Юрек Бекер - Бессердечная Аманда
Самая близкая и в то же время единственная подруга Аманды — Люси Капурзо, хорошенькая молодая особа, но совершеннейшая неряха и квашня, родившаяся в один день с Амандой. Они знакомы с детского сада, и их, что называется, водой не разольешь. Не проходит и дня, чтобы им не нужно было встретиться и обсудить тысячу важных дел. Своей фамилией Люси обязана одному итальянскому ассистенту режиссера, за которого вышла замуж в девятнадцать лет. В двадцать лет, убедившись, что этот брак не принесет ей вожделенного заграничного паспорта, она подала на развод. У нее есть дочь. Не спрашивайте меня от кого — по моим подсчетам претендовать на право отцовства могли бы не менее двадцати мужчин. Когда она нас навещает (в среднем три раза в неделю), она обычно приводит с собой дочку, законченную террористку в возрасте пяти лет. И наши дети якобы играют друг с другом. На самом деле Себастьян сидит, испуганно забившись в угол, а Зоя (так зовут дочь Люси) ломает одну за другой его игрушки.
Мне еще ни разу не удалось поговорить с Люси дольше трех минут: с первой минуты, как только она появляется, она безраздельно принадлежит Аманде. Когда они вместе, можно спокойно уходить из дому, тебя уже все равно не замечают. Более того, твое присутствие нежелательно. Темой для их разговоров, как правило, служат какие-нибудь денежные, амурные или детсадовские истории. Люси обычно выступает в роли страждущего, Аманда — в роли советника. Однако у меня сложилось впечатление, что это какая-то странная игра, в которой роли распределяются наоборот — так, как будто в действительности Люси делает одолжение Аманде, взывая к ее человеколюбию и состраданию. Как будто миссия советника для Аманды важнее, чем ее консультационная помощь для Люси. И все же Люси трудно позавидовать: не только потому, что она существует в каком-то тоскливо-безнадежном хаосе своей беспорядочной жизни, одна с совершенно неуправляемым ребенком в сырой, захламленной квартире, — ко всем этим радостям отец ее ребенка не платит ей ни гроша, а Люси упорно отказывается подавать на алименты. Аманда говорит, что об этом с ней говорить бесполезно.
На первый взгляд все это вроде бы не имеет ко мне никакого отношения. Беда лишь в том, что Люси регулярно одалживает у Аманды деньги. А поскольку безденежье — это ее перманентное состояние, то все ссуды со временем неизбежно превращаются в пожертвования. В первый раз Аманда спросила у меня позволения дать ей в долг. Я не возражал. Во второй я тоже был согласен, но уже без энтузиазма. В третий раз я сказал нет. Аманда обозвала меня жадиной (она — меня!) и стала давать ей деньги за моей спиной. Она, вероятно, думала, что я не умею читать выписки из банковского счета. Если Люси угодно разыгрывать перед отцом ее ребенка независимость, это ее дело. Если Аманда желает помогать подруге, это тоже ее дело. Но если все вокруг решили быть щедрыми за мой счет, то должен же я иметь хотя бы право голоса?
Я сказал Аманде, что если эти пенсионные выплаты не прекратятся, то я закрою наш общий счет и открою свой собственный, к которому у нее уже не будет доступа. Тут меня, конечно, из жадин произвели сразу в шантажисты, но Аманда сдалась. Во всяком случае, я так думал. На самом же деле просто изменилась форма платежей: во время очередной нашей ссоры она косвенно в этом призналась. Ее же не интересует, заявила она, что я делаю со своими карманными деньгами. Откуда она брала деньги? Может быть, она успела немного накопить? Ведь когда ей еще удавалось печатать статьи, она сама распоряжалась своими гонорарами. Но скорее всего, она выкраивала небольшие суммы из хозяйственных денег, у меня просто не хватало духу проверить ее расходы.
Год назад я прихожу однажды вечером домой из редакции совершенно измотанный и вижу знакомую картину: Аманда и Люси сидят в гостиной, потягивают вино и смотрят телевизор. Они пригласили в свою компанию и меня, что было само по себе сенсацией. На этот раз они не игнорировали меня и даже были со мной приветливы. Я сразу почувствовал: что-то тут не так. На стуле лежало пальто дочери Люси. Значит, она тоже была здесь. Но, как ни странно, в квартире не слышно было ее воплей. Я обнаружил ее спящей в нашей супружеской постели в окружении лучших игрушек Себастьяна. На лице у нее было разлито абсолютно непривычное для меня выражение мира и безмятежности. Аманда, которая последовала за мной в спальню, взяла меня за руку и сообщила, что временно уложила Зою спать здесь, попозже она перенесет ее в свою комнату. При слове «попозже» у меня встали волосы дыбом. Аманда пояснила, что долго колебалась, но так и не решилась оставить детей одних в детской, так, мол, спокойней. Я воскликнул: «Что значит „колебалась"?.. Она бы угробила Себастьяна!» Ему тогда как раз исполнился год.
Короче говоря, под личиной приветливости мне сообщили, что Люси со своей дочерью поживет у нас какое-то время в связи с некими чрезвычайными обстоятельствами. Я вскричал, что об этом не может быть и речи, но вы, конечно, понимаете, что это был глас вопиющего в пустыне. Аманда, которая, казалось, вообще не слышала моих слов, спокойно сообщила мне, что в стенах квартиры Люси такие трещины, что сквозь них ветер чуть ли не задувает внутрь снег, что температура в спальне упала до десяти градусов и что существует такая степень сочувствия нуждающимся, какой она вправе требовать даже от меня.
Люси и Зоя прожили у нас полтора месяца. Это было суровое испытание. И даже не столько из-за тесноты и беспокойства, сколько из-за моей полной изолированности. Вскоре у меня появилось такое чувство, как будто Люси была Аманде гораздо ближе и дороже, чем я, как будто я никогда, даже в наши самые лучшие времена, не был ей так же близок и дорог. Часто я уходил из дому, чтобы только не видеть их единодушия и взаимопонимания. Я не исключаю, что в тот период нашего брака я получил неизлечимую травму, и не из-за Люси, а в результате самой ситуации. Когда я однажды робко заметил, что уже видел первые крокусы на газоне перед зданием издательства, Аманда раздраженно предложила мне в качестве эксперимента перебраться на недельку в квартиру Люси, и если я успешно справлюсь с этим испытанием, не заработав себе грипп, то Люси с Зоей тут же вернутся домой. Если же я не готов на это, что было бы вполне естественно и понятно, то она советует мне впредь воздерживаться от таких слишком прозрачных намеков. И все это в присутствии Люси.
И как вы думаете, что я сделал? Я собрал свои самые теплые вещи и переехал в квартиру Люси. Две подруги стояли рядом и смотрели, как я собираю чемодан. Люси эта сцена была неприятна, во всяком случае она делала вид, что ей крайне неловко. Она говорила, что мы оба сошли с ума, что она сейчас же соберет свои вещи и уедет домой; она и сама понимает, что ее пребывание у нас чересчур затянулось и что нужно обладать ангельским терпением, чтобы выдержать присутствие Зои дольше пятнадцати минут, это она прекрасно понимает. Но Аманда не дала ей осуществить, на мой взгляд, очень разумное решение. Она даже не стала утруждать себя поиском аргументов, она лишь сказала, что это еще успеется, и принялась демонстративно помогать мне собирать вещи.
Аманда не преувеличивала: квартира Люси — это катастрофа, не поддающаяся описанию. Порядок в ней напоминал последствия зверского обыска, температура была несовместима с жизнью человека из плоти и крови. В первую ночь я сжег все дрова и весь уголь, которые смог найти, — по-видимому, недельный запас. Спать мне пришлось в кальсонах и двух свитерах, и все равно к утру я продрог и посинел от холода. Подозрительный шорох, который я вначале принял за возню мышей, оказался шелестом бумаги, производимым гулявшим по комнате ветром. Нежелание Люси жить в своей квартире было вполне объяснимо. Но при чем же здесь я?
Я отомстил Аманде тем, что провел три ночи у Коринны Хальске. Она работала секретаршей в нашем издательстве. Некрасивая, трижды разведенная женщина, которой был нужен не столько я, сколько мужчина как таковой. Удовольствия во всем этом было мало, это было скорее что-то вроде аварийной посадки. Она окружила меня такой заботой, что я не знал, куда деваться, мне просто некогда было наслаждаться обильным теплом ее жилища. Впрочем, я не жалуюсь, я пошел на это по своей воле; кроме того, было и несколько приятных моментов. Коринна — это полная противоположность сдержанности и настороженности, она не любит ни пауз в разговорах, ни секретов. Она ускоренным способом довела до моего сведения обстоятельства своих трех разводов, не забыв указать и их главную причину: определенная усталость мужей. Было ясно как божий день, что она хотела предостеречь меня, чтобы я не повторял их ошибку. И я был готов на любые подвиги; я подумал: это все-таки лучше, чем иглу Люси. Я бы, может, прожил у нее на правах постояльца и дольше, целую неделю, если бы она не начала заговорщически подмигивать мне в столовой издательства и делать мне знаки, которые не мог не заметить даже слепой. Однажды она села за мой столик, напротив меня, мы молча ели, делая вид, будто между нами ничего нет, кроме этого столика, но, когда я захотел встать, полредакции видело, как она лишь с трудом вытащила свою ногу из моей штанины. Поверьте, это было совсем не смешно.
