Лесли Эпстайн - Сан-Ремо-Драйв
— Где ты его взял? — спросил я.
Он посмотрел вдоль натянутой белой нити вверх.
— Он был под домом. У него там ящик с вещами.
В это время из прибоя выскочила собака и кинулась к нам.
— Это Сэмми! — закричал я. Спаниель в мокрой шубе, уменьшившийся вдвое, прыгнул на меня с радостным лаем. Потом отряхнулся от соленой воды. — Ты сказал, что он убил его! — крикнул я брату. — Что Ахилл убил его. Ты наврал!
Барти все еще следил за змеем, устремившимся к земле. Он потянул за нитку, змей рванулся вверх. Потом поглядел на меня своими голубыми, как стеклянные шарики, глазами — они влажно блестели.
— Я не наврал! Ты не знаешь правды. Можно вернуться из мертвых.
— Эге-гей! — Знакомый оклик. От утлого домика к нам шла Лотта. За ней — Рене, держа маленький поднос с четырьмя короткими ножками, вроде японского чайного столика. Он успел переодеться в рубашку с концентрическими кругами, голубыми и желтыми, и в белые теннисные шорты.
— Éclairs! — крикнул он. — Éclairs!
Лотта махнула зеленой косынкой.
— Ну, — громко сказала она, подойдя поближе, — если Магомет не идет к горе…
Я заметил, что она вымыла голову: потемневшие волосы свободно свисали до плеч. Сэм промчался мимо нее, нацелясь на Рене, и подпрыгнул на метр в надежде схватить с подноса трубочку с кремом.
Барти схватил меня за локоть и вложил в руку катушку от змея.
— Это ты ошибся, — сказал он, устремившись за десертом. — Это все у тебя в голове только.
Я постоял один, пока они трое — четверо, считая Сэмми, — располагались вокруг лакированного подноса. Не шевелясь, я смотрел на океан. Откуда мне было знать, что всего через два месяца Рене и Лотта поженятся? А еще через два месяца она обнаружит, что Рене очистил все ее счета. В английской комедии Алека Гиннеса уводят в наручниках. В реальной жизни Рене и моя мать развелись, и только. Но к тому времени многое изменилось необратимо. Барти и меня отправили на несколько месяцев в частную школу-интернат; когда мы вернулись, выяснилось, что раздражительный Сэмми, так и не примирившийся с Ахиллом, был усыплен. Тогда, в воскресенье, брат мой ясно увидел то, что я мог только воображать.
В Малибу, на пустынном пляже, над головой у меня по-прежнему мотался змей. Волна у ног разбилась вдребезги сотней серебряных блесен или шариков ртути, чтобы снова собраться вместе под сверкающим зеркалом моря.
Пустыня
(1952)
Дикий Ред Берри оттолкнулся спиной от канатов и, хотя был вдвое меньше противника, ухватил его ногу и шею. С геркулесовым усилием он поднял его над головой.
— Ого, — сказал Артур, наш дворецкий. — Роскошному Джорджу туго придется.
И в самом деле, Дикий Ред бросил тяжелого борца, как грузчик бросает мешок или бочку в трюм парохода. От глухого удара задребезжал динамик нашего новенького «Зенита», а на экране с брезентового пола поднялась пыль.
— Вставай, Роскошный! Вставай! — мой брат, белокурый, как этот павший гладиатор, прыгал на пружинном диване.
Как он мог встать? Жилистый Берри всей тяжестью обрушился на грудь противника. Видна была только кудрявая голова гиганта и беспомощно дрыгавшиеся в воздухе ноги.
— Ну, теперь, кажется, конец, — сказал Артур.
— Нет, нет, нет! — взвыл Барти. — Не смей так говорить. Убью, если скажешь!
Но судьба в облике рефери уже стояла на коленях рядом с ними и готовилась похлопать ладонью по полу.
— Почему ты позволяешь ребятам смотреть свою ерунду? — В комнату вошла Мэри, жена Артура. Блеснув очками в золотой оправе, она встала перед экраном.
— Отойди, Мэри. Мне не видно.
— Сам отойди, мистер Бартон. И брат твой старший тоже. Когда ты родился, у тебя было больше разума. — Это относилось уже к мужу, почти невидимому в темной комнате, если не считать белого воротничка и белков глаз. — Ребятам завтра в школу. А поднимать их — мне. Представления вздумали смотреть на ночь глядя.
Бартон:
— Уйди оттуда! Толстая! Он вывернулся! Я знаю!
Мэри выключила телевизор.
— Вы, ребята, сейчас же…
Закончить она не успела. Барти прыжками бросился через всю комнату к телевизору.
— Тетя лошадь! — Он оттолкнул грузную женщину в сторону и повернул ручку телевизора. — Сказано тебе! Барти знает. Барти видит.
Увидели и мы: поверженный гладиатор не только вывернулся, как Гудини, но и поменялся с противником ролями. Теперь голова Дикого Реда торчала сзади между ляжек Роскошного Джорджа, словно большой борец рожал маленького.
— Глядите, Роскошный Джордж сейчас ему сделает «копра», — предсказал Артур.
Так и случилось: Роскошный Джордж с размаху сел на голову Реда Берри, вмазав его лицо в брезент.
— Ой! — вскрикнула Мэри. — Бедненький.
— Убей его! — завопил Барти. — Убей его, Джордж!
— Не волнуйтесь, — сказал я, не обращаясь ни к кому в особенности. — Все понарошку. Просто спектакль.
Но сам я беспокоился, потому что всего несколько недель назад таскал за Диким Редом клюшки на поле для гольфа в загородном клубе Ривьеры. Если уж говорить о спектакле, то устроил его я, изображая кэдди[24]. Дикий Ред, однако, не сказал ни слова, пока я носил его сумку с гремящими клюшками, и даже когда сам догадался подать ему айрон № 8 за двести метров до последней, 18-й лунки. И не нужна мне была двадцатка, которую он мне сунул. Я таскался по полю, чтобы закалить характер. Когда борец положил мяч в последнюю лунку, я пошел в клуб и записал шоколад со взбитыми сливками на счет отца.
— Вы что, до полуночи спать не собираетесь? Миссис Лотта узнает — отхлещет меня языком почище, чем эти двое друг друга. — Придержав ночную рубашку на толстом животе, Мэри снова нагнулась, чтобы выключить телевизор.
Брат схватился за его регулятор.
— Ты не знаешь правил. Ты слуга. Подчиняйся Барти.
Между ними завязалась борьба. Мэри привалилась спиной к телевизору, и он, непонятно как, опять включился — но не на схватке, по крайней мере, не на той, что шла в Санта-Монике.
«Назовите ваше имя для протокола», — нараспев произнес голос.
Раньше, чем Норман успел ответить, Барти сказал:
— Смотрите, папа.
— Ну да, — сказал Артур. — Это мистер Норман. По телевизору из Вашингтона, округ Колумбия.
Я понял, что во время возни Мэри и Бартон переключили канал. Передавали снятое на пленку сегодняшнее заседание Комитета по антиамериканской деятельности. Норман в темном костюме с неизменным платком в нагрудном кармане сидел перед микрофоном. Наш друг Стэнли шептал ему что-то на ухо. Я заметил, что шляпа Нормана лежит на столе. Остатки волос на его голове выглядели влажными и прилипли к загорелому черепу.
— Будьте добры произнести по буквам, сэр. Якоби с двумя «б» или одним?
— Да, — сказал отец. — С одним. Я-к-о-б-и.
Я поискал глазами Лотту, но все, кто сидел в публике, были не в фокусе.
Тот же мужчина — мистер Уолтер, согласно табличке на его высоком столе, — наклонился к микрофону.
— Мистер Якоби, мы надеемся, что отнимем у вас всего несколько минут. Мы ограничимся тем, что повторим здесь вопросы, на которые вы согласились ответить во время закрытого заседания. Полагаю, вы не изменили своего решения?
Отец кивнул.
Мистер Уолтер:
— Вам известно, что ваш работодатель, мистер Джек Уорнер[25], указал, что относится к вам с подозрением, поскольку — я цитирую: «Он всегда на стороне проигравших». Вы желаете прокомментировать это? Или желаете сделать заявление?
— Нет. Заявления не будет. Я готов отвечать на вопросы.
— Мистер Вуд.
Вторая камера прошлась по конгрессменам в кожаных креслах, включая того, который сейчас надевал очки.
— У меня только один вопрос к свидетелю, — сказал он. — Но из двух частей. Вы когда-нибудь были членом подрывной организации? Это первая часть. А вторая часть: Если да, назовите эту организацию. Мы можем услышать ответы?
Это было как в кино. Мы, четверо — двое сыновей и двое слуг — в оцепенении смотрели на экран, где крупным планом возникло лицо и плечи Нормана. Он снова кивнул.
— На первую часть вашего вопроса ответ: Да.
В публике — теперь ее дали резко — кто-то охнул. Камера взяла панорамой зал заседания: репортеры, согнувшиеся над своими блокнотами, фотографы с рефлекторами вспышек, путаница черных кабелей на полу и, ряд за рядом, мужчины и женщины; среди них, в плоской шляпке без полей, со слегка размазавшейся помадой, наша мать. Она сидела под руку с Бетти, подругой детства.
— Это Лотта, — сказал Барти, приставив палец к экрану. Потом поцеловал это место. — Вот, Лотта. Это тебе поцелуй на счастье.
Артур сказал:
— Мэри, выключи ты машину. Ничего хорошего из нее не выйдет.
