Николай Двойник - Повесть об одиноком велосипедисте
Глядя на нее, ты начинаешь различать уже давно вливающийся в тишину гул нагнетающих воздух вентиляционных лопастей. Гул равномерно висит над всем районом, и там, где, ты думаешь, он зарождается, оказывается глухая высокая стена, от которой он просто отражается, придя с противоположной стороны.
Неожиданно в заборах и стенах оказывается провал, в котором (гул забыт) стоит пятиэтажный жилой дом с узорными занавесками и растениями в горшках. У подъездов под деревьями в разных ракурсах припарковано несколько автомобилей. Где-то горит свет, и, возникнув у дальнего подъезда, проходит женщина с магазинным пакетом и сумкой на плече, щелкая каблуками. Джинсовые бриджи и белая майка, светлые волосы, похоже, крашеные. Пикающий сигнал открываемой подъездной двери, рванувшая перед самым колесом, низко прижавшись к земле, пегая кошка.
Я сажусь на край скамейки и сразу начинаю замечать слишком много всего. Я бы и не хотел замечать, но глаз все это видит: как выскользнувшая из-под колеса кошка устроилась в раме отдушины и лижет лапу, как лежит на синем капоте машины выгнутый волной лист, как в перспективе улицы мигает желтым светофор, как начинает темнеть, как приварена перекладина на детской лесенке (труба к трубе – извилистая замкнутая граница, закрашенная желтой краской).
Почти умерев, потом в отдельных точках старое промышленное кольцо начинает возрождаться в ином качестве и в ином обличье. В неровной желтой стене, украшенной трещинами, следом от сорванного объявления, остатками старой вывески и крюками, к которым приделаны провода, обнаруживается новенькая черная металлическая дверь, окруженная пятнами бетона и штукатурки или рельефными вздутиями строительной пены. Иногда это все что есть. Иногда на двери еще есть лаконичная табличка с кодовым словом – названием того, что поместилось внутри.
И тогда в вечерней тишине можно встретить одинокого запуганного этой тишиной прохожего, который радуется встрече с тобой и начинает что-то еще издали кричать. Когда возле него останавливаешься, он показывает на бумажке адрес и пытается узнать, где ему его искать. Адрес выглядит примерно так: 1-й Силикатный, 23, стр. 4, корп. 5, подъезд 6, офис 7. Я не знаю, где это. Но мне очень хочется ему помочь, и я вспоминаю про новенькую черную дверь тремя переулками позади и объясняю, как попасть туда.
Я кружу еще полчаса, до слабого начала сумерек, и неожиданно попадаю на широкую трассу. На противоположной стороне – остановка, к ней спешит мой давешний прохожий с белым свертком подмышкой.Отрывок 29
Через две недели после авторефератных путешествий мне позвонил Андрей (я медленно пил пиво перед телевизором), спросил, не нашел ли я себе работу, и предложил поработать курьером в его фирме. Примерно все то же самое, что я уже для него сделал: конверты в разные адреса, срок доставки – день-два, ну иногда бывает что-то срочное. Так что, при желании, я могу организовать работу так, что день буду возить, а день отдыхать. Зарплата? Тебя устроили деньги, которые ты получил от меня? Ну вот примерно так.
Отрывок 30
Иногда я вспоминал время, когда работал, и, не желая того, взвешивал: лучше или хуже?
Если честно, то я терял тогда смысл жизни.
Однажды, во времена работы, я стоял в ванной, чистил зубы и, посмотрев на часы, подумал: сейчас семь, через час я должен уйти, через два приступить к работе, и только через тринадцать часов, если удастся свести отчет, мы встретимся с Леной, и домой я попаду через шестнадцать часов, и в лучшем случае через восемнадцать лягу спать, а через двадцать шесть часов мне снова приступать к работе… а еще – через пятьдесят часов и семьдесят четыре часа.
Мое время оказалось расписанным по часам, и не ясно было, где же свобода? А возможен ли смысл жизни без свободы?
Отрывок 31
Я думаю над предложением Андрея. Конечно, работа сейчас не входит в мои планы. Но, с другой стороны, это не очень ущемит мою свободу. И я буду заниматься тем, чем и занимаюсь сейчас.
– Будет считаться официально, что ты работаешь у нас. Принесешь трудовую книжку, – говорит Андрей.
Работа кажется мне бессмысленной. Не проще ли почтой или обычным курьером?
– Свежий йогурт от счастливой коровы! «Эрмигут Э-э-р-ма-а-н» – вкус соверше-е-нства-а! – поет телевизор.
Впрочем, что за разница? Главное, что я буду жить, как живу, и еще получать за это деньги.
Отрывок 32
Пропала Лена. Не отвечал мобильный, а дома по вечерам ее родители односложно сказали оба раза, что ее нет и трудно точно сказать, когда будет. Мне не хотелось им докучать, тем более что и смысла не было. Отношения наши давно уже никуда не шли и никак не развивались. Но иногда ее очень хотелось увидеть, особенно по вечерам. И однажды я поехал в Сокольники – ведь был еще июнь, и я мог застать ее в парке. Темнело поздно, в десять только садилось солнце. Она говорила, что летом они занимаются с семи и иногда задерживаются, играют, пока светло.
На проспекте Мира зажигались витрины и вывески, а высокие старые дома по правой стороне стояли будто облицованные розовым камнем.
Я съехал вниз к железной дороге, перешел ее, и когда снова сел на велосипед и поплыли с двух сторон клены и дубы, – охватил вечерний холод – липкий и чужой. Поднял голову: снизу вверх наплывали двумя рядами по сторонам бесцветного неба темные, с запутанным узором листьев, ветви.
Парк почти был пуст, только ходили с собаками в окрестностях собачьей площадки. И пронеслось навстречу несколько велосипедистов.
Обычно я отдыхал на первой лавочке с правой стороны, но сегодня я ехал дальше. По ощущениям, было как раз уже десять, они могли уже уходить, и всю пустынную просеку я крутил педали и крутил рулем, выбирая место поровнее. Стало жарко и холодно одновременно. На развилке я сообразил, что лучше ехать через центр парка, и, ориентируясь больше на интуицию и стараясь не наехать на расслабляющихся гуляк, которых на кольце возле кафешек было много, я отыскал молчаливую танцплощадку. Она была круглой, я слез с велосипеда, пошел вокруг нее, вслушиваясь и всматриваясь в ожидаемую вот-вот из-за поворота поляну.
Поляна появляется, но как-то я не могу ее узнать: словно ее подменили, раньше она казалась больше, просторнее, а теперь сжалась и опустела. Почему-то тиха танцплощадка, я не сразу подхожу к поляне, хотя никто не появляется и никого не слышно.
Прислонив велосипед к дереву и выйдя на середину, я понимаю, в чем дело – она заросла травой и ближе сомкнулась над ней листва, еще не успевшая набрать силу тогда, в мае. Я наклоняюсь к траве, провожу рукой, чувствую холод, но не могу понять, примята ли она, либо гнется под тяжестью росы. Но, похоже, тут никого не было. Да и все это место сейчас, в полусумерках, очень плохо сопрягается с Леной.
Постепенно сгущается синева, кажется, я даже вижу, как это происходит. Потом я уезжаю, и как каждый раз, когда мы не встречаемся, чувствую собственную легкость и пустоту.
Отрывок 33
Сижу в Д. Приехал по жаре. От нечего делать беру лежащую в прихожей газету – оказывается рекламной двухмесячной давности – такси, грызуны, красотки…
Здесь квартира, куда я привожу и откуда беру часть корреспонденции. У меня есть от нее ключи. Когда я приезжаю, меня ждет аккуратная стопка пакетов, а привезенная мной в прошлый раз – исчезает.
Похоже, что здесь только совсем недавно жили. Небольшая уютная квартира. Не похожа на те, что обычно сдают с разномастной несвежей мебелью и требующей ремонта ванной.
Отрывок 34
Я стал похож на охотника: внимательно выслушивал сводки погоды, глядел вечером в небо, а на следующее утро проверял показания градусника, снова глядел в небо, наблюдал, есть ли ветер, слушал сводки и разве что не повесил над кроватью барометр.
Больше всего меня беспокоили ветер и облака. Облака сулили прохладу – но и дождь; ветер – что будет нежарко и что погода может смениться.
Глядя на себя со стороны, я больше всего удивлялся: для чего слушать сводки, поскольку все они были примерно одного содержания: «По городу и области – переменная облачность, во второй половине дня в отдельных районах возможны кратковременные осадки». То есть были такого содержания, которое не давало мне ровно никакой полезной информации, так что приходилось брать и зонт на случай сильного дождя, и пластиковую бутылку с водой на случай жары, и куртку на случай похолодания и ветра. Плюс брал пакет, чтобы накрыть от кратковременных осадков кожаное седло, которое в способности впитывать влагу уступало разве что губке. Еще брал карты, хотя все они врали, складной нож (в добавление к инструментам, лежавшим в пристегнутом к раме кармане), бросал на дно часы, чтобы не ерзали по руке, кидал туда же какие-нибудь деньги, веревку, флакон со спиртом, документы и газовый баллончик. В результате набирался рюкзак.
С которым тоже на первых (и довольно продолжительных) порах случались всякие неудобства. Потому что я никак не мог приспособиться с ним ездить: если я надевал его, как полагалось, на спину, то он в результате обязательно съезжал на один бок, а до того я успевал основательно вспотеть – что происходит обычно со всеми, кто носит летом рюкзаки. Если же вешать его спереди, на грудь, – я видел, так некоторые делали, – то об него постоянно бились колени, и от этого варианта тоже пришлось отказаться.
