Михаил Барщевский - В перерывах суеты
«Бедный Леша Жеглов, — подумал следователь, — бабки-то на нем повисли! Как он их возвращать станет?»
Деньги Жеглов вернул быстро. Через два месяца. Правда, из милиции пришлось уйти, устроиться в службу безопасности одного таможенного брокера. Тот деньгами и ссудил.
А дело все-таки по жалобе бывшего Лешкиного подследственного Попов прекратил. По слухам, ребята из ФСБ уговорили.
Брачный договор
Семен судьбой своей был доволен, жил легко и с удовольствием. К пятидесяти годам имел все, о чем можно только мечтать. И это при том, что на самом деле и он, и его родители, и даже жена мечтали когда-то о гораздо меньшем. Кто ж думал, что студент-фельдшер на «скорой помощи» станет главным врачом одной из лучших московских больниц! Школу закончил на тройки-четверки, а нынче — доктор медицинских наук, член-корреспондент Академии меднаук, профессор.
Первое жилье, в котором он себя помнил, — комната в замоскворецкой коммуналке. Сегодня — шикарная четырехкомнатная квартира в тихом арбатском переулке. Стоимость ее в долларах выражается цифрой, которую он еще десять лет назад и в рублях-то осмыслить не мог!.. А еще одна квартира, где они прожили с женой двадцать лет, где вырос сын и которую сейчас сдавали внаем, осталась в Теплом Стане. Деньги, правда, от нее шли небольшие, но, по крайней мере, на оплату шоферов для него, и жены, и прислуги, которая убирала, готовила, стирала и гладила, — хватало.
Пациенты за консультацию знаменитого пульмонолога (не те, кого он выискивал и кем дорожил, — таких не было, а те, которые смогли к нему пробиться, выпросить через кого-нибудь его согласие на встречу) платили столько, сколько он объявлял. Объявлял немало — пятьсот долларов. И все равно — от страждущих больных-легочников отбою не было. А Семен хорошо помнил, как одалживал до зарплаты деньги у своего профессора. И не год, не два, а лет пять, пока работал после института в 64-й больнице. Ни две ставки, ни подработки на «скорой», ни полеты по санавиации в разные там Тьмутаракански, ничто не давало возможности хоть как-то наладить человеческий быт.
Однако и в школе, и в институте Семен мечтал стать не богатым, а известным. Точнее — прославленным. Материальный достаток все-таки пришел, — уже двадцать лет семья Семена жила более чем сносно. А вот слава объявилась неожиданно и относительно недавно. Началось все с передачи «Здоровье», куда его пригласили раз, потом второй, третий. Через год предложили вести похожую программу, но на другом канале. Каждое воскресное утро миллионы сограждан встречали Семена у себя дома, за завтраком. Он рассказывал им, как правильно есть, спать, гулять и работать, — много чего выкладывал. Люди у экранов считали это медициной, а сам он — профанацией врачебной профессии. Но вреда от его передач почти не было. Зато обширные связи в медицинском мире, ведь гостей-то нужных, профессоров и академиков, он сам выбирал, кого звать в студию, а кого нет, появились сразу! Конечно, это была пока не слава — только известность, узнаваемость. Славой он считал себя обязанным Розенбауму. Когда тот запел, пробился со своей гитарой на лучшие подмостки страны, Семен решил: а чем черт не шутит, и, вспомнив свои студенческие таланты, тоже протянул руку к шестиструнке, пылившейся где-то на шкафу. Пошло! Стихи писались легко, а с музыкой помогала Лида. Неожиданно сработало музыкальное образование, которым терроризировали жену родители, когда она пребывала еще в их, а не Семена подчинении.
Однажды взял да и спел у себя в передаче! С канала его чуть было не попросили. Но кто-то из телевизионных критиков, решив, видимо, повыпендриваться, объявил, что это новый телевизионный ход, способ разрушить барьер недоверия между ящиком и народом. Руководство канала притихло. А после третьей «вокальной вставки» весь околотелевизионный люд заголосил хором, что это и есть самобытное свободное российское телевидение. Условие о новой песне в каждой передаче включили в контракт. Дальше ясно — первый концерт, первый диск, первое приглашение в сборный концерт в Кремлевский Дворец на День медика...
Все, ну абсолютно все складывалось отлично. Только вот подросший Николай, женившись и родив Семену двух внучек и внука, отдалился совсем. И хотя оставался вроде в рамках медицинской профессии, но стал пластическим хирургом — вместо серьезного дела кожу подтягивал. Зарабатывал, конечно, очень даже прилично, но уважения Семена не вызывал. «Бабкодел!» — обозвал сына во время ссоры из-за внуков Семен и так про себя звал его по сей день.
Да ладно, зачем Бога гневить? Горестей от сына он не знал и не ждал. Заноза в сердце сидела из-за Лиды...
Лида понимала, что счастлива в браке. Это если умом рассуждать. А на душе у нее давно покоя не было. Ровесница Семена, она уже много лет переживала по поводу своего возраста. Семен с годами расцвел, заматерел и превратился из угловатого худющего парня в красавца-мужика, с длинными до плеч волосами, гордым независимым взглядом, быстрой энергичной походкой. А главное — в нем обнаружился дар, бесценный для врача: уверенность в себе. Не показушная наглость, а та неколебимая вера в свои силы, что покоряла всех, кто оказывался рядом.
Лида выглядела тоже совсем недурно. По крайней мере, большинство малознакомых людей, встретив ее где-нибудь на презентации или светском рауте, куда их с Семеном в последнее время приглашали постоянно, выказывали сильное удивление на ее счет. А именно, услышав о троих ее внуках... И похоже, удивление было вполне искренним. Однако Лида переживала.
Конечно, она понимала, что смотрится куда лучше подавляющего большинства своих сверстниц. Да что там большинства — лучше всех! Конкуренцию ей могла составить лишь знаменитая балерина Полежаева. С детства натренированная, она и сейчас по полтора часа в день занималась у станка. А Лида-то была хороша сама собой, без станка, без изнуряющего фитнеса и практически без диеты.
Но двадцатилетние девушки выглядели лучше! И на Семена они бросали взгляды, прямо говорящие: захоти он, они ему не откажут...
Лида была натурой деятельной. Сложностей не боялась, умела и терпеть, и ждать, и, главное, довольствоваться тем, что есть у нее, а не завидовать чужому. А сейчас она растерялась. Время безжалостно отбирало у нее, пусть и не так хищно, как у других, упругость тела, натянутость кожи. Правда, блеск в глазах по-прежнему, под хорошее настроение, искрил такой, что этим проклятым двадцатилетним до нее было ох как далеко!
Решила она сделать круговую подтяжку лица. Все лучше. Не могла просто так сидеть сложа руки. Что-то надо было делать. Просто, чтобы делать, чтобы сопротивляться. Обратилась, естественно, к Коле. А он на нее в ответ так наехал, что Лида даже растерялась.
«Ты, мама, с ума сошла?! Зачем тебе этот риск? Выглядишь — супер! Ты знаешь, сколько у нас косяков?..» И на час завел страшилки о том, кого как изуродовали, кто как страдает, от кого муж после подтяжки сбежал. Последний, скорее эмоциональный, чем фактический аргумент, Лиду остудил моментально. Да и куда податься, если родной сын, модный пластический хирург, не только ей отказывает, но и в принципе собственной профессии не доверяет? Она-то как тогда поверить может? Как рискнуть?
Семен гордился женой. И когда собеседники удивлялись, что у нее две внучки и внук, и когда он мог, так, невзначай бросить, что жена — доцент консерватории. При всей полярности их профессий она за его делами следила всерьез, знала, кого куда назначили, кто перешел в клинику мужа, кто от него сбежал. Он-то в консерваторских проблемах путался. Но Лида не обижалась. Для нее любимая работа была только ее работой, а вот клиника мужа — общее святое дело.
Семен привык, что Лида рядом, всегда здесь. Ему виделось: так будет до скончания его дней. Слава богу, жена и моложе, и значительно здоровее его самого. Голодные студенческие годы, бутерброды вместо обеда лет до сорока, постоянные нервные стрессы, которые коллеги частенько снимали спиртом, чего он себе изначально не позволял, сделали свое дело. И язва двенадцатиперстной, и гипертония — все соответствовало возрасту и прожитой жизни. Лидка же была как огурец!
Но иногда, устав особенно сильно или позабыв принять снотворное, Семен просыпался от кошмара. Либо жена попала в аварию, переломала кости и его вызывают ее оперировать, а он таких операций не делал никогда, либо у нее остановка сердца, тромб оторвался, а у него ни лекарств, ни аппаратуры под руками. Словом, он ее теряет и сделать ничего не может. Вот когда Семен просыпался в холодном поту, с ужасом думая не о том, что Лида умерла, а о том, как жить без нее дальше?! Но он находил ее рядом с собой в постели, спящую в обнимку с любимым котом Жоркой, и засыпал, предварительно повернувшись на другой бок, чтобы изменилось положение головы. Семен как врач не сомневался, что от распределения крови в сосудах головного мозга сновидения зависели куда больше, чем от количества съеденного на ночь...
