Алан Беннетт - Голы и босы
— Да-да, — подтвердила Драсти. — Мужчины переносят горе хуже, чем женщины. Может, ему полегчает, если я с ним поговорю?
— С мистером Рэнсомом? Нет, нет, — замотала головой миссис Рэнсом. — Он очень… застенчив.
— И все же, — гнула свое Драсти. — Думаю, я могу помочь вам… Вернее, мы можем помочь друг другу. — И она потянулась, чтобы похлопать миссис Рэнсом по руке, но оказалось, что не может дотянуться до нее, и вместо руки похлопала бин-бег.
— Говорят, люди чувствуют себя ущемленными, — сказала миссис Рэнсом.
— Да. Требуется время, Розмари. Требуется время.
— Мне оно не нужно. Я просто заинтригована.
«У клиента стадия отрицания», — записала Драсти, а потом добавила вопросительный знак. Миссис Рэнсом пошла выносить чашки.
Пока миссис Рэнсом не было, Драсти пришло в голову, что приобретенный ее клиенткой опыт можно изобразить в виде кривой научения и что, хотя, конечно, значения кривой могут быть и положительными, и отрицательными, на потерю имущества можно посмотреть как на своеобразное освобождение — «синдром полевых лилий» — так назвала это Драсти. «Не-собирайте-себе-сокровищ-на-земле» [12]. Хотя эта мысль уже посещала миссис Рэнсом, она отнюдь не сразу приняла ее, потому что Драсти назвала их добро вещичками, а вещичками, по мнению миссис Рэнсом, если что и можно было назвать, то разве что содержимое ее сумочки: губную помаду, компакт-пудру и другие пустяки, ни одного из которых она, между прочим, не лишилась. Но потом, поразмыслив, согласилась, что сбить в один ком ковры, шторы, мебель, ковролин и тройники с удлинителями и в самом деле было сподручнее. Но это, конечно, было не то слово, которое она рискнула бы испытывать на собственном муже.
Правду сказать (хотя она не призналась в этом миссис Рэнсом), совет этот Драсти дался нелегко. Чем больше людей с «синдромом полевых лилий» она встречала, тем меньше верила в его целительность. Ей было попались два-три клиента, клявшихся и божившихся, что шок от кражи открыл им глаза на жизнь, что отныне они не будут обременять себя ничем материальным, а будут путешествовать по жизни налегке и тому подобное. Но полгода спустя, во время контрольного визита, обнаруживалось, что дома их захламлены еще больше, чем раньше. Очень многие, пришла к выводу Драсти, способны отказаться от вещей; но вот чего они и впрямь сделать не в силах — это не покупать их.
Признавшись Драсти, что не особенно жалеет о своих пожитках, миссис Рэнсом сказала правду. О чем она действительно жалела — но не сумела бы это облечь в слова, — были не вещи сами по себе, а тайные связи между ними. Так, на столике в передней лежала зеленая шапочка с помпоном, которую миссис Рэнсом никогда не надевала, но всегда держала как напоминание о том, что нужно включить подогреватель в ванной. Теперь у нее не было зеленой шапочки с помпоном, как не было и столика, на котором она лежала (а уж то, что сохранился подогреватель, вообще следовало считать событием промыслительным). Но без шапочки она уже дважды забывала выключить подогреватель на ночь, и мистер Рэнсом как-то раз ошпарил себе руку.
Ему тоже пришлось отказаться от некоторых ритуалов. Так, он лишился маленьких кривых ножничек, которыми обычно подстригал торчащие из ушей волоски. И это еще далеко не все. Отнюдь не тщеславный, он все же носил небольшие усики, у которых было пренеприятное свойство рыжеть — склонность, которую мистер Рэнсом держал в узде, время от времени нанося на них немножко краски для волос. Краска эта хранилась в старом-престаром пузырьке: некогда попробовав подкрасить корни волос, миссис Рэнсом эту идею тотчас забраковала, но пузырек так и остался стоять в глубине шкафчика в ванной. Запиравший дверь ванной на ключ всякий раз, когда собирался подправить пострадавший участок, мистер Рэнсом никогда не признавался в совершаемом, а миссис Рэнсом, в свою очередь, никогда не подавала вида, что знает об этом. Но теперь шкафчик в ванной исчез, а с ним исчез и пузырек, поэтому со временем усы мистера Рэнсома стали заниматься тем самым рыжим пламенем, которое он так ненавидел. Можно было бы попросить жену купить новый пузырек, но это значило бы признаться в многолетних косметических ухищрениях. Другим выходом из положения было бы купить пузырек самому. Но где? Его парикмахер был поляком, чьего английского хватало лишь на то, чтобы спросить: «Снимем с боков и сзади?» Делу мог бы помочь догадливый аптекарь, но известные мистеру Рэнсому аптекари отнюдь не отличались догадливостью, а штат их состоял из молоденьких скучающих потаскушек, вряд ли готовых войти в положение немолодого поверенного и его наливающихся краской усов.
С огорчением наблюдая экспансию ненавистного цвета в зеркальце пудреницы — пудреницу миссис Рэнсом теперь держала в ванной в качестве единственного зеркала в доме, — мистер Рэнсом проклял бандитов, навлекших на него такое унижение, а лежавшая на раскладушке миссис Рэнсом размышляла о том, что из постигших их утрат отнюдь не самой безболезненной были маленькие супружеские обманы.
Страховая компания, как узнала миссис Рэнсом, не соглашалась платить за прокат музыкального центра (который, по мнению страховщиков, не был предметом первой необходимости), но телевизор взять на прокат за их счет было можно. Поэтому однажды утром миссис Рэнсом пошла и выбрала самую скромную модель, какая только была в магазине, и заказала установку днем того же дня. Прежде она никогда не смотрела дневные программы: мешало сознание, что есть дела и поважнее. Но телевизионный мастер, уходя, оставил телевизор включенным: передавали ток-шоу, в котором расплывшаяся американская пара отвечала на вопрос чернокожей дамы в брючном костюме: как они налаживают сексуальные отношения?
Супруг, плюхнувшийся в кресло и державший ноги враскоряку, описывал, «чего именно — как он выразился — ждет от своего брака», настолько детально, насколько позволяла ему брючная дама, тогда как жена, сложившая руки и сжавшая колени и выглядевшая бы чопорной, если бы не тучность, говорила, что «не дает никаких советов, но муж не признает дезодорантов на рабочем месте».
— Возьмите на заметку язык тела, — посоветовала брючная, на что публика (озадачив миссис Рэнсом, которая знать не знала, что такое «язык тела») ответила хохотом и насмешками.
Чего только люди не делают ради денег, подумала миссис Рэнсом и выключила телевизор.
Следующим полуднем, придя в себя после дремы в бин-беге, она снова включила телевизор и обнаружила на экране точно такую же программу, с точно такой же бесстыдной парой, с точно такой же ржущей и глумливой публикой и с прохаживающейся между гостями ведущей с микрофоном в руках — на этот раз ведущая была белой, но столь же невозмутимой, как вчерашняя, и столь же безразличной к разнузданности гостей — даже, как показалось миссис Рэнсом, поощрявшей их в этой разнузданности.
Все эти телеведущие — миссис Рэнсом стала смотреть передачи регулярно — были крупные, наглые особы и, на взгляд миссис Рэнсом, беспредельно самоуверенные (они полагают, подумалось ей, что именно это и называется авантажность; она бы даже посмотрела это слово в словаре у мистера Рэнсома, но не была уверена в его написании). По именам их можно было принять за мужчин: Робин, Бобби, Трой и еще Тиффани, Пейдж, Кирби — какие ж это имена, удивлялась миссис Рэнсом.
Начать с того, что телеведущие и их публика объяснялись на языке, миссис Рэнсом малопонятном: «родительство однополых пар», «интимное взаимодействие», «приемы синхронизации возбуждения», «позиция сзади». То был язык откровенных признаний и безграничного панибратства. «Догадываюсь, к чему ты клонишь, — говорили они, хлопая друг друга по плечу. — Знаю, где собака зарыта».
В передаче фигурировала Фелисия, которой требовалось долгое и нежное соитие, и ее муж Дуайт, которому хотелось всего и сразу, но у которого отсутствовали необходимые навыки. По общему мнению, супругам необходимо было откровенно поговорить друг с другом, и здесь, перед этой глумливой, охочей до жареного публикой, они и решили это сделать; наконец, уже перед титрами, последовал поцелуй в диафрагму: чуть ли не повалившись друг на друга, они буквально склеились ртами под одобрительный гогот присутствовавших, в то время как ведущая глядела на них с грустной, мудрой улыбкой. Она сказала: «Спасибо всем», а пара все целовалась и целовалась.
К чему миссис Рэнсом никак не могла привыкнуть, так это к тому, как хладнокровно — без тени смущения — держались участники шоу и как никому из них никогда не бывало попросту стыдно. Даже если темой передачи была застенчивость, никто из приглашенных не бывал застенчив в том смысле слова, в каком понимала его миссис Рэнсом; никто не конфузился, не было недостатка и в беспардонных ораторах, готовых сорваться с места и похвастать парализующей их робостью и нелепыми последствиями, к которым приводили одолевающие их стеснительность и скромность. Сколь бы личной, даже интимной, ни бывала затронутая тема, никто из этих бодрых крикунов не испытывал ни малейшей неловкости. Напротив, они, казалось, соревнуются в том, кто сознается в более вульгарном и непристойном поведении; одно вопиющее признание затмевало другое, а публика отвечала на очередную исповедь все более дикими воплями и гиканьем, выкрикивая советы кающимся и подзуживая их, чтобы они выложили что-нибудь еще — покруче.
