Грэм Грин - Меня создала Англия
— У меня нет будущего, Кейт.
Он сидел притихший, не ломался, был наконец самим собой, и она дивилась этой перемене, лихорадочно соображая, как лучше использовать удачный момент. Она-то знала, что он человек ненадежный, врунишка, плут в денежных делах, но чтобы он отдавал себе в этом отчет — этого она не подозревала.
Он повторил:
— Ты сама знаешь, Кейт: у меня нет будущего. Из воды, зябко нахохлившись, вышли птицы. Словно маленькие футбольные мячи, коричневые комочки перекатились через зеленый склон, припечатывая листья перепончатыми лапками.
— Не правда, — сказала Кейт; страх упустить момент боролся в ней с радостным чувством, что после стольких лет они наконец откровенны друг с другом. — Только слушайся меня. — Она думала: он в моих руках, мой Энтони, главное — не упустить его теперь, сказать нужные слова, но сердце пересилило, и уже она сама сидит без пальто, без будущего, без друга, в чужом галстуке. Обнять, согреть его, но он уже заговорил. — Безусловно, — сказал он, — еще может повезти. Что-нибудь может подвернуться. — И она поняла, что момент упущен. Он был от нее так же далеко, как где-нибудь в шанхайском клубе или на площадке для гольфа в Адене. Трезвый взгляд на себя был лишь крохотным разрывом в сплошной пелене самообмана. Ей казалось, он ждет ее помощи, а ему нужен был только попутный ветерок, новая идея, подходящее воспоминание. — Я рассказывал тебе про испорченный чай?
— Не помню. Холодно. Пошли. А что касается этого склада… Но уже вовсю дул благоприятный ветер. Он был готов признать, что ошибался, что в конце концов и у него есть какое-то будущее. — Понимаю, — сказал он, — тебе не нравится эта идея. — И беспечно рассмеялся:
— Ладно, дам твоему Крогу испытательный срок. Перед ней был человек, только что избежавший смертельной опасности. Спасение наполнило его бурной радостью, а когда он был в ударе, то скучать с ним не приходилось.
И хорошего настроения ему хватило на весь вечер. Он бросался из одной крайности в другую; ей повезло увидеть его в минуту грустную и искреннюю, но была особая прелесть в его беспечности и позерстве. Он рассказывал истории, которые начинались весьма не правдоподобно, но потом оживлялись яркими красками; вероятно, такими же баснями он кружил голову и Мод, и Аннет, и этой девушке Дэвидж.
— Постой, а я писал тебе про «фиат» генерального директора? — Нет, — ответила Кейт, — про «фиат» в открытках не было. — После двух рюмок шнапса она была готова верить почти каждому его слову. Она подобрела к нему. Накрыв его руку своей, сказала:
— С тобой хорошо, Тони. Рассказывай. — Но прежде чем он заговорил, она заметила, что на его руке нет кольца (в день, когда им исполнился двадцать один год, им подарили по кольцу с печаткой — точнее, ему кольцо переслали, она уже не помнит куда, заказной почтой на адрес клуба).
— Где твое кольцо? Ты хоть получил его?
Она видела, как он примеривается к ее настроению, прикидывает, до какой черты можно рассказать. Неужели вечер сорвется, забеспокоилась она. Нет, нужно бросать, скорее бросать эту привычку задавать вопросы. Но после стольких лет разлуки вопросы сами срывались с языка. — Не важно, — сказала она. — Продолжай. О машине директора. Ладонью левой руки Энтони покровительственно накрыл ее руку и уступчиво, искренне протянул:
— А знаешь, я лучше расскажу о кольце. Это долгая история, но любопытная. Ты, старушка, даже не подозреваешь, куда я попал через это кольцо.
— Не надо, — заупрямилась она, — не рассказывай. Расскажи о машине директора. Только сначала уйдем отсюда, здесь нам больше не дадут. — Забавно было вести его через рогатки ограничительного закона и, вопреки предписанным нормам (мужчине — две стопки шнапса, женщине — одна), понемногу хмелеть.
— А теперь, — сказал он, — в Лизберг.
Канал, шелест воды у кромки заросших травой берегов, в темноте шепот парочек на скамейках, пустынная загородная дорога, спотыкающаяся вереница встречных звуков — не музыка, а словно где-то в далекой комнате настройщик вразброс нажимает клавиши рояля. Четким рисунком на посветлевшем небе выделялись башенки над крышами; звуки сложились в мелодию, что-то колыхнувшую в памяти, и у входа с высокой аркой выплеснулось разбуженное ритмом, воспоминание (министр иностранных дел в высоком негнущемся воротнике подчеркнуто официально отвечает на ее тост, по террасе из уборной возвращается Крог, раскланиваясь на обе стороны, пары танцуют за стеклянными дверьми, звонкими и струящимися, словно канделябры). — Пошли, крошка, — сказал Энтони, — пошли разомнемся. Пьянея, он все дальше уходил в прошлое. Яркий и бесшабашный послевоенный жаргон к середине вечера подточила окопная сырость, это подали голос отставники, в тени опахал толковавшие о Часе Наступления и «Виктории-палас», об отпусках и джазе.
Шипя, взмыла ракета, но на полпути от сырости потухла и уронила на землю хвост; пропилеи танцевальных залов и ресторанов обступили площадь, где в просторном и неглубоком изумрудном бассейне резвился изумрудный фонтан: он тропическим деревом ввинчивался в холодное, глубокое, чистое небо, потом зеленой люстрой рушился вниз, выплескивая на дорожку серебристые осколки. Над крышами сверкнула пустая люлька американских гор, подвывая, словно заезженная граммофонная пластинка. У дальних палаток доморощенные стрелки палили по мишеням.
— Сюда. Идем сюда.
По спокойной глади озера, усеянного сигаретными коробками, двигалось пиратское судно. Извивающаяся тропинка с высаженными вдоль нее цветами выводила к маленькой эстраде, где двое мужчин в белых халатах играли с желающими в шахматы, игра стоила полкроны. И где бы вы ни шли — по розовым или зеленым лужайкам или в умышленной темноте, — за музыкой и выстрелами различалось неумолчное шипение скрытых прожекторов, на которые тучами летели мотыльки, чтобы оцепенеть на их пылающих вогнутых стеклах. Вверх к свету, вниз в темноту валится люлька американских гор; в полутемной палатке человек-фонтан с землистым Лицом и тюрбаном на голове выпускает струи воды через розовые стигматы на ладонях и ногах; великанши, гадалки, укротители львов; тучи мошкары, словно сдунутый пепел, проносятся своим путем, не отвлекаясь на тусклые плафоны в тесных павильончиках. Над крышами взлетает люлька американских гор; в воздухе разрывается ракета, просыпав в темноту желтую канитель; зарядили ружья и выпалили стрелки.
— Для танцев ты уже не годишься, — сказала Кейт. — Слушай, — сказал Энтони, — выпьем еще по одной, и я возьму для тебя все призы, какие тут есть. Вон бросают кольца. Ты еще не видела, как я бросаю кольца.
На струе воды приплясывали разноцветные мячики для настольного тенниса. — А хочешь куклу? — загорелся Энтони. — Или ту стеклянную вазу? Ты скажи, мне это пара пустяков. Решай скорее.
— Идем бросать кольца. Ты же не умеешь стрелять. А тут надо сбить все пять шариков из пяти выстрелов. В школе ты никогда не мог попасть в цель. — С тех пор я кое-чему научился. — Он взял с барьера пистолет, примерился к мишени. — Будь человеком, Кейт, заплати за меня. — Его возбуждала тянущая руку тяжесть пистолета. — Поверишь, Кейт, — сказал он, — мне нравится иметь дело с оружием. Работать военруком в школе или что-нибудь в этом роде.
— Оставь, Тони, — возразила Кейт, — ты всегда мазал мимо. — Она раскрыла сумочку и не успела достать деньги, как он выстрелил. Подняв глаза, она увидела, как желтый шарик свалился с острия водяной спицы. — Попал! — закричала она. Необычайно серьезный, он только кивнул в ответ, перезарядил пистолет острой, похожей на перо, пулькой, быстро прицелился, опустив пистолет на уровень глаз, и выстрелил. Она заранее знала, что он попадет и в этот раз; он наконец давал представление, где конкурентов ему не было: стрельба на ярмарке. Она не видела, как падали, шарики, она смотрела на его лицо — серьезное, замкнутое и как бы исполненное чувства ответственности; его короткопалые, со сбитыми ногтями руки стали вдруг ловкими и мягкими, как у сиделки. Он сунул под мышку страховидную голубую вазу и снова поднял пистолет. — Тони, — воскликнула она, — а с этим ты что собираешься делать? — это он положил к ее ногам игрушечного тигра.
Нахмурившись, он открывал магазин.
— Что ты говоришь?
— Что ты с ними будешь делать, с вазой и тигром? Ради бога, не выигрывай больше ничего, Тони. Пойдем выпьем. Он медленно кивнул; до него не сразу дошел, ее вопрос, его глаза завороженно возвращались к шарикам, пляшущим на вершине фонтана. — Ваза? — переспросил он. — А что, нужная вещь. Цветы и вообще.
— Ладно, а тигр?
— Пригодится. — На тигра он даже не взглянул, заталкивая в магазин пульки. — Если тебе не нравится, — сказал он, — я его кому-нибудь отдам. — Он выстрелил, перезарядил пистолет, снова выстрелил и опять перезарядил; шарики щелкали и падали, и сзади собралась маленькая толпа. — Отдам той девушке во вторник, — сказал он, вздохнул, показал на зеленый жестяной портсигар с инициалом «Э», опустил его в карман и отошел, сунув под мышки вазу и тигра. Кейт еле поспевала за ним.
