Гера Фотич - Собачья сага
Ему нравилось видеть ее курносый профиль, потому что она постоянно смотрела в окно. У нее было немного бледное, круглое, словно луна, лицо. Раскосые узкие глаза всегда смотрели с прищуром, словно она знала никому не ведомую тайну.
Была Таня странной. На уроках — рассеянной. Больше интересовалась весенним щебетанием птиц, чем ровностью собственного почерка. Писала стихи, которых никто, кроме нее, не читал. Изредка прогуливала занятия, а когда ее спрашивали, где была, говорила, что была в парке и не пошла на занятия потому, что черная кошка перебежала ей дорогу в школу.
Чем смешила весь класс и получала от преподавателя замечание в дневник. При этом сама смеялась редко, в компаниях была незаметной.
Она молча сносила обиды одноклассников, от которых ее частенько защищал Павел. Благодаря этому он и приглянулся Татьяне, что позволило ему несколько раз проводить ее до дому и понести портфель. Но, защищая ее от других мальчишек, он всегда чувствовал неловкость, словно протягивал нищенке руку, стыдясь, что в глазах других людей сможет запачкаться. В оправданье он всегда бубнил, что терпеть не может, когда обижают девочек.
Таня тоже писала Павлу в армию. Правда, немного, поскольку сначала спутала номер войсковой части, а потом, по забывчивости, продолжала писать ему на север, когда его уже перевели в калмыкские степи. Кто там читал ее письма?
Писала она о дождливой погоде, о мокром снеге и тусклом солнышке. Как-то грустно и, в тоже время, по-новому. Необычно. Совершенно не так, как говорили об этом преподаватели в школе или его друзья. Была в ее рассказах светлая, трогающая за душу печаль. Словно возникающее из ниоткуда озарение дарило ей нечто возвышенное, чего никто кроме нее не замечал, все остальные проходили мимо.
В письмах она писала, что Нева со своими притоками похожа на артерию Ленинграда, которая несет в себе свежесть Ладожского озера и, пройдя через весь город, очищает его от грязи и нечистот, пытаясь вынести их в Финский залив. Заглянув в реку, можно увидеть, какая кровь течет к сердцу города, а какая от него. Узнать, чем живет город, что хранит. А если наклониться и немного свеситься через ограждение набережной, то по движению водной глади и редким всплескам можно ощутить пульс самого города…
В каждом предмете, о котором сообщала Таня, жила своя маленькая жизнь. Она писала лирично, иногда даже стихами. Но Паше в армии было не до сонетов. Грусти и своей хватало. Поэтому письма эти он не очень-то ждал. Отвечал скупо, словно не хотел расслабляться, терять даже на время приобретаемую армейскую выдержку и дисциплинированность. Озвучивал письма товарищам и вместе с ними иногда гоготал над их содержанием, крутя пальцем у виска.
Из армии родители его встречали уже вместе с Полиной, до того она им полюбилась своей заботой и вниманием. Павлу только оставалось кивнуть головой, поскольку решение о женитьбе давно созрело в семейном кругу.
Правда, за прошедшие два года Полина сильно раздобрела, лицо ее округлилось. Словно подошедшая опара была готова для брачной выпечки. Истосковавшись по женской ласке, Павел не артачился. Взял, что дают. Свадьба была не пышная — десяток друзей с родственниками да пара соседей.
Маленькая двухкомнатная хрущевка родителей Паши была первым семейным пристанищем молодой семьи. Родители отдали им большую комнату с балконом, а сами перебрались в маленькую одиннадцатиметровую.
Устроился Павел на завод слесарем — пришлось вспомнить навыки, приобретенные в школе на уроках труда. Осенью поступил на вечернее отделение в институт. В шесть утра он спешил в цех, оттуда на лекции. Домой возвращался к полуночи.
Родители-пенсионеры с Полиной жили дружно. Мечтали о внуках. Но с этим дела обстояли неважно, хотя Павел старался изо всех сил. Полина первое время ходила по врачам, а потом перестала.
Она закончила педагогический и работала воспитателем в детском саду. Но детские проказы быстро утомляли ее, делали раздражительной, а сменный график работы расстраивал организм, заставляя все чаще прикладываться к подушке в разное время суток.
Вскоре подружка помогла ей устроиться на работу в Управление Статистики, и теперь она чаще бывала дома, заполняя бланки за мертвые души и расписываясь под ними. Иногда она просила расписаться кого-либо из домочадцев. Ставя подпись, отец Павла недовольно бубнил о том, что мы сами же обманываем руководителей страны, а потом удивляемся, почему они не знают, как плохо живется простому рабочему люду.
— Ну, кто же ей расскажет, сколько денег получает и как их расходует? — удивлялся Павел наивности отца, — Да никто даже дверь тебе не откроет, если ты такие вопросы задаешь!
Переживая за Полину, посещающую в темное время суток чужие подъезды, он сопровождал ее, прогуливая лекции в институте и, в конце концов, был отчислен.
Он любил смотреть программы о животных, особенно те, где рассказывали о собаках. В такие моменты глаза его становились влажными, словно ощущали шероховатый язык Эрика, который однажды разбудил Павла и открыл перед ним совершенно новый мир собачьей любви.
Павел видел, как тяжело переживает жена бездетность. У нее оказалась четвертая группа крови и резус совсем не тот, что нужен. Врачи сказали, что из-за этого вряд ли что-то получится. Полина стала много курить. Несмотря на это, проем балконной двери, где она любила стоять, пуская дым изо рта, заслонялся ее телом все больше. Все чаще ее можно было застать ночью на кухне, поедающей что-нибудь мясное из холодильника.
Однажды, на восьмое марта, возвращаясь с работы и думая о подарке, Паша зашел на рынок к своему приятелю. Там среди котов, петухов и крыс, в картонной коробке, он увидел его. Последнего оставшегося из помета и поэтому продаваемого со скидкой щенка боксера.
Что-то шевельнулось внутри Павла. Словно старая незаживающая рана, саднившая где-то в глубине души, вновь открылась. Как неоплаченный долг другу, которого он не сберег. Не смог спасти, защитить, закрыть собой. И многолетние попытки оправдать себя, которые он предпринимал еще с детского возраста, не позволяли пропасть этому чувству стыда.
И вот сейчас, глядя на дно большой коробки, где из оторванного черного рукава засаленной фуфайки выглядывала приплюснутая черная маска с намечающимися брылями, придающими щенячьей морде вид наивной надменности, он неожиданно понял, что это еще один шанс. Попытаться вернуть то бесконечное доверие и преданность, которые он когда-то впервые ощутил, неосознанно наслаждался ими, а затем предал. Пусть под воздействием родителей. Он не чувствовал в этом оправдания — даже наоборот. Словно это был всеобщий тайный сговор против беззащитного в своей вере существа, отдавшего себя им без остатка. Подарившего свою бесконечную нежность и доброту, которые можно было передать дальше своим друзьям и близким. А вместо этого растоптали жестоко и бессердечно.
Ему вдруг почудилось, что тот, свалившийся на него в детстве, грех, не дает теперь счастью проникнуть в их с Полиной жизнь. Не позволяет распуститься их душам и расцвести в полной мере, переплестись в любовной страсти. Испытать то святое единение, присущее семьям.
Руки сами выхватили скулящее создание из коробки. Подняли его вверх. Так высоко, что он заслонил весеннее мартовское солнышко, словно возник из светового пучка рассвета, проникающего сквозь окно далекого детства! Павел ощутил пальцами его тонюсенькую, словно пергамент, кожицу на животе. Услышал благодарное, доверчивое тявканье. Почувствовал, как рубцуется его собственная давняя рана, покрываясь легкой корочкой. Угасает скрытая боль, возрождая надежду на прощение.
Праздник удался. Полина была в восторге. Она носилась со щенком по квартире, не зная, где определить ему место. Свернула свое старое вигоневое одеяло и положила его у балконной двери. Но затем решила, что ему там будет дуть и, схватив щенка в охапку, устроила его у изголовья кровати, рядом со шкафом. После чего успокоилась. Некоторое разочарование привнесла первая лужа, сделанная щенком на ковре. Но после этого ковер сняли, оголив ядовито-синий цветастый линолеум.
Стол уже был накрыт. Родители приготовились к празднику. Первый тост прозвучал за женщин. Все остальные — за нового жильца этой квартиры. К концу праздника вспомнили, что у нового постояльца нет имени, и стали перечислять популярные клички животных.
— Пусть будет Джульбарс! — гордо сказал отец.
— Лучше Шарик! — предложила жена, — просто и понятно.
Щенок сидел на полу и недоуменно переводил взгляд с одного говорившего на другого, словно недоумевая, зачем его кем-то хотят назвать, разве он плох сам по себе, такой, как есть?
Своей поднятой вверх курносой мордочкой, старающейся уловить ставшие родными запахи, нежным любящим взглядом он походил на тянущийся к солнцу росток, готовый распуститься из почки, едва почувствовав желанное тепло. В предвкушении ожидаемой, необходимой ему ласки таилось что-то сокровенное, чего он не осознавал сам и чем не мог пока поделиться.
