Ирина Кисельгоф - Журавлик по небу летит
– Кто? Анджелина Джоли? – Я весь сжался, и на душе моей стало муторно.
Отец быстро взглянул на меня.
– Лиза.
– Кто?! – Я вытаращил глаза. – Да у нее щеки толстые. Красные-распрекрасные!
– Ревность – плохой советчик, – засмеялся отец.
А я почувствовал облегчение. Они вообще ничего не поняли. Весь спектакль был рассчитан на меня. И меня осенило: надо подружиться с малявкой, тогда все будет ништяк. Инопланетянка рядом, а я под прикрытием тени от Баскервиль-холла. Надо решить только одну проблемку. Порешить свою физиологию окончательно и бесповоротно.
В итоге я чуть не порешил Сарычеву. Она все наврала. Тупила так же, как и я. Мы целовались языками, и я чуть не задохнулся от жары и всего остального. А когда мне стало совсем жарко, она заявила, что передумала. Мама ее, видите ли, скоро придет!
– Дура! – Меня корежило от злости и всего остального.
– Сам дурак! – заревела Сарычева.
– Не трепись! Хуже будет! – С этими словами я убрался до прихода ее мамаши, мне своей хватило по горло.
Да я вообще ничего такого не собирался делать в собственной хате. При наличии родаков-то! Я же не тупой. Это был просто ознакомительный тур по сарычевским местам. Но получилось как всегда. Башню снесло, упал, очнулся, мать моя… В прямом и переносном смысле. Усё!!! Н-да… Кино.
– И че? – спросил Сашка.
– Отстой! Сарычева – патологическая лгунья и девственница. – Я пнул свою сумку, она улетела на метр.
– А ты? – тупо спросил он.
– Дебил! – обозлился я.
– Не смог? – Сашка заржал, как больная лошадь.
– Ты тупой! Не дала! – заорал я и дал ему по физии. – Понял?
– Понял! – заорал он. – Не дала – ты тупой!
И мы свалились в драке в вечную мерзлоту. Я пришел домой в настроении хуже некуда, мечтая не встретиться со своими предками. Но встретился, и мы свалились в драке. Фигуральной. Когда они, наконец, ушли, я закрыл веки и увидел, как от меня уплывали два инопланетных глаза. И я заплакал, как последний щегол.
Лиза
Мишка познакомил меня с его лучшим другом Сашкой. Глянешь на них – совсем разные человеки. Но стоит им только открыть рот, и передо мной два близнеца. Мимика, жесты, манера говорить – общие на двоих. Наверное, оттого что с пеленок вместе росли. Мы теперь все время были втроем.
– Зачем нам эта салага? – пытался сопротивляться Сашка.
– Затем, – весело отрезал Мишка.
– Понял, малага? – поставила я точку, и Сашка сдался.
Так у нас сложилась компания из Салаги, Малаги и Страшилы. Хотя Мишка не был Страшилой в прямом смысле слова. Он оказался очень даже ничего. Ведь для него я не была салагой.
Мы бродили по городу, хлюпая ногами по снежной каше. Каша пахла арбузами и огурцами, обещая лето. Она копилась внутри облаков, в просвете которых виднелось синее-синее, совершенно новое небо. А вокруг чабаном носился солнечный ветер, собирая облака кучей лохматых белоснежных мериносов. Наша компания шаталась по улицам и искала особенные места. Просто так, от нечего делать. Мы набрели на гороскопический фонтан, летом он поливал водой из раскрытых ртов двенадцати мифических связок звезд. Сейчас зима насыпала в бассейн яблочно-зеленый снег по колено. Никогда такого не видела. Я оглянулась; через тонированные стекла машин несся солнечный свет, падая яблоками в бассейн, а между ними в тени синела голубика.
– Здорово! – прошептала я. В моем городе был разноцветный снег – яблочно-голубичный. Где еще найти такой?
Мы залезли в яблочный снег и подошли к поясу из двенадцати металлических тотемов.
– Это неправильный фонтан, – сказал Сашка. – Он поливает прохожих, а не бассейн. Я здесь был.
– Надо прийти сюда летом. Пошататься под звездным дождем. – Я погладила отполированный зимним солнцем скорпионий хвост. «Жаль, что людям не приходит в голову сюда ходить. Полировать ладонями свои тотемы, чтобы они целый год несли удачу». Я повозила рукавичкой по своему тотему, удача засветила мне ярким хитиновым солнцем.
– Мой идолище. – Мишка обнял Козерога и открыл рот, как и он.
– А тебе рог идет, – сказал Сашка.
Мишка усмехнулся, Сашка разозлился, а я засмеялась. И они разозлились на меня оба. Не поняли, над кем я смеюсь. Дуралеи!
Мы нашли дом с мезонином, украшенный каменным кокошником со сквозным круглым окном. Через круглое окно на нас с неба смотрела луна, а мы на нее, стоя в столбе лунного света. Я постояла внутри луча лунной призмы и захотела жить в теремке на крыше. И он со мной согласился. Темное окно мезонина вдруг засветилось живым огнем сквозь решетку деревянного оконного переплета.
– Кто здесь живет? – мечтательно спросила я.
– Я, – ответил Мишка.
– Твоя явочная квартира? – поддела я.
– А где фиалки ботаника Плейшнера? – расхохотался Сашка. – Свалились с подоконника?
– Пока нет. Разбогатею – куплю и дом, и фиалки. Устрою обсерваторию. Буду валяться на крыше и смотреть сквозь круглую дыру на облака.
Я вдруг разозлилась. Мишка пытался перекупить мою собственную мечту. Это мне подмигнул сказочный теремок! Подмигнул светом нормальной электрической лампы. Той самой лампы, которая скоро станет раритетом. Это мое окно в деревянных завитушках, это мой круглый глаз в небо, и это я буду изучать облака! Без посторонних!
– Тебе этот дом не подходит, – сказала я.
– С чего это?
– С того! Посмотри на себя в зеркало. На свои тряпки, на свою стрижку. На все!
– И что в них такого? – Мишка сощурил глаза.
– Они похожи на энергосберегающую лампу. – Я злилась уже в открытую. – Да ты сам на нее похож! Искусственник!
– Зависть корежит? – процедил Мишка. – Что скажешь, сарафанный кокошник?
– Сарафанный кокошник! – захохотал Сашка. – Сдохнуть можно!
Я круто развернулась и пошла домой. Мои глаза жгли слезы, а я не показываю слезы посторонним. Слезы – мое личное дело, и других они не касаются! Я шла впереди, за мной шли Страшила и Малага, переговариваясь и смеясь. А я думала о том, что Мишка трижды угадал мои мысли. Мы думали параллельными прямыми, сходящимися в одной точке вселенной. Мы, не сговариваясь, нашли свои гороскопические тотемы, захотели жить в теремке и вспомнили вымершее слово «кокошник». Это было чересчур для двух обычных людей. Мне стоило присмотреться к Мишке. Я присматривалась к нему, пока он провожал Сашку на троллейбусной остановке.
Я не обращаю внимания на пацанов в классе, все девчонки не обращают внимания на этот детский сад. Мишка старше меня на год, но от нашего детского сада не отличался ничем. У него были губы треугольником. «Типа, возьми совок и поиграй в песочнице». Это Мишкины слова, не мои, но ему они подходили как никому другому.
– Чепухистика какая-то! – Я посмотрела на вселенную; она начертила одну прямую абрикосового фонарного света, внутри которой кружились мелкие абрикосовые снежинки, укладываясь в морозный расходящийся к земле аргоновый конус, а где-то в космосе терялась его одинокая верхушка.
– Совпадение. Ничего в нем особенного, – решила я, и черные ветки куста ощетинились настоящими снежными иглами. Мелкими, колючими, северными. Я подышала на них паром, они вытянулись тонкими, острыми пиками с одной стороны. С моей.
– Делаешь дереву искусственное дыхание? – Рядом со мной возник Мишка.
– Изучаю сублимацию воды в снежные иглы.
– Типа «салон древесных ногтей»? – хохотнул Мишка.
– Уйди, ты мне мешаешь.
– И не подумаю. Ты же мешала мне провожать Сашку.
Мишка стал дышать на куст, как паровоз. Мы дышали на ветку до тех пор, пока не растаяли снежные иглы.
– Теперь она погибнет, – сказала я. – Мы создали тепличные условия. В лютый мороз.
– Фекла! Сейчас пар сублимируется на ней в ледяную броню.
– Да?
– Да. Пойдем?
– Угу. – Я оглянулась на ветку, она заблестела абрикосом; значит, на ней точно сублимировалась ледяная броня.
Мы дошли до нашего подъезда и остановились. Мишка задрал голову к небу.
– Там живут антиподы, – сказал он. – Ходят вниз головой. Видишь белые войлочные шапки? Все скифы попадают на небо. Пять тысяч всадников и пехота. Всего двадцать тысяч в битве при Фермопилах.
Я посмотрела на небо. В нем шагали ногами вверх тысячи далеких облачных шапок. Или седые головы скифов, погибших в сражении при Фермопилах.
– Моя мама изучает облака, – зачем-то соврала я.
– Да?! – поразился Мишка.
– Да, – легко ответила я.
Мишка посмотрел на меня с уважением, а я прочертила на снегу дугу носком своего ботинка.
Миша
Я теперь пасусь в Сети в непривычных местах. Читаю про облака. Решил быть на уровне, чтобы… Ладно, облака бывают разные, но меня зацепили перистые. Циррусы. Почти цитрусы. Они самые высокие, самые далекие и самые красивые. Выше только серебристые и перламутровые. Но они выглядят ненастоящими, а перистые – настоящими. И похожи на крылья белых лебедей на взлете. Я закрыл глаза и представил лебединое крыло, вытянутое на несколько сотен километров. Лебединое крыло засветилось ледяными кристаллами и унеслось в верхнюю тропосферу. Почему меня тянет к самым высоким, ледяным облакам? Потому что я малявка и мне до них далеко, дальше не бывает?
