Роберт Стоун - Дамасские ворота
Он повернул назад и быстро, насколько можно было в одних носках, вернулся в предыдущий двор. Высокие мужчины в чалмах стояли, не двигаясь, на прежних местах. Проходя мимо них, Лукас весело кивнул им. Те продолжали смотреть на него все с тем же выражением, не угрожающим или успокоительным, а просто настороженным. Он прошел мимо них в первый двор, даже не думая оглядываться назад, и вновь оказался в коридоре с колоннами. Дверь на улицу теперь была заперта, и в коридоре царила полутьма. Снаружи на улице было странно тихо. Затем от близкой Аль-Аксы донесся призыв к молитве, и усиленное эхо сур зазвучало среди колонн.
Лукас поймал себя на том, что как завороженный разглядывает каменный свод у себя над головой. Куполообразный, тот был покрыт резьбой, и кружевная вязь узора предполагала метафизический смысл. Он ясно представил себе, как дервиши трудились над этим сводом. Резьба была невероятно древней. И как это типично для города, подумал он, что она должна быть так незаметно спрятана на глухой улочке, за ветхой дверью.
Поглощенный созерцанием свода, он вздрогнул, услышав, как стукнула дверь. Послышались шаги босых ног: кто-то спускался с верхнего этажа внутреннего двора. Он инстинктивно юркнул в тень колонны.
В проходе появилась молодая арабская женщина в вихре развевающихся одежд. Он смотрел, как она подошла к уличной двери, распахнула, и солнечный свет залил ее.
Ее лицо и волосы еще были открыты, и Лукас с удивлением увидел короткую стрижку афро, кажущиеся огромными насурьмленные глаза. Опершись о косяк, она стала надевать сандалии. Ее смуглые лодыжки украшал цветочный рисунок, а под джелабой на ней, похоже, были брючки цвета хаки. Лукас отступил еще глубже в тень колонны. Он чувствовал, что несколько недель, проведенных им на арабских курсах Элия Капитолина при Христианском союзе молодежи, не помогут убедительно объяснить его странные прятки.
Возясь с одной сандалией, молодая женщина запела.
— «Холодненького, — пела она, к удивлению Лукаса, — хотелось бы чего-нибудь холодненького — так жарко в городе…»[26]
Она очень мило понижала на полтона квинту, и Лукаса, который случайно знал дальнейшие слова, подмывало подхватить песенку. В самом деле, он с трудом устоял. Молча смотрел, как она надела вторую сандалию, набросила покрывало на голову и торопливо выбежала на улицу, оставив его в извечной полутьме.
Когда он вышел на улицу, она уже исчезла. Он вытер взопревший лоб. Кто знает, к какой скрытой стороне жизни города она имела отношение? Город был полон тайн.
2
Приемная гинеколога находилась на улице Греца в Немецком квартале, приятной, обсаженной рожковыми деревьями и норфолкской сосной. Фамилия его была Кляйнхольц. В молодые годы он имел практику на проспекте Гранд-Конкурс в Бронксе и был близок к коммунистической партии. Сония напоминала ему о тех давних временах.
— Твой отец стоит у меня перед глазами как живой, — сказал он, выписывая ей желанный рецепт. — Дьявольский был красавец.
— Да, он всегда выглядел обольстительно, — согласилась Сония. — Потому-то мама глаз с него не спускала.
У нее было ощущение, что Кляйнхольц вряд ли бы так запросто назвал отца дьявольским красавцем, будь ее папаша белым. Но она уже устала вести счет, а в нынешней ситуации доктор Кляйнхольц был непогрешим. С молчаливым выражением благодарности она взяла рецепт, подавив страстное желание тут же посмотреть, что он написал и сколько таблеток назначил. Они были от недомогания, связанного с месячными, но Сония иногда пользовалась ими, чтобы воспрянуть духом, а еще она делилась ими со своим другом Бергером.
— Возвращалась когда-нибудь в Бронкс со времен нашего соседства? — поинтересовался доктор Кляйнхольц.
В Бронксе она прожила только первый год своей жизни. После этого Барнсы были некоторым образом в бегах, меняя города и работу каждый раз, когда ФБР или местные борцы за расовую чистоту находили их, чтобы навесить что-то несусветное. Они искали пристанище в промышленных городах: в Янгстауне, Детройте, Дулуте, Окленде, Такоме. В своих странствиях в шестидесятые годы они наблюдали, как исчезает рабочий класс, взлет и крах «новых левых».
— Побывала однажды, — ответила она. — Теперь это практически латиноамериканский район. То, что от него осталось.
— А было замечательно. — Доктор Кляйнхольц грустно засмеялся. — Надеюсь, ты помнишь.
Она ничего не помнила. Разве только рассказы о том, что в те времена это было одно из немногих мест, кроме Гринвич-Виллидж, где смешанные пары, наподобие ее родителей, могли чувствовать себя спокойно. Домовладелец был прогрессивным человеком, симпатизировал партии. Комендант, старый мексиканец, был ранен в Гражданскую в Испании.
— Да, чудесно, — согласилась она.
Все так говорили. Почти все старые леваки испытывали ностальгию. Если все было так чудесно, думала она, тогда против чего они бунтовали?
Кляйнхольц кивнул и медленно поднялся из-за стола, чтобы попрощаться с ней за руку. В Израиле хватало реликтов прошлого, и док явно был одним из них. Со своими очками на кончике носа, белым халатом и стетоскопом он выглядел как семейный доктор из фильма тридцатых годов.
— Позволь спросить: что это за узор у тебя на ногах?
Она засмеялась:
— Это нарисовано хной. Когда работала в Байдоа, в Сомали, мы раздобыли ее у местных женщин. Просто ради забавы.
— Тогда ладно, — сказал доктор Кляйнхольц. — А то я боялся, что это татуировка.
— Нет. Всего лишь хна.
На улице Эмек-Рефаим была аптека, там она и предъявила рецепт. Кляйнхольц выписал ей двадцать таблеток. Заодно купила несколько пластиковых калоприемников, ватные тампоны и баночки жидкого питания, чтобы не являться с пустыми руками.
Она жила в нескольких кварталах оттуда, в Рехавии. Дома она приняла душ и переоделась, как обычно делала, идя в палестинскую часть города, в майку и брюки, сверху широкая нубийская накидка, на голове платок. По ту сторону границы подобный наряд был как плащ-невидимка. На израильской стороне арабские рабочие иногда оглядывались на нее, удивляясь, что может здесь делать арабская женщина, одна среди евреев.
Она доехала на автобусе до Яффских ворот. Там еще толпилось множество паломников, прибывших на Пасху. Сония обошла их, пройдя тихими дворами армянского монастыря в Тарик-аль-Зат. На базаре у мечети Хан-аль-Султан купила конфет, леденцов и фруктов.
Сония направлялась на Тарик-Баб-аль-Назир, древнюю узкую улочку, ведущую к воротам Надзирателя, через которые доступ к мусульманским святыням был открыт как для верующих, так и для неверующих. Ее друг Бергер жил в крохотной квартирке с садиком и видом на дворы Рибат-аль-Мансури[27], потерявшего былой блеск дворца, который был построен султаном из династии Айюбидов семьсот лет назад для суфийских паломников, а ныне превращен частью в тюрьму, частью в руины, частью в жилые помещения.
До 1967 года в этой квартирке жил суфийский шейх, американский еврей по имени Абдулла Уолтер. Как знатный новообращенный, Уолтер пользовался покровительством самого великого муфтия аль-Хуссейни[28].
После Шестидневной войны жилище получило другого хозяина. Уолтер уехал в Калифорнию и умер там, оставив квартирку Тарику Бергеру, своему другу и ученику. Муниципалитет снес половину здания и замуровал окна, выходящие на Храмовую гору. Нынешним владельцем этого места был армянин-униат, изготовитель изразцов, который держал лавку на Виа Долороза.
Чернокожие дети в белом смотрели, как она идет со своей корзинкой по галерее и заходит во двор. Когда-то в доме напротив размещалась суданская стража Аль-Аксы, и чернокожие до сих пор жили по соседству. Воображение рисовало Сонии, что темнокожие жили тут всегда с древних времен, с древнейших — вплоть до кушитских воинов фараона.
В тот день она принесла для самых маленьких шариковые ручки.
— Привет! — сказала она двум мальчуганам, подбежавшим к ней. — Как поживаем?
Подбежали еще четверо малышей, которых она оделила шариковыми ручками, прежде чем подняться наверх.
В квартире было сумрачно и чувствовалось, что жгли ароматические палочки. Тарик Бергер лежал на диване, обложенный подушками. Рядом, вверх обложкой, раскрытая книга — «Мегре в отпуске» Сименона.
Она сложила сумки в углу, рядом с раковиной и плитой.
— А вот и пасхальный кролик, — сказала она. — Принес кое-что, что может тебе понадобиться. Есть можешь?
— День или два не мог. Как дальше будет, не знаю. — Он сделал безуспешную попытку приподняться. — Можно поинтересоваться, — натянуто спросил он, — пасхальный кролик принес калоприемники?
— А как же.
Она смотрела, как он закуривает любимую местную сигарету. Тыльная сторона его тонких удлиненных ладоней была покрыта веснушками и поражала извивами вздутых вен.
