Колин Джонсон - Новые рассказы Южных морей
— Хорошо. Только не опаздывай к обеду.
Я пулей вылетаю из дома и мчусь за железную дорогу к сложенным в штабеля бревнам. Еще издали я слышу звонкие крики и смех нунгаров. Они играют в «иди-за-мной» на бревнах, качаются, балансируют и спрыгивают на землю.
— Привет!
— Привет. Сколько можно тебя ждать? Мы думали, ты в школе.
— Не. У нас еще каникулы. Ма все трепалась.
— Небось заставляла драить ваш пижонский дом.
— А моя ма говорит, что дом — это только гробить себя! — встревает еще один. — Вот как она говорит.
Мальчик этот старше и чернее меня, и я его немного побаиваюсь.
— Да, глупо, — соглашаюсь я. — Но ма он нравится, поэтому мы в нем живем.
— Моя ма говорит, что она стала много о себе воображать, как вышла замуж за белого, а сейчас подцепила еще одного белого. Но вообще-то раньше она была ничуть не лучше других.
— Она училась в школе и закончила ее, — пытаюсь я защитить ма.
— Ну и что, — парирует он. — Моя ма ходила в ту же миссию, только ее ни в какой дом не запрешь, она не попугай в клетке.
— А я не против дома, — вступает в разговор еще один мальчик, — но в школу ни за что не пойду. Что в ней хорошего?
— Ма говорит, что если не ходить в школу, то не продвинешься.
— Куда не продвинешься? — спрашивает первый мальчик.
— Почем я знаю, — говорю я, — наверно, не получишь работы.
Они смотрят на меня темными, полными сомнения глазами.
— Ладно, пошли, — говорю я. — Что делать будем?
— Может, постреляем птиц или кроликов. Рогатки есть.
Предложение заманчивое, но охота может затянуться до темноты, и тогда не избежать расспросов ма.
— Может, пойдем ловить рачков? Там под берегом я спрятал корзинку. Попадаются большие…
Никому не хочется.
— Пойдемте к силосным ямам, — предлагает кто-то. — Покатаемся.
Тоже заманчиво, но если меня увидят с ними, то для нас с ма все будет кончено. И я вру:
— Хорошо бы. Но недавно там поймали каких-то ребят, и их отправили в тюрьму.
— Ага, — поддерживает меня высокий мальчик, который, кажется, боится неприятностей не меньше моего. — Пойдемте в заросли, там нас никто не увидит.
И мы несемся через пути туда, где начинаются заросли. У всех карманы полны камешков, и мы гоняемся за птицами, безуспешно пытаясь в них попасть.
— А мой старый дядя, — говорит высокий мальчик, — всегда попадает. Он сам сделал копье и показывал мне, как аборигены раньше охотились на кенгуру.
— А я один раз видел, как настоящий абориген бросал бумеранг, — говорит другой. — У него было много шрамов на груди и на руках[8].
— От чего?
— Он сказал, что так делали всем мальчикам, чтобы они были сильными.
— Больно, наверно?!
— Они тренировались. У них была такая игра: кто дольше продержит горящий уголек в руке, на плече или на ноге, и постепенно они привыкали не чувствовать боли.
Какой-то мальчишка дает мне рогатку, и я целюсь из нее. Неожиданно выскакивает кролик. Все кричат, бегут к нему. Я вкладываю в рогатку камешек и стреляю, даже не мечтая попасть, но кролик неожиданно падает замертво. Высокий мальчик поднимает его и бьет головой о дерево. Остальные трясут мне руку, хлопают по спине, а он протягивает мне мертвого кролика.
— Твой кролик, — говорит он. — Ты в него попал.
— Нет. Я не хочу. У нас дома их много.
Я второй раз вижу, как приканчивают кролика. А в первый раз это было, когда мы с ма и одной местной старухой пошли положить цветы на могилу брата. Он умер совсем маленьким, и я не вспоминал о нем до того дня. Я стоял у прямоугольной, местами размытой дождем груды гравия и песка, и тут из кустов выскочил кролик. Старуха подняла с земли палку, ударила его. Я смотрел на мертвое тельце, лежавшее около банки с увядшими цветами, в которой раньше был джем, а потом, спрятав лицо в платье ма, отчаянно разрыдался. В тот вечер на ужин было жаркое из кролика.
Домой я пришел поздно. Ма спросила, где я был, и я сказал, что с ребятами из школы, но она поняла, что я говорю неправду.
— Сынок, ты ведь хочешь, чтобы мы жили вместе? — спросила она.
Не отрывая глаз от пола, я кивнул.
— Они заберут тебя, как других, — сказала она.
— Нет!!!
Вопль вырывается из моей груди и тонет в привычной пустоте камеры. Я слышу милосердный скрежет ключа в замке. Дверь отворяется. Четырнадцать дней позади.
Когда под охраной конвойного я прихожу обратно в подростковый отсек, на меня смотрят там как на героя. Даже в надзирателе появляется что-то человеческое, и он угощает меня сигаретой. Я уже не тот, немного холоднее, немного старше, я постиг тюрьму, постиг ее климат, я свой в этом гнетущем сером облаке. Тюрьма поглотила меня, когда я в первый раз вошел в нее, а теперь она стала частью меня. Я словно сосуд с серым облаком внутри.
После одиночки тюрьма приняла меня так, как воля не принимала никогда. Я принадлежал тюрьме.
IIЯ беру полотенце, но, сколько ни три им, запах здешнего мыла все равно остается. Мы к нему привыкли и не чувствуем его вони, как от блевотины.
Вслед за другими скоро — экс-арестантами я иду в комнату, которая ничем не отличается от камеры. Здесь нас ждет наша одежда. Здесь нас посвящают в тюремную жизнь, и мы в первый раз надеваем серую униформу. Здесь мы прощаемся с волей и здесь же здороваемся с ней. Это камера хранения нашего отчаяния и нашей надежды.
Сложенная стопкой в самом углу одежда будто предчувствует насмешки в свой адрес. Ее шили за счет тюрьмы, по моде ушедших лет и из лучшей, имеющейся здесь ткани. Из синей саржи, которой, как и тем, для кого она предназначена, свойственно притягивать к себе всю грязь с улицы.
Я выбираю костюм более или менее моего размера и надеваю его. В зеркале отражается некто, кого я должен принять за себя, если забыть о прошлом. Я критически осматриваю высокую, стройную фигуру, не красивое, но и не уродливое лицо, бледную из-за недостатка солнца, оливкового оттенка кожу. Костюм сшит не так плохо, как я ожидал, и сидит вроде бы ничего. Значит, либо собрат постарался, либо я за восемнадцать месяцев стал неразборчив в тряпках. Ничего, сойдет на первое время, потом найду что-нибудь получше. Кое-кто из моих знакомых знает толк в тряпках. Они называют себя «поклонниками современной моды», и я, конечно же, смогу призанять у них хотя бы рубашку и джинсы.
Я стараюсь поаккуратнее пригладить волосы. Начальник тюрьмы приказывал всех нас стричь под ежик. Наверное, он где-то вычитал, что юные хулиганы носят только длинные волосы, и решил таким образом внести свой вклад в борьбу с детской преступностью. А может, он не забыл историю о Самсоне.
Я одет и совсем готов к выходу, но нам приходится ждать, пока надзиратель соблаговолит открыть дверь. Я думаю о будущем, прикидываю, стоит ли возвращаться к банде. Сейчас я могу выбирать. Забавно все-таки — родиться в этом мире на самом дне и пройти такой путь. Теперь я свой человек в лучших притонах шпаны и сплю, если хочу, с белыми девицами… тоже удовольствие…
Кланкити-кланкити-бэнг. Кланкити-кланкити-бэнг… Подростки с пустыми лицами извиваются и шаркают под преступный бит, отдавая ему душу.
Черная, черная кошка, куда ты идешь?
Черная кошка, черная кошка, зачем ты идешь?
Ты здесь всю ночь,
Ты иди лучше прочь,
Туда ты идешь, откуда тебя не вернешь.
Заключительная барабанная дробь, и оркестр уходит на отдых. Зажигается свет и освещает лицо юноши. Фальшивое наглое лицо и унылый, мне-не-куда-идти взгляд.
В этом набитом людьми зале он исходит потом, он почти задушен горячими испарениями стремительно двигающихся тел и обильно политых маслом волос. Толпа бесцельно кружит по залу. Один-двое останавливаются, заговаривают с ним. Он коротко отвечает.
Оркестр начинает снова. Четверо юношей в туго обтягивающих брюках импровизируют на мерцающих электрогитарах, выдавая настоящий ритм бита. Аккорд на басовой гитаре, потом переборы на других, и они уходят.
Осторожно, чтобы не прожечь горячим пеплом новый костюм, он закуривает сигарету. Дым спиралью плывет вверх и тонет в чаду под потолком. Свет наполовину гаснет, и перед ним появляется девушка. Темные провалы глаз на бледном лице, пепельные короткие волосы. Ярко накрашенные губы кривятся.
— Ну и скучища здесь!
Он окидывает взглядом ее блузку. Грудь маленькая. Совсем плоская.
— А где нет?
Она садится рядом с ним, и они наблюдают за танцующими.
— Жарко как в пекле, а эти кошки все пляшут.
— Сумасшедшие! Я один раз видел, как черная кошка кружилась, кружилась и свалилась замертво. Она сошла с ума.
— Сошла с ума.
В ее поведении чувствуется беспокойство. Он видит капли пота у нее на лбу.
