Эрик Хансен - Титаник. Псалом в конце пути
— Как я уже сказал, четыре фунта стерлингов в месяц, — сказал старший. — Но чистка формы за ваш счет. Мы берем вас на пробу, понимаете? На пробу.
— Для начала на один рейс. Мы заключаем с вами контракт.
Они подписали необходимые документы. И вот Давид стоит на вокзале и ждет. И чувствует себя, как уже говорилось, не слишком уверенно.
Что я, собственно, делаю в этом городе, думал он. Для Давида самым страшным в Лондоне была не грязь и не откровенная нищета, которая здесь бросалась в глаза гораздо больше, чем в Вене. Самое страшное было то, что Давид не понимал языка — ни на улице, ни в магазинах. Он свободно читал вывески, но почти все, что ему говорили, было ему непонятно, словно к нему обращались на месопотамском. Он как будто попал в Багдад. Английский, которому их учил магистр Шульце в гимназии в тринадцатом округе Вены, был мало похож на те звуки, которые он здесь слышал.
Давид открыл глаза. В нескольких шагах от него стоял мальчишка-газетчик, бледный подросток с впалыми щеками, с его губ слетали непонятные Давиду звуки. Давид различал в этом потоке «ай», «ой» и множество взрывных «к». Какой-то господин с зонтиком остановился перед мальчишкой; видимо, его заинтересовало то, что тот выкрикивал, все эти непонятные звуки. Некоторое время господин и мальчишка, не говоря ни слова, обменивались столь же непонятными английскими монетами. Потом господин снова влился в поток пассажиров. А мальчишка опять принялся выкрикивать.
Давид бессильно прислонил голову к газетной тумбе. Вокзальный шум был громкой, пугающей музыкой. Давид слышал, что вещи говорили, что они пели, но смысла не понимал. Ему было страшно. Паровозные свистки, шарканье ног. Крики кондукторов, литургия мальчишек-газетчиков. Летающие в воздухе обрывки разговоров.
Давид стоя заснул.
* * *Джейсон Кауард с сомнением разглядывал спящего Давида. Боже милостивый, думал Джейсон, это не он! Это не может быть он! Какой молодой! Джейсон всматривался в бледное лицо.
Нет, черт подери, думал он. Кого это они нам прислали?
Он кашлянул, раз, другой, но парень у газетной тумбы даже не шелохнулся.
Наверное, это все-таки не он, подумал Джейсон с отчаянием и надеждой. Наверное, этот мальчик просто едет проведать свою бабушку. Но в душе-то он был уверен, что парень тот самый. Его внешность соответствовала сообщенному Джейсону иностранному имени. Поэтому он тронул спящего за плечо.
Парень тут же проснулся и испуганно посмотрел на него.
Мы влипли, подумал Джейсон. Он сбежал из дому. Черт бы его побрал!
Пока парень приходил в себя, Джейсон сказал:
— Простите… Доброе утро!.. Вы случайно не… — Он порылся в кармане. — Не… — повторил он в надежде, что тот сам назовет свое имя; ему было неудобно искать листок с фамилией, держа в руках скрипку. Парень удивленно смотрел на него. Наконец до него дошло:
— Да, да! Моя фамилия Бляйернштерн. Давид Бляйернштерн. — Он говорил с сильным акцентом. Тем временем Джейсон нашел свою бумажку. Все совпадало.
— А я Джейсон Кауард, — сказал Джейсон и протянул руку. — Капельмейстер.
— Очень рад, мистер Джейсон, — сказал Давид. Джейсон внимательно посмотрел на него.
— Вы, наверное, немец?
— Австриец. Wien. Из Вены.
— Понятно.
— Но я играю на скрипке.
— Гм? Да, да, конечно, если… — Джейсон помолчал, потом спросил: — Сколько тебе лет?
— Двадцать два. — Давид посмотрел Джейсону в глаза.
— Мне можешь не лгать, — Джейсон усмехнулся. — Я твой начальник. Не забывай этого. К тому же выбирать мне не приходится. Поезд на Саутгемптон отправляется через пятнадцать минут.
— Я понимаю, мистер Джейсон. — Давид опустил глаза. — Мне восемнадцать.
— Вот это другое дело.
— Но я умею играть на скрипке.
— Вообще-то важнее, чтобы ты не страдал морской болезнью.
— Wie bitte?
— Морская болезнь. Ты страдаешь морской болезнью?
Теперь Давид понял.
— Не знаю, — признался он и в первый раз улыбнулся. Улыбка у него была хорошая. Джейсону она понравилась.
— Гм! Надеюсь, ты не станешь блевать в футляр для скрипки во время игры. Пассажирам это не нравится.
Но Давид уже опять был серьезен. Странно, что немцы не понимают нашего юмора, подумал Джейсон.
— Я не страдаю морской болезнью, — заверил его Давид.
— И еще я надеюсь, что ты умеешь играть с листа.
— Да.
— Это твоя первая работа?
— Да.
— Раньше не было ангажементов?
Давид отрицательно покачал головой.
— Хорошо. Паспорт у тебя есть? — Давид смущенно вынул из внутреннего кармана документ и протянул его Джейсону. Это был объемистый документ, украшенный множеством печатей со словами Kaiserlich-Koniglich.[4] Джейсон хмыкнул и вернул Давиду паспорт. — Не думаю, что он тебе понадобится. Я скажу, что тебе двадцать один.
— А иначе меня не возьмут?
— Судну нужен оркестр в полном составе. У тебя есть деньги?
— Очень мало.
— Впрочем, до прибытия в Нью-Йорк они тебе ни к чему.
Давид с удивлением поднял на него глаза, на этот раз взгляд у него был открытый и детский. Джейсона это почему-то растрогало.
— Ты всегда должен делать все, что я скажу, — излишне резко проговорил он. — И все, что скажут офицеры.
— Я понимаю.
— Ну что, потопали? — Давид не понял. Джейсон мотнул головой в направлении перронов. — Gehen, — сказал он. Давид опять улыбнулся, и они пошли.
Когда они проходили мимо мальчишки-газетчика, Давид спросил:
— А что он кричит?
— Что забастовка угольщиков кончилась и шахтеры вернулись на работу, — объяснил Джейсон.
— А-а-а… — разочарованно протянул Давид.
— Это означает, что к отплытию наше судно получит уголь.
Большие часы под крышей вокзала показывали двадцать минут восьмого. На контроле Джейсон предъявил билеты на обоих, дежурный прокомпостировал их и пропустил Джейсона и Давида на перрон. Там уже стоял специальный состав для пассажиров второго и третьего класса, который должен был доставить их в Саутгемптон прямо на причал 44; поезд уходил в 7.30. Паровоз уже разводил пары, и пассажиры спешили подняться в вагоны.
Джейсон быстро шел по перрону мимо нервно толпящихся эмигрантов и пассажиров, мимо багажных тележек. Давид не отставал от него, он почти не поднимал глаз от земли. Его опять охватила страшная усталость, он жаждал поскорей оказаться в поезде и, может быть, заснуть.
Наконец Джейсон открыл дверь купе и они вошли в вагон. Первое, что им бросилось в глаза, были футляры с инструментами и чемоданы, стоявшие в беспорядке на полках для шляп и свободных сиденьях. В купе уже сидели три человека, они беседовали и курили, воздух был синий от табачного дыма. В сумраке Давид разглядел старика с жидкой желтоватой козлиной бородкой, другой был невысокий брюнет в пенсне, и, наконец, третий — с короткой белокурой бородой и светлыми глазами. Эти глаза буравили Давида насквозь. Двое других были настроены более благодушно.
— Для нас здесь найдется местечко? — спросил Джейсон, уже закрыв за собой дверь. — Итак, господа, — он кашлянул, — это наша новая вторая скрипка, Давид… сейчас, сейчас…
— Бляйернштерн, — тихо подсказал Давид. Он нервно поглядывал на новые лица. Старик с козлиной бородкой как будто все время посмеивался про себя, он смотрел на Давида веселыми, подернутыми дымкой глазами. У невысокого брюнета за пенсне тоже мелькнуло подобие веселого дружелюбия. Но белокурый не улыбнулся. Он снова впился глазами в Давида и внимательно изучал его.
Потом повернулся к капельмейстеру. Показав на Давида мундштуком трубки, он сказал:
— Он слишком молод, Джейсон.
— Ничего страшного, Алекс, — буркнул Джейсон в ответ белокурому.
— Черт бы побрал всех этих Блэков! — Белокурый погрозил кому-то трубкой. — Ты только взгляни на него! Ведь у него еще молоко на губах не обсохло!
— Как бы там ни было, а это не его вина.
— Вот увидишь, все будет хорошо, — сказал Алексу брюнет в пенсне. И дружески подмигнул Давиду сразу обоими глазами.
Давид от смущения не знал, куда деться. Алекс что-то ворчал про себя. Потом вскочил:
— Простите меня. — Он вышел на перрон и вошел в соседнее купе, где сидели остальные музыканты.
Джейсон закрыл за ним дверь.
— Гм, — растерянно хмыкнул он. — Гм. Поздоровайся, Давид. Это… гм… — Джейсон показал на музыканта с козлиной бородкой, тот все еще усмехался, словно смысл произошедшего не дошел до него. — Это наш контрабасист Петроний Витт.
Контрабасист протянул Давиду вялую руку. Давиду показалось, что старик немного не в себе.
— Джованни Петронио Вителлотеста, — торжественно объявил козлобородый надтреснутым голосом. — То есть по-английски Петроний Витт. Хи-хи.
Он пожал Давиду руку, и глаза его увлажнились еще больше. Потом он отдернул руку, словно обжегся. С обиженным видом внимательно посмотрел на нее, поднеся к самым глазам. Но через мгновение он уже опять дружелюбно смотрел на Давида.
