Фредерик Тристан - Во власти дьявола
Мы закончили наш вечер в маленьком кафе, и она кое-что рассказала мне о своем детстве. Ее отец — банкир. Перебираясь из квартиры на авеню Фош на свою виллу в Довиле, это богатейшее семейство, кажется, находило удобным заезжать сначала в Венецию, Марракеш или Брюгге, а то и в Нью-Йорк! Сначала я думал, что она сочиняет. Но вскоре мне пришлось признать очевидное. Смугляночка с очаровательными косичками вовсе не была таким уж ребенком, каким она выглядела. Она разъезжала на «ягуаре», подаренном отцом на ее восемнадцатилетие; но когда она захотела дать мне прокатиться, я, оробев, отказался, испугавшись собственной несостоятельности, которую я тогда принимал за заурядность!
На том наше первое свидание и завершилось.
VII
Назавтра я выяснил, что банкир Распай вкладывает деньги в театр Пурвьанша. Это и было истинной причиной, по которой его дочь, Алиса, пользовалась хорошим расположением моего друга. Сознаюсь, что до той минуты я ни разу не подумал о финансовой стороне дела. Итак, репетируя «Черную комнату», актеры получали зарплату прямиком из кармана этого мецената. Позже я узнал, как Нату удалось привлечь банкира.
Супруга Максимина Распая, утопающая в мехах и бриллиантах, была не столько чувственной, сколько скучающей женщиной. Эдакая Эмма Бовари — такие везде встречаются. Сидя в Опере, они мечтают о приеме в Елисейском дворце; отдыхая на Маврикии, воображают себя на берегах Тивериады; лежа в объятиях богатого мужа, мучительно грезят о крепких руках ярмарочного борца. Такому, как Пурвьанш, не составило труда проникнуть в подобные мечты. Выжав досуха несчастную болгарку, он стал увиваться возле этой Марии-Ангелины, урожденной Шерманден-Мутье; она происходила из старинной беррийской семьи и проживала в изящной квартире на улице Драгон, в трех шагах от Сен-Жермен.
Хотя благодаря своему толстому кошельку Максимин мог иметь все, что угодно, он привязался к молоденькой испанской танцовщице. Вот почему, будучи весьма далеким от того, чтобы ревновать свою жену, он был счастлив, зная, что супруга утешается с Натом, и с удовольствием расплачивался с ним за эту услугу, возмещая его театральные расходы ежемесячными денежными вливаниями. Для него это было безделицей и весьма удобным выходом. Пурвьанш же нашел таким образом средства к существованию, а сверх того, это еще позволяло ему употребить власть обольстителя к существу, уже готовому попасть в его сети.
Мария-Ангелина легко смешивала свои грезы с мистицизмом, и Нат быстро стал для нее мистическим богом-разрушителем. Этой пресыщенной роскошью сорокалетней красавице пришлось поступиться своим достоинством и подчиняться самым безумным любовным капризам ее властелина — под тем предлогом, что это возвышает душу. Так я узнал, что границы между страстными поисками святости и самым пылким вожделением не существует. И то, и другое одинаково волнует человека, ищущего экстатического возбуждения.
Не могла ли Алиса уже тогда знать о тайных похождениях своей матери? Подозревала ли она об истинной роли Пурвьанша в ее семейном театре? Как я уже говорил, ничто не смущало эту девушку, она шла по жизни спокойно и ровно, пробираясь сквозь щекотливую ситуацию, сложившуюся в ее семье, словно акробат, который идет над пропастью с завязанными глазами, балансируя на канате. Впрочем, во искупление своих шалостей, родители дарили ей все, что она пожелает. Как только она вспомнила о машине, ей преподнесли «ягуар». Она захотела стать актрисой, и ее записали на курсы Симона и вручили Нату, надеясь, что он выберет ее для своего нового спектакля. Какое счастье, что нельзя снять луну с неба, а то мы все уже погрузились бы в темную ночь!
Я осознал намерения Пурвьанша насчет этой девушки, когда было уже слишком поздно, чтобы мне удалось выбраться из ловушки, в которую он меня завлек. Говоря по правде, из двух ловушек: поскольку ему не хотелось прибавлять дочь к матери, он пожелал, чтобы я стал любовником Алисы. Ничто не могло бы быть для меня приятнее, но без поддержки Ната я никогда бы не осмелился пуститься в эту авантюру. Вот вам еще одно доказательство моей трусости, или по крайней мере болезненной нерешительности.
— Видите ли, — доверительно сказал мне Нат, — не могу же я заниматься дочерью так, чтобы мать об этом не знала. Боюсь, что моя монашка не согласится делить меня с нею. И тогда я потеряю награду за все мои труды. Как мне платить артистам? Все это надо тщательно взвесить на самых точных весах…
— Но почему вы хотите, чтобы мы с Алисой любили друг друга?
— О, я не прошу так много! — воскликнул он. — Ни вы, ни она не созданы для страсти! Все это — просто игра, забавы молодых! И так вы сохраните ее для меня — про запас, до лучших времен.
— До каких лучших времен?
Он пожал плечами. Неужели я настолько туп?
— До того дня — надеюсь, он скоро наступит, — когда я перестану нуждаться в подачках мсье Распая и смогу отослать этого ангела Мари к ее драгоценным занятиям по изучению бабочек! Тогда я и заберу у вас Алису, которую вы, благодаря вашим неустанным долгим трудам, вернете мне горяченькой.
Очевидно, я должен был бы разгневаться и отказаться от этой своего рода сделки, совершенно не принимающей во внимание чувства девушки, будто она была всего лишь бездушным товаром, который можно передавать из рук в руки. Но я оставался безразлично спокоен под взглядом его синих глаз, которые метали молнии.
Это было во вторник. А в четверг во время репетиции в «Карманном театре» ко мне зашла Алиса. Она хотела поговорить со мной, но «не здесь». Мы пошли по бульвару к Обсерватории. Она тут же атаковала меня с искренностью, составляющей часть ее юношеского очарования:
— Кто эта Даниель?
Я удивленно пробормотал:
— Да так, подруга. А почему вы о ней спрашиваете?
— Из-за Ната, конечно! Она была его любовницей и вашей тоже, мне кажется… Объясните мне это!
Я постарался ответить откровенно. Я принялся рассказывать ей, как познакомился со своей однокурсницей, как она стала моей подружкой, а потом увлеклась Пурвьаншем и бросила меня.
— Вы очень страдали? — спросила она.
Да нет, на самом деле я не слишком страдал.
— Это потому, что вы ее не любили! Возможно, я ее не любил.
— Но теперь, — объявила она тоном, не терпящим возражений, — теперь вы влюблены!
Был ли я влюблен? Или это только желание, «забавы молодых», если воспользоваться жестким определением Пурвьанша?
Алиса остановилась и вдруг, бросив на меня настойчивый и решительный взгляд, внезапно заявила:
— Нат сказал мне, что вы влюблены в меня!
Мне захотелось крикнуть: «Да что он об этом знает?» и убежать, но меня удержало чувство стыда. Я застыл посреди тротуара, смешной, наивный простак, тающий под лаской ее очаровательных пальчиков, которые, наверное, сами того не зная, жестоко терзали мне сердце. Ее шаловливые губки спокойно произнесли:
— Я люблю, когда меня любят.
Меня охватило безумие. Я живо обнял и притянул ее к себе с жаром, который так сильно удивил ее, что она попыталась высвободиться, но я уже прижал ее к себе, заставляя поднять лицо, и тут же начал покрывать его поцелуями. Затем она привела в порядок свою прическу и мы спокойно направились на террасу «Клозери-де Лила», словно ничего не случилось.
— Ну что ж, хорошо, — произнесла она после того, как мы заказали кофе со сливками. — Нат меня не обманул.
— Вы сами заслужили такое поведение, — сказал я с упреком.
— О, не стоит извиняться! — вскричала она, покатываясь со смеху. — Это именно то, чего я добивалась!
Так началась наша связь. Пурвьанш оказался прав. Это не было великой любовью, просто наслаждением вроде того, какое получают теннисисты-любители, проведя очередной сет. Алиса считала мою студенческую комнатушку довольно жалкой и поэтому сняла для меня трехкомнатную квартиру на улице Одессы, в ста метрах от театра, в котором мы проводили все остальное время, следя за тем, как продвигается «Черная комната», — Нат доводил постановку до блеска, чувствуя, что сейчас здесь рождается шедевр.
Эта пьеса стала центром нашей жизни. Мало-помалу у нас произошла подмена понятий: сцена стала для нас подлинной жизнью, в то время как окружающий нас мир казался нам пустым и расплывчатым. Едва загорались огни рампы, как нас будто бы поглощало некое чудовище, которое переносило нас сквозь царство реальности и выплевывало на новую землю. О, насколько она была соблазнительнее и богаче нашей!
Однако сюжет «Черной комнаты» не из тех, что внушает оптимизм. Два ее главных героя вели друг с другом бесконечные споры во вселенной, заполненной неясными людьми и ложными принципами, но каким бы кривым и жалким ни был этот мир, нам он казался правдивее того, что остался снаружи. Пурвьанш поставил перед нами зеркало, которое, конечно же, искажало реальность, но это отражение было острее, точнее и гораздо значительнее оригинала, на который внезапно легла печать такой ничтожности и бессмыслицы.
![Фредерик Дар - Глаза,чтобы плакать [По моей могиле кто-то ходил. Человек с улицы. С моей-то рожей. Глаза, чтобы плакать. Хлеб могильщиков]](/uploads/posts/books/148319/148319.jpg)
