Паскаль Лене - Нежные кузины
Когда у Жюльена бывало плохое настроение, он охотно давал понять, что знает жизнь.
— А ты знаешь, почему она больше не снимается?
— Из возраста вышла! Ей же как минимум тридцать пять!
— Верно! — сказала Пуна и после минутного раздумья добавила: — Ты знаешь, что у нее было пять мужей?
— Пять?
— Да, пять! Три и два!
— Ухохоталась, наверно!
Пока они так философствовали, кто-то прошел по траве невдалеке от них. Это была Лизелотта, в легоньком платьице, с полотенцем под мышкой. Дети услышали, как похрустывают высохшие травинки. Дойдя до пруда, Лизелотта разделась и закрутила волосы в узел. Пуна наблюдала за ней, приподнявшись на локтях.
— Вот это да! Догола разделась!
Жюльен тоже приподнялся, чтобы посмотреть. Пуна прыснула от смеха, видя, как он завороженно глядит на входящую в воду Лизелотту. Но вот исчезли из виду ноги молодой немки, затем ее бедра и, наконец, талия. Когда Лизелотта превратилась в расплывчатое белое пятно на поверхности воды, Жюльен с пресыщенным видом снова улегся на живот.
— А что ты чувствуешь, когда видишь совсем голую девушку? — поинтересовалась Пуна.
— Это тебя не касается!
— Вот это и есть «натуральная блондинка»? — допытывалась девочка.
Тем временем немка быстро плыла кролем к противоположному берегу. Она вылезла, почти не запыхавшись, и села, опустив ноги в воду.
— Говорят, у таких вот блондинок нет темперамента, — не унималась Пуна.
Лизелотта распустила волосы и отжала их. Потом легла на спину. Ее почти не было видно за высокой травой.
По дороге, проходившей над прудом, ехал на велосипеде почтальон. Это был новый почтальон, молодой, высокий, нескладный, в форменной куртке со слишком короткими рукавами. Брюки тоже были ему коротки, и на уровне икр он сузил их прищепками для белья. Крепкий парень отлично смотрелся на велосипеде: голову он держал прямо, глаза устремлялись к горизонту, нос рассекал пространство, как форштевень корабля. Когда он развозил почту, то в замок заезжал в последнюю очередь, и Жюстина угощала его стаканчиком охлажденного розового вина, а он в знак благодарности галантно щипал ее за ягодицы: так у них было заведено.
Как случилось, что в этот день почтальон посмотрел в сторону пруда? Быть может, свет заходящего солнца бил ему в лицо и заставил опустить глаза? А может быть, бравый почтарь следил за прихотливым полетом бабочки над высокой травой. Суть не в этом!
Пуна и Жюльен увидели, как велосипед вдруг скатился с берега и, наткнувшись на камень, замер у самой воды: казалось, главное транспортное средство почтово-телеграфной службы собиралось нырнуть, но в последнюю минуту передумало, — а в результате его наездник оказался в воздухе.
Полет несчастного почтальона закончился на самой середине пруда. Он не умел плавать и уцепился за свою сумку, как за спасательный круг. Но сумка вскоре пошла на дно — слова оказались слишком весомыми.
— Помогите! Помогите! — кричал письмоносец.
Дочь Рейна уже стояла на берегу, стройная и мускулистая, в сиянии своей натуральной белокурости. Она крикнула во всю мощь своих легких:
— Ja! Ja! Уше иду!
И бросилась в пруд.
Несколькими секундами позже она вытащила бесчувственного почтальона на берег. Она мигом сняла с него одежду, включая длинные кальсоны, и зажала ему нос одной из прищепок для белья, которые обнаружила на его брюках. Затем набрала в грудь побольше воздуха и вдохнула в рот пострадавшему.
Почтальон шевельнулся. Лизелотта без промедления приступила ко второй фазе реанимации. Она уселась на живот почтальона, взяла его за руки и развела их в стороны, одновременно наклонившись над ним. Затем выпрямилась, притянув его руки к себе, наклонилась снова, снова выпрямилась, и так далее, в четком ритме.
— Eins! Zwei! Eins! Zwei!
Почтальон постепенно оживал. Пуна и Жюльен видели, как он зашевелился, и даже слышали, как он заговорил, хотя слов разобрать нельзя было — из-за прищепки на носу. Он все время повторял что-то вроде: «Уш-ш! Плюх! Уш-ш! Плюх!», а Лизелотта наклонялась и выпрямлялась, все быстрей и быстрей, все ритмичней и ритмичней: «Eins! Zwei! Eins! Zwei!»
Затем детям (вернее, одной Пуне, ибо у Жюльена возникли определенные мысли) показалось, что почтальон сопротивляется и хочет прекратить утомительную процедуру спасения. Каждый раз, когда юная валькирия выпрямлялась, он поднимал голову и даже верхнюю часть туловища. При виде того, как он извивается, можно было подумать, что он хочет высвободить руки. Но все было напрасно. Лизелотта не ослабляла хватки и невозмутимо продолжала считать: «Eins! Zwei! Eins! Zwei», а ее движения даже стали более размашистыми.
— Как ты думаешь, это правда помогает? — поинтересовалась Пуна.
Глава шестнадцатая Эдуар возвращается из столицы с дурными вестямиВечером вернулся из деловой поездки Эдуар, отец Жюльена. Все сидели на лужайке, наслаждаясь вечерней прохладой. Шарль предложил дамам выпить по рюмке шерри. На нем были белые брюки и темно-синий клубный пиджак с гербом Пимликского университета, куда родители в свое время послали его заканчивать образование. На Клементине были вечернее платье и большая шляпа. И то и другое — от Пуаре. Клер боялась измять новую юбку и сидела очень прямо, не шевелясь. Жюлиа отпивала шерри маленькими глотками и чувствовала, что пьянеет, — это было необычайно волнующе!
Жюльен первым услышал, как подъезжает автомобиль Эдуара. Он встал и пошел в усыпанную гравием аллею — встречать малолитражку. Машина остановилась в туче пыли. Эдуар был в прескверном настроении. Он сильно хлопнул дверцей, а затем быстро и рассеянно поцеловал Жюльена, которого не видел три месяца.
— Как съездили, друг мой? — спросила Аньес.
— Отвратительно, дорогая… Здравствуйте, милые дамы. Здравствуй, Шарль, малыш… С тех пор как у нас похозяйничал Народный фронт, летом по дорогам стало невозможно ездить!
Он снял перчатки и шляпу, долгим поцелуем прильнул к руке Клементины, затем сел возле Аньес, а Шарль налил ему рюмку шерри.
— Ты смог уладить это дело с ипотекой? — спросила Аньес совсем тихо.
Но Пуна услышала. Она всегда все слышала. И пронзительность ее голоса не уступала остроте ее слуха.
— Тетя Аньес, а что такое ипотека?
— Детям этого не понять, дорогая! — бледнея, ответила Аньес приторно-ласковым тоном.
— Это феноменальное дерьмо, черт подери! — воскликнул обедневший дворянин, не подумав о присутствующих.
Он отпил глоток шерри и скорчил гримасу.
— Это что такое? Микстура от кашля?
— Это шерри! — обиделся Шарль.
Аньес осветила всех лучезарной улыбкой. Клементина кашлянула. Шарль налил всем еще по рюмке шерри: пусть видят, что его не так-то просто привести в замешательство.
Месье Лакруа взял чемодан Эдуара и отнес наверх. В коридоре он встретил профессора Гнуса. Профессора едва не застали на месте преступления! За секунду до этого он закончил установку под кроватью Эдуара и Аньес такого же аппарата, какой Жюльен позавчера видел в комнате прислуги.
Ужинали на лужайке, при свечах. Эдуар все еще был сильно не в духе. Он ворчал, что на бирже дела никудышные, что правительство долго не продержится, что эта их паршивая республика, профсоюзы и чертовы оплаченные отпуска окончательно загубят страну. «Впрочем, — рассуждал он, — меньше чем через два месяца у нас будет война с Германией!»
Было очень жарко. Матильда жестоко страдала в своем тесном, как корсет, платье. Груди у нее потели, и это очень мешало ей. Она боялась, что от нее будет пахнуть потом и мадам сделает ей замечание. Поэтому она подавала блюда на вытянутых руках и делала постное лицо, чтобы выглядеть прилично.
— Милая, что с вами? — в конце концов, как всегда сухо, спросила Аньес.
Матильда в смущении уронила соусник.
Глава семнадцатая В этот вечер все долго не могли заснутьЖюльен встал из-за стола раньше всех, чтобы написать письмо однокласснику: «Жюлиа влюблена в меня без памяти. Жар ее страсти ужасает меня. Она более не в силах совладать с собой. Чувство превращается у нее в одержимость…»
Жюлиа поднялась к себе в комнату и заперла дверь на ключ. Затем раскрыла тетрадку в розовой обложке и написала: «Четверг, 5 июля. Достаточно будет одного моего слова, чтобы Шарль признался мне в любви, я же люблю его до безумия. Но он жених Клер, а я не могу совершить предательство по отношению к моей кузине. Мое положение ужасно! Если бы у меня хватило мужества, я уехала бы, исчезла, но что это даст? Счастье Шарля будет разбито, как и мое. Не знаю, на что решиться…»
Она не знала также, что писать дальше. Без волнения перечла написанное и закрыла розовую тетрадку.
Облокотившись на детский письменный столик и опершись подбородком на сложенные руки, одна в своей комнате, Пуна тихонько разговаривала с парой голубей, ворковавших в маленькой круглой клетке.
