Елена Блонди - Судовая роль, или Путешествие Вероники
В детсад добралась к раннему обеду. Прошла в просторную комнату средней группы, где четырехлетки дружно звякали ложками, размазывая по тарелкам картофельное пюре. Села на маленький стульчик за детский столик в углу и попыталась отказаться от щедрой порции картошки с ломтиком соленого огурца.
— Ешь давай, — скомандовала нянечка Таня, полная девушка с черными маслянистыми глазами и такими же маслянистыми кудрями длинных волос, — котлету не дам, мне сегодня только три досталось, домой заберу. А картошки вон, полведра еще. Зава через полчаса явится, совещание у них в горсовете. Пожри и расскажи что-нибудь, а?
— Веъоника Атольевна, — пропищал очкастый Димитрий из-за дальнего столика, и Таня захихикала, толкая Нику локтем.
— Позвойте пригъасить вас пъовести со мной тихий час!
— Моя ты прелесть, — умилилась Ника, — а чего ж только тихий час?
— Меня мама ъано забиает, — с сожалением пояснил умничек, и сунул в рот ложку с пюре.
— Везет тебе, Вероника Анатольна, — Таня с аппетитом кусала котлету, — такой мужчина поспать приглашает! Слу-ушай, мне говорили, в бонном завоз был, трусики с кружевами, за один бон пара?
— Да. Тетки чуть не поубивали друг друга. Прилавок снесли, продавщицу чуть нее растоптали.
— А ты себе набрала?
— Мне свекровь принесла, из развалютки. Не пошла я драться.
— Ой, ешкин кот, Ника, ну ты счастливая. Я на толкучке раз в год себе трусняк покупаю, жру в саду, экономлю, копейки складываю, а потом в воскресенье как пойдем с Ленкой на карусели и бац, снова все на конфеты потратили. Вместе и жрем эти конфеты, две дуры — большая и маленькая.
— Сладкое успокаивает. А ребенку полезно, для мозгов.
— Та, — Татьяна облизала ложку и впилась зубами в мягкий огурец, — на черта ей мозги? Пусть лучше фигура будет и мордочка. Чтоб и меня на старости лет ее муж содержал.
— Да ты себе найдешь мужика, Тань. А чего на работе? У тебя ж вроде выходной?
Таня унесла тарелку в мойку и села, гладя ладошками круглые коленки. В масляных глазах запрыгал смех. Оглядываясь на детей, шумно тянущих из кружек компот, зашептала Нике:
— Угу, выходной. Я за Ленкой зашла с утра, из ночной группы забрать, а тут звонит Наталья, голос томный такой, о, говорит, Танюха, какое счастье, ты за меня поработай сегодня, а то у меня хахаль был, такие палки кидал, ну как можно после такого секса переться ни свет ни заря горшки мыть! Ну, я ее понимаю, конечно. Но нахалка еще та, прикинь, так прямо и заявила, после палок горшки мыть не буду. Буду лежать и прочувство-, прочувствовывать. И ведь находит же себе! Здоровая, шо твоя лошадь, ну точно баба с базара. А мужики липнут. Та я знаю почему, она ж никому не отказывает.
— А что заве скажет?
— А что скажет, зава ж крестная ее Мишки. Попросила, ты ей скажи трубы порвались. Жду сантехника. Я и сказала. Зава рот перекосила, ага грит, знаю я ее сантехника. И уехала на совещаловку. Оля!!! Верни компот Васеньке! Плюнула? А ты точно видел?
Таня поднялась и, черпнув из эмалированного ведра, отнесла обделенному Васеньке новую кружку компота. Грозно встала над Оленькой, поспешно высасывающей отобранный компот:
— А ты! Если уссышься, у меня вон мешок на кровати, запихаю и унесу продавать! Поняла?
Дети притихли, сострадательно глядя на неунывающую Оленьку. Та кивнула и полезла в кружку пальцами, достать вишенку.
Таня вернулась и снова села на детский стульчик, задирая колени к подбородку.
— Замучилась я с ней. Ничего не боится. Мы со Светкой уже и шприц в медпункте взяли, и ремень там лежит, на пустой кровати. Все боятся, а эта малая — нет.
Ника вытянула шею, заглядывая в полутемную спальню. На пустой кровати и, правда, лежал большой мешок и свисал со спинки кожаный ремень с блестящей пряжкой.
— Ну, вы даете! Смотри, заглянет какая родительница, накатает жалобу, что вы над несчастными детишками издеваетесь.
— Они сами кого хочешь, в гроб загонят! — Таня грозно оглядела толстощеких и тощих подопечных, — так, быстро поставили кружки и писять! Через пять минут всем лежать в постелях! А ты, красотка, чтоб не ездила на горшке по умывальной!
Ника допила компот и, помогая Татьяне загнать детвору в спальню, спросила про воспитательницу:
— А Света где ж? Чего не помогает тебе?
— На весы пошла. Май жеж, купальники подоставали и началось. Она пожрет утром, сразу бежит к Юливанне, на весы. Приходит гру-устная. Потом в сортир сгоняет поссать, оттуда сразу снова на весы. И уже веселее. Потом — обед, снова грусть, ну тарелка борща полкило сразу, а еще ж картошка и компот.
Таня отобрала у бесстрашной Оленьки плюшевого жирафа, которого та уложила рядом с собой, и поставила его на подоконник.
— Я тоже раскабанела, как тот поросенок, эх. Вероничка, а ты продай мне бончиков, а? Десятку? Я себе купальничек, может, новый куплю, девки рассказывали, там выбросили такие — с камнями на сиськах. Сверкают, аж глазам больно. Ты видела?
— Видела, — Ника содрогнулась, вспомнив купальник на манекене. Весь усыпанный гранеными камнями размером с грецкий орех, а на пузе — полосатый ремешок с пряжкой. Радость южных бабочек…
— Десятки тебе не хватит, он двадцать два бона стоит.
— Двадцать два? — Таня по-бабьи всплеснула полными ручками, — ахренеть! Это ж сколько на рубли? Один бон — двенадцать. Десять, значит… погоди… сто двадцать? Та это ж уже моя зарплата!
Дальше считать она не стала. Вздохнула.
— Ну, все равно, продай, а? Вдруг опять выбросят трусы, куплю, мало ли, вдруг и мне хахаль отломится.
Ника покраснела, радуясь, что в спальне полутемно.
— Нету у меня. Ну, кончились, давно уже. Вот придет Никас с рейса, тогда, может.
— О! Зава! Тыц-тыц, тыц-тыц, в кухню потопала. Щас бабам влупит, если ей на совещании попало. Беги, Вероничка, а то она засядет за телефон, будешь еще час куковать. Поймай в коридоре.
Ника быстро пошла к выходу, по пути погладив умника Димитрия по мягкой пушистой голове.
Разглядывая белые листки «Уголка воспитателя и родителя», налепленные на крашеную стену, слушала, как методичный скрипучий голос заведующей прерывается возмущенным грохотом поварих. И когда та вышла из жаркой двери, механически поспешая к своему кабинету, кивнула, мол, позову, Ника заглянула в кухню — поздороваться.
В просторной светлой кухне жилистая армянка Наринэ Аветисовна, поджав тонкие губы, быстро шлепала на кружки теста фарш и ловко защипывала края. Пышная разгоряченная Надя, сверкая белыми локтями и припорошенным мукой фартуком, совала мягкие комки в раскаточную машинку.
Наринэ скорбно кивнула в ответ на Никино «здрасти», а Надя, быстро повернувшись, извлекла из-за спины кусище теста, слепленный в виде толстой короткой змеи — как показалось Нике. И тряся перед собой, закружилась в вальсе, блестя зубами и шлепая сбитыми тапками.
Ника хлопнула себя рукой по губам, поняв, какую именно змею нянчит Надежда у большой груди.
— Надька! — заорала старшая, — да суй ты его в машину, ты ж дитям готовишь жрать, а не стриптиз танцуешь! Тьфу!
— Аж жалко давить, красота какая! — Надька еще поплясала, перебрасывая тесто с руки на руку, и, вздыхая, отправила изделие на уничтожение.
Ника, досмеиваясь, прошла по темному коридору и постучала в двустворчатую дверь.
Заведующая Светлана Федоровна была похожа на давешнего ночного ежа, маленькая, жестко-округлая, с пристальным взглядом небольших глазок под торчащими во все стороны короткими, поднятыми химией волосиками. Свой маленький детсад на четыре группы она и держала в ежовых рукавицах, вызывая у девочек воспитательниц и нянечек приступы бессильной ненависти, на которые впрочем, плевала с высоты своего небольшого роста. Нике с первого дня было неловко, что зава отличала ее от других, как и томную шалавистую Наталью. Наталья приходилась заве дальней родственницей и вечным крестом — в саду росли двое натальиных детишек от разных мужей, последний, отец крестничка Мишки, отбывал срок за пьяную драку. Ника тоже попала в сад по знакомству, зава и ее свекровь жили в одном дворе, Никас вырос вместе с сыном Светланы Федоровны, вместе палили костры на пустыре, вместе прогуливали школу и даже в армию попали вместе, служили в одной части.
Время от времени, когда зава в очередной раз пушила своих подчиненных, от обиженных девочек и Нике перепадали сердитые взгляды в спину. Но зава без проволочек отпускала ее в отгулы, даже когда Ника звонила в одиннадцать вечера, чтоб утром сесть на комету и рвануть в Бердянск или Жданов. Так что Ника терпела. Радовалась, что ей не приходится заниматься подарками в благодарность. Когда мама Клава договаривалась о ее тут работе и чтоб Женечку взяли в сад, то сказала величественно:
— А со Светкой я сама буду. Курочек подкину, апельсинок, шампанское нам хорошее везут (работала она в магазине, где торговали дефицитными развалюченными товарами), ты главное веди себя тихо да работай, как следует.
