правды. В Москве я попал в скверную историю… За подкладкой чемодана на всякий случай лежал пистолет.
8С площадки открывался вид на море и соседний остров. Сели на перила и, болтая ногами, наблюдали за ярким парусом виндсерфинга. Белый гребешок пены под ним улыбался. Человек изогнулся и местами касался спиной воды. На крутых волнах доска взлетала ввысь! Тогда хотелось крикнуть «Ура!» и спеть турецкий гимн.
— Здорово! — прошептала Наташа.
— Надо научиться ходить под парусом, — сдержанно заметил я. — Пошли купаться!
Пляж был пуст. Кусты по-птичьи свиристели. Солнце, отраженное от беспокойной воды, слепило.
Взявшись за руки, бросились в воду.
— Я люблю тебя! — крикнул под водой. Крик улетел вверх, закупоренный в пузыри.
— Какая теплая вода! — крикнула Наташа, когда заплыли далеко-далеко.
Берег елозил за тугими гребнями.
Пришлось поднапрячься, чтобы вернуться назад.
— Хорошо! — промурлыкал, растянувшись на горячих камнях. — Если б так было всегда!
— Так всегда и будет, — счастливо вздохнула Наташа.
— Ты веришь?
— Конечно. А ты?
Хотелось, чтобы все хорошее, что мы говорили друг другу, сбывалось. Только я знал — одно и тоже прикосновение, если оно повторяется каждый день, приносит все меньше радости. И одна и та же фраза, произносимая часто, входит в привычку и теряет первоначальный смысл.
Пока в наших отношениях не было привычек и не все предметы получили названия. Мы продолжали открывать мир, достраивая под себя, чтобы удобнее было жить. Это казалось легко и естественно, как дышать, ходить, целоваться и улыбаться друг другу без повода. Но иногда я боялся этой легкости и, что все так хорошо. Догадывался — бывают другие времена, и они приходят без предупреждения.
9Перед обедом осмотрели дом Эсры. Оказалось, полдома снимает другая семья.
— Раньше брать постояльцев не требовалось, — сказала Жале. — Я была богата, у меня был хороший автомобиль, платья из Парижа…
— И что? — осторожно поинтересовалась Наташа.
— Любовь, девочка, любовь, — вздохнула Жале. — Никогда не выходи замуж за актеров. Они все проматывают и калечат тебе жизнь…
Я корректно промолчал.
— Вы еще наслушаетесь любовных историй мамы, — перебила Эсра. — Давайте обедать.
Майонез, приготовленный Жале, произвел фурор! Наташа оценила рецепт. А я поклялся, что после такого майонеза с понедельника запишусь в турецкую армию, чтобы защищать Жале от всех врагов.
— Кстати, когда вы возвращаетесь в Россию? — вдруг спросила Эсра.
— Не знаем, — уклончиво ответил я. — А что?
— В сентябре нам понадобится наша стамбульская квартира. Появились квартиранты, готовые платить в полтора раза больше.
Это было сюрпризом.
— Вообще-то я заплатил за два месяца вперед.
— Понимаю. Но и вы поймите. Жизнь в Стамбуле очень дорогая, приходится экономить каждую копейку. Я давно собиралась поднять аренду…
— Вы взяли деньги, — еще раз напомнил я. — Два месяца квартира наша.
— Насколько мне известно, у вас истекает виза, — сказала Эсра. — Вы пытаетесь здесь работать, хотя не имеете разрешения. Если в полиции узнают, у вас будут неприятности. А деньги я верну.
— Если хотите, переезжайте ко мне, — предложила Жале. — Я могу сдать комнату.
— Спасибо, Жале, — сказала Наташа. — Мы подумаем.
— Подумайте, — оживилась Жале. — Снимать отдельную квартиру дорого. А я с вас много не возьму.
10Закончился месяц в Турции. Истекла виза. У Наташи виза кончилась еще раньше. Теперь, выходя из дома, мы прятали паспорта.
Дениз не давал мне работу. Приходилось искать. Обычно это была съемка в каталогах для мелких магазинов. Платили гроши, но сразу. Агентство Дениза не выплатило ни копейки, ссылаясь, что деньги до сих пор не переведены.
Наташа подрабатывала, как и я. Мы делали это осторожно — агентство запрещало моделям работать самостоятельно.
Стал учить турецкий. В квартире откопал учебник английского для турецких студентов. Выписывал новые слова и шел к Босфору.
Мне нравилось гулять, где набережная делала крутой изгиб, образуя заводь, и на якорях дремали яхты. Вокруг резвились чайки, привлеченные обилием легкой добычи.
Заглядывался на парусники из темного дерева, с длинными бугшпритами, миниатюрными перилами на корме и огромными, проморенными до чертей штурвалами. Они напоминали о временах великого морского разбойника Моргана и будоражили желание хлебнуть стаканчик рома, названного в его честь.
Здесь всегда кипела жизнь! Корабельные люди мастерили, чистили, протягивали провода и канаты, заколачивали гвозди и фишки домино, прогревали и охлаждали двигатели…
Они появлялись из трюма, спускались в трюм, снова поднимались на свет Божий, держа в руках молотки, плоскогубцы, связки огромных поплавков, бутылки с вином…
Эти морские волки часами высматривали что-то за бортом, перебрасываясь короткими грубыми возгласами и тыча в глубину промасленными указательными пальцами.
Перебирали рыбацкие снасти, брились, коптили на кокпите кефаль, кормили с кормы крачек, яростно раскуривали трубки, вливали в глотку вино, смотрели телевизор.
Среди них были голодранцы, нанятые за харчи в занюханном духане за Гранд-базаром,[16] и беззаветно завернутые на море миллионеры, годами не знающие твердой земли. И с берега, было абсолютно не понятно, кто из них — кто.
Я садился на скамейку, доставал листок со словами и повторял, наблюдая, что происходит на яхтах.
Потом брел мимо яхт, мимо лодочной станции, где, привязанные к полусгнившему деревянному пирсу, покачивались жизнерадостные лодчонки, мимо редких рыбаков…
За лодочной станцией начинались грошовые ресторанчики. Здесь можно было заказать душистый черный кофе, сваренный в раскаленной золе, и сидеть, сколько хочешь, положив ноги на соседний стул.
По Босфору проходили большие суда. Когда они видели друг друга на встречных курсах, то гулко гудели, здороваясь.
Звучала трогательная турецкая тема. С кухни пахло коптящейся рыбой и мидиями. Официант и хозяин в одном лице не ел тебя глазами в ожидании дорогого заказа, но ловил взгляд, чтобы просто улыбнуться, чем вызывал симпатию не только к себе, но и ко всему мусульманскому миру.
Как-то за соседним столом посетитель ловко управлялся с мидиями. За ушами у него трещало.
— Богатый опыт — на яхте обогнул полмира, — заметив мой респект, улыбнулся он. — Эти мидии любили прилепиться к килю. Тогда я брал акваланг…
Мы коптили их на корме, на открытом воздухе, невзирая на качку и правила пожарной безопасности.
Познакомились.
— Вы моряк, Жан?
— О, нет, что вы — архитектор! Он махнул рукой, словно речь шла не о проектировании домов, а об уборке мусора… — Море хобби. Не могу подолгу сидеть на суше.
— Как же здорово, наверное, каждое утро просыпаться в пути, мгновенно забывая о том, что было… — не удержался я. — Чтобы лишь компас давал надежду, что где-то впереди земля. Заходить в порты, ночи напролет бродить по забытым зыбким улочкам, уходящим из-под ног. Вглядываться в темные окна и считать звезды в проемах между крышами… По-хорошему завидую вам!
— Это романтика, Никита, — засмеялся Жан. — Жизнь жестче. Если мы подружимся, покажу тебе, какое море на самом деле…
— Хочешь посмотреть картины? — вдруг спросил он.
Сели в машину и рванули к Таксиму.[17] Там некоторое время блуждали по переулкам, помнящим, вероятно, еще русских времен белой эмиграции.
— Сюда, — сказал Жан, пропуская в неосвещенный подъезд.
Пахнуло сыростью. Лифта не было.
