Михаил Кречмар - Насельники с Вороньей реки (сборник)
И рюкзак. Огроменный, как сказал Чохов.
Прямо по курсу лениво хлюпала на быстром течении тополёвая жлыга, покрытая сосульками. Я двумя ударами весла направил лодку в сторону, оставаясь на течении.
Не было у него рюкзака. Хоть я и не прикоснулся к телу, но обошёл все кусты в радиусе метров двухсот. И искал я именно рюкзак или остатки табора. И оружия не было. Стало быть, первое впечатление меня не обмануло. Этот человек путешествовал здесь в одиночку и без оружия.
И тем не менее кто-то убил его у подножия Чайвынейского хребта в верхнем течении Вороньей реки выстрелом в висок.
Заповедник?
Будучи типичным рейдером, занимающимся охотничьими угодьями, я привык знать о местах, которыми приходится заниматься, всё и чуть больше этого всего.
И ни про какой заповедник, который планируется в этих местах, я никогда не слышал.
Метеостанция «Куранай»
Метеостанции советского Севера составляли самую мощную разветвлённую наблюдательную погодную сеть, какую только могло позволить себе государство в эпоху своего наибольшего могущества.
Однако после 1991 года большая их часть была закрыта. Особенно досталось тем, которые располагались в самых удалённых районах и, соответственно, предполагали авиационное и очень дорогое снабжение. Повезло только тем, которые попали в Международный реестр метеостанций и оказались под защитой международных соглашений.
Так повезло и метеостанции Кураная.
Вообще-то на метеостанции положено быть четырём сотрудникам, но, как это бывало сплошь и рядом, обходились вдвое меньшим количеством.
Но не нынче на Куранае. Начальника метеостанции Витьку Козинцева я знал довольно давно. Собственно, именно он мне и дал наводку на эти места – как уникальные территории для северных сафари. И он же сообщил мне, что какими-то правдами и неправдами выбил себе через Главное управление метеослужбы двух стажёров, так что его каторжное служение капризному богу погоды должно было значительно облегчиться.
Метеостанция располагалась в километре от берега: существовали специальные правила, регламентирующие их положение на поверхности Земли, и эти правила отнюдь не предполагали максимального удобства для их обитателей. Место должно было быть по возможности открыто всем окрестным ветрам, и в наибольшей степени ему соответствовало выражение «живописное, но негостеприимное».
Пристань на метеостанции можно было угадать по россыпи бочек из-под горючего, рассыпанных по верхнему краю обрыва. Насколько я знал, у Козинцева была лодка с мотором, на которой он ездил в Бычье Куйло в пору «большой воды», что стояла на реке с момента ледохода до середины июня. Лодка моя мотора не имела, и пристань мне была ни к чему, а потому я причалил на первой косе ниже пристани, разгрузил лодку, вытащил её на берег, спрятал в ближайших кустах карабин и вышел на разъезженную тракторную дорогу. Небо голубело тем странным осенним оттенком, который будто бы стремится к серому, но не переходит в него до конца, а так и остаётся цветом неопределённости и холодного ветра. Я поднялся на высокую террасу, заросшую жёлтыми кочками, которые были похожи на отрубленные головы викингов.
Ветер шевелил сухую осоку, просыпая между её стеблей сухую снежную крупу. Жирная чёрная колея разваливала пополам эту грустную соломенно-белую равнину, а прямо в окончании этого развала высился мощный рубленый дом с несколькими антеннами, флюгерами и белыми стоящими на высоких «ногах» будками.
Метеостанция.
Хозяйство со стороны выглядело гораздо более упорядоченным, нежели база Чохова, не говоря уже о совершенно нищенском лагере Дьячкова. Может быть, причиной этому были гораздо более формальные, почти уставные требования, которым подчинялась жизнь на «метео», может, ещё что. Но это качество отличало все известные мне метеостанции на нашем Севере.
Я часто задумывался, почему народ никогда не задерживался на Куранае более трёх лет. Вроде бы и место это выглядело идеальным с точки зрения человека, любившего природу, и уединение, и всякие прочие приятности, связанные с этим. Воронья река с этого места была относительно судоходна, то есть человек не чувствовал себя словно заключённый в своём метеорологическом капище. Да и само пребывание давало активному человеку возможность освоить территорию вокруг места своего поселения километров на двадцать безо всякой техники вообще. Собственно, этот радиус обычно и определял размер промыслового охотничьего участка на Севере. Про исключительное богатство Вороньей реки зверем я, кажется, уже говорил. На склонах сопок неплохо ловился соболь, в ямах нижнего течения стояло немало рыбы, государство брало на себя обеспечение работников кое-каким транспортом и продуктами. Поэтому сам бог велел коллективу станции в поте лица своего заниматься промыслом, четыре раза в сутки отвлекаясь на не очень обременительные метеорологические обязанности.
Собственно, так и происходило на большинстве метеостанций сибирского Севера. Но, судя по всему, на Куранае была не очень хорошая «карма места».
Витя вышел меня встречать в одиночку. Как ни странно, на станции оставался только он и его напарник Миша Барсуков. Никаких стажёров даже по углам не проглядывалось.
– Стажёры! Ха! – рассмеялся Витька. – Приехали два жадных студента, которые от деревенских родителей наслушались, что на северах можно дико разбогатеть. Рыба из реки сама выскакивает, сама себя потрошит, солится и утрамбовывается в бочки, чукчи песцов и соболей в выделанном виде приносят на крыльцо и говорят: «Не обижай, прими на память, Большой Начальник», а самому только и остаётся, что золото лопатой в банки нагребать.
– Брось брехать-то, – хмыкнул Барсуков. – Ты этих стажёров и не видал. В общем, слушай меня. Приехали два парня, расфуфыренные, в туфлях, откормленные ряхи украинского типа. То ли им не объяснили толком, куда направляют, то ли они сами с собой во время распределения разговаривали и объяснение промухали – я так за две недели и не понял. Витька был в этот месяц в Куйле, продуктами на зиму занимался. А тут – садится вертак, и оттуда два таких красивеньких с чемоданами моды послевоенной, как в кино показывают, года так пятидесятого. Потом вертак улетает, а они спрашивают, где здесь посёлок и магазин. Я им полдня объяснял, что никакого посёлка здесь нету, – они не верили, думали, что разыгрывают. А про посёлок им, видимо, в Магадане наплели, чтобы сюда отправить. Решили, что если уж они на Куранай попадут, то до весны отсюда не выберутся.
– Только очень ошибались они в управлении, – подхватил Витька. – Едва вертолёт со мной сел на площадку, я вижу – мимо меня что-то серым вихрем пронеслось и за дополнительный бак в фюзеляже спряталось. Я думал – опять ламуты подкочевали и кто-нибудь из молодых на пьянку в посёлок полетел. Вертолёт взлетает, дверь станции распахивается, и стоит Мишка с двумя их чемоданами – они хитрые, чемоданы пустые специально на видном месте оставили, а шмотки в мешки посовали, мешки в руки, в вертак – и ходу! У меня даже их трудовые книжки до сих пор в сейфе!
За чаем в общей комнате мы снова разговаривали об осени, обнаглевших медведях и каком-никаком будущем. Привезённую мной водку решили чуть поберечь – часа два – до «после вахты».
– И что ты здесь будешь делать? – наконец спросил меня Витька. – С Чоховым пообщался? Как он тебе?
– Конкретно Чохов мне не понравился, – признался я. – Я вот решил вступить в преступный сговор с Дьячковыми: они когда-то подали заявку на всё верхнее течение Вороньей реки. Полмиллиона гектаров. Где-нибудь на Западе у любого бюрократа при виде такой заявки случился бы сердечный приступ. А здесь – вполне так себе средненькая заявочка, имеющая под собой железобетонное основание.
– Мда, – Витька внимательно заглянул в кружку, словно ожидая, что вместо заварки там окажется программа телепередач. – «Индейские территории». Защита прав малочисленных народов Севера. Хочешь сыграть в эту игру?
– С моей точки зрения, она выглядит совершенно беспроигрышной. Надо только соблюдать несколько условий.
– Мда, – снова протянул Витька. – Что бы вам ни говорили, вам не говорят всей правды. И о чём бы вам ни говорили, вам говорят о деньгах.
В данном случае – о землях.
– Угу. Стало быть, ты будешь помогать московским барыгам прибрать местную территорию посредством сговора с нищими аборигенами. Которые сами по себе сохранить ничего не могут, но имеют приоритетные права на землепользование. Бедолаги ведь не представляют себе, какие щупальца они сюда затягивают.
– Не барыгам, а предпринимателям, – наставительно сказал я. – Кроме того, союз с московскими барыгами, как ты их называешь, даёт аборигенам хоть какой-то шанс вернуть и сохранить свои территории. Местные русские, будь их воля, их бы просто постреляли.
– Да, местные русские не любят местных местных. А какой твой личный интерес в этом всём?
