Эфраим Севела - Клен ты мой опавший
Почтальон. Душа у тебя, Клава, добрая… Потому и муж тебе хороший достался. А я моего… пусть земля ему будет пухом, добрым словом помянуть не могу. Прости меня, Господи, за слова такие, но я дня хорошего не могу припомнить с моим благоверным…
Клава. Плохое забывается, хорошее остается.
Почтальон. Если было хорошее…
Клава, Было…
…Маленькая, бедно обставленная, но уютно убранная комнатка. Клава, молодая, цветущая и куда красивей, чем мы ее помним со времен войны, завязывает Васе галстук.
К л а в а. Не опоздать бы. Кино когда начнется?
Вася. Еще полчаса. На трамвае за десять минут доберемся.
Клава. Такая картина хорошая. Мне подружки все уши прожужжали. Про любовь.
Вася (смеется). А разве нам своей любви не хватает, что чужую надо подглядывать?
Клава (кокетничает). Может, там еще краше любовь?
Вася (авторитетно). Краше не бывает. (И, хохоча, обнимает Клаву, так и не дав ей завязать галстук.) Клава притворно сердится, убирает его руки и снова начинает завязывать узел.
Клава. Вот увидишь — опоздаем.
В приоткрытую дверь просунула голову старушка.
Старушка (просит умильным голоском). Вася, у нас свет погас. Видать, пробка сгорела.
Клава (отрезала). Мы в кино идем.
Вася (мягко отстраняя ее). Погоди, Клава. Не сидеть же людям в темноте.
И он, уже в общей, коммунальной кухне, среди пяти одновременно шумящих примусов, взбирается по лестнице к электрическому щитку, чинит пробку.
Клава (заглядывая в кухню, нетерпеливо). Скорей, Вася! Ведь опоздаем…
Вася. Успеем.
Закончив починку, Вася слезает с лестницы. Женщины у примусов с обожанием смотрят на него, а одна поманила его пальцем.
Женщина. Глянь, Вася. Дымит примус. Без ужина своих оставлю.
Вася глянул на часы, покачал головой и, выключив примус, стал разбирать его.
Когда Клава, уже одетая, чтобы идти в кинотеатр, заглянула в кухню, Вася, сняв пиджак, ковырялся в примусе и жирные пятна сажи чернели на белой рубашке и галстуке.
Клава заплакала от обиды, а Вася, не помыв рук, обнял ее и стал утешать.
Вася. Ну, завтра пойдем в кино. Не убежит.
Клава (всхлипывая, жалуется). Все ты для людей стараешься. Обо мне забываешь.
Вася (смеется). Да о ком же я думаю, как не о тебе? Электричество чинил
— о тебе думал, за примус взялся — в голове ты. Вот, думаю, Клава похвалит, что людям пособил.
И Клава уже улыбается сквозь слезы.
К л а в а. Не хватит тебя, Вася, на всех.
Вася (гладя ее по голове). Хватит. И еще останется.
Соседский мальчик (теребит его сзади). Дядя Вася, зайди к нам. Патефон не крутится, пружину заело.
Вася, обняв притихшую Клаву, идет за мальчиком.
Его умелые руки быстро налаживают патефон. Вся семья соседей сидит вокруг. А мальчик ставит черную пластинку, крутит ручку. Клава сидит рядом с Васей, ждет, когда заиграет музыка.
Бежит игла по черному диску, и первые звуки мандолины заставляют Клаву насторожиться, инстинктивно прижаться к мужу.
Клен ты мой опавший, — доносится из патефона тот самый голос безногого инвалида, хриплый, пьяный.
Клен заледенелый, Что стоишь нагнувшись Под метелью белой?
Плачет, захлебывается Клава, прижимая к себе Васину голову, а он мягко вырывается, хочет послушать песню. Да и соседи слушают с удовольствием. И никто не видит, будто слепые, что творится с Клавой.
На столе стоит полувыпитая бутылка водки и две рюмки. Под портретами Клавы и Васи на диване сидят в обнимку две женщины — Клава и почтальон, чуть хмельные, и поют в два голоса, изливая свою вдовью тоску:
Куда бежишь, тропинка милая?
Куда ведешь, куда зовешь?
Кого ждала, кого любила я, Уж не воротишь, не вернешь.
Клава идет с работы. Усталая. Поравнялась с пивным ларьком, где толкутся мужчины с кружками в руках. Грустно усмехнулась. Видно, вспомнила свой рассказ о Васе и пиве.
Клаву догоняет Лена, дочь соседки Полины, дальше идут вместе.
На углу стоят парень с девушкой. Обнялись, на глазах у всех целуются взасос.
Женщина, должно быть, бабушка, с детской коляской, неодобрительно смотрит на них.
Бабушка. Стыд потеряли! Разве это любовь? Как кошки да собаки. Где же женская стыдливость? Где поэзия?
Лена (застенчиво спрашивает). А верно, нехорошо так? На глазах у всех… Я бы так не смола…
К л а в а. А как? Ведь каждый вечер убегаешь. Думаешь, не замечаю?
Лена. Тетя Клава, вы мне ближе матери… Вам могу сказать… Влюбилась… Но мы себе такого не позволяем…
Клава. Замуж пойдешь?
Лена. Долго ждать… Он в армию уходит.
Клава. Глупенькая. Не жди… выходи замуж, пока не ушел служить… А там видно будет. Не упускай своего счастья, Леночка.
Л е н а. Я не знаю… какое оно бывает — счастье…
Вот про вас говорят: вам повезло.
Клава и Лена в комнате у Клавы. Смотрят на Васин портрет.
Лена. Похож на себя?
Клава кивнула.
Лена. Губы у него такие красные были?
Клава. Были…
Лена. Скромный, видать.
Клава (улыбнулась). Да. Он, когда мы познакомились, так стеснялся, так стеснялся…
Л е н а. А как вы познакомились?
Клава задумалась.
Клава (вздохнула). У нас все было скромно. Не так, как у нынешних.
…Раннее утро. Речка, по берегам окаймленная лесом. Песчаный пляж еще пустой и чистый, со спящими цветными зонтами от солнца, не расправленными, а собранными на ночь в пучок. Золотистый рассыпчатый песок пропахан волнистыми бороздками, словно его с вечера пригладили большими граблями.
А две пары следов босых ног глубоко отпечатались на нем. Цепочками вьются рядышком следы. И вот мы видим их: он и она. Словно из бронзы отлиты стройные гибкие, совсем юные тела. Красивые лица, как может быть красива сама юность. Белозубые улыбки. Волосы цвета спелой пшеницы. И чистые, ясные глаза.
Взявшись за руки, одни среди золотого песка, пружиня крепкими ногами, они не идут, а плывут к ласково лижущей берег воде, в глубинах которой дробятся, сверкают тысячи солнц.
Не отпуская рук, они ложатся спинами на влажный берег, привольно раскинув ноги по направлению к, воде, которая, набегая, будто целует их до колен и снова откатывается назад.
И замерли, смежив глаза под теплыми лучами два влюбленных существа, красивые, как боги, среди божественной красоты, слившись с нею, став частицей ее.
А чуть отступя от них, расправляют цветные паруса зонты, встречая новый день, и пляж оживает, заполняется множеством тел.
Нет больше красоты. Жирные груди и зады, обтянутые нейлоном, жующие рты, визг джаза из магнитофонов и транзисторов. Клочья бумаги, мусор. Похотливые ленивые руки гладят чужие равнодушные бока. Мужеподобные девы, женоподобные юнцы. Одинаковые гривы волос. И пустые, скучающие глаза.
Он и она, очнувшись, встают с песка и, не оглянувшись назад, как от нечисти, уходят в воду, погружаясь по пояс, по грудь, не расцепляя рук, и поплыли в сверкающих бликах на ту сторону, где тихо и никого нет.
Садится за рекой солнце. И снова пуст пляж. Зонты сникли, собрались в пучки вокруг стержней. Только мусор остался на вздыбленном потемневшем песке.
Могучий конь с лоснящимся крупом, с длинной черной гривой на согнутой упругой шее, косясь бесовским глазом, переставляет тяжелые, мохнатые у копыт ноги по пляжу, волоча за собой железную борону, а та соскребает мусор, выводя волнистые бороздки, и чистый зернистый песок позади нее снова золотится. Коня ведет в поводу хрупкая девушка, со стянутыми назад косичками, в простеньком ситцевом платьице, из которого она уже выросла, и ветер, играя его краем, запахивает его вокруг ее загорелых босых ног.
Это Клава. Полосу за полосой очищает она пляж, оставляя волнистые борозды, и конь послушно шагает за ней.
Потом на пустынной реке появляется лодка, причаливает к пляжу. Вася, совсем молоденький, в брюках и распахнутой на груди рубашке и тоже босой, прыгает на берег, идет, утопая в песке, оставляя следы, к Клаве. И они уходят рядышком. А конь покорно следует за ними. Они идут краем темного соснового бора, выходят на луг, где трава — по колено. Девушка отпускает коня, и он, задрав в небо голову, призывно ржет и слышит ответное ржанье. По высокой траве скачет молодая кобылица, а рядом, вприпрыжку, — жеребенок.
Молча идут рядышком Клава и Вася. Взглянут друг на друга и отведут глаза.
Заливисто ржут на лугу кони. Солнце краем уходит за лес. Не зная чему улыбается Клава, потупив взор и кусая губы.
А где-то далеко-далеко возникает чуть слышный перебор струн мандолины, и щемящей тоской повисает каждый звук в темнеющем воздухе.
У Клавы перекосило лицо. Она с силой зажала руками уши, мотает головой, не хочет слышать эту мелодию.
Клава приподнялась на постели, разбуженная стуком в дверь. Муж Полины, взлохмаченный, заглянул в комнату.
